Тарпин сказал:
– Что я делаю с твоей женой – это мое дело. – И засмеялся своей шутке. – И ты туда не суйся.
Биэрда это затормозило на секунду – реплика была неплоха, – но за время паузы он понял, что он хочет, нет, намерен сейчас сделать, – это очень сильно пнуть Тарпина в голую голень, так сильно, чтобы перебить кость. Эта мысль его возбудила, сердце забилось быстрее. Он не помнил, на этих ботинках или каких-то других, давно выброшенных, были стальные мыски. Неважно. Как странно, что человек, которым он когда-то инстинктивно брезговал как нарушителем домашнего мира – с его дрелями, фальшивым насвистыванием, неограниченным производством пыли и трескучим транзистором, весь день болтающим какую-то дебильную чепуху, – что этот его наемник сейчас сойдется с ним в равном бою. Равным этот бой мог пригрезиться только Биэрду. На протяжении многих лет коллеги отмечали, что в спорах, в том числе, разумеется, и по вопросам физики, Биэрд отличается – или страдает – опрометчивостью.
– Вы ударили мою жену, – произнес он сдавленным из-за сердцебиения голосом.
Биэрд уже посмотрел вниз и увидел наклонную голень Тарпина, белую, веснушчатую, в редких черных волосках, как на плохо ощипанной индейке. Биэрд, немножко спортсмен в молодости, несмотря на свой рост, перенес вес тела на левую ногу. Надо не забыть раскинуть руки для равновесия, а если хватит времени, повернуться и каблуком раздавить ему палец на ноге.
Ему не пришло в голову, насколько очевидно его намерение атаковать. Его округлая грудь вздымалась, тонкие руки были напряженно согнуты в локтях, лицо застыло в солипсизме волнующего плана. Вероятно, Тарпин не только в юности побывал во многих стычках. Биэрд не успел уклониться: Тарпин размахнулся и открытой ладонью заехал ему по щеке и уху. В голове у Биэрда взорвалось, и на несколько секунд мир превратился в гудящую белую пустоту. Когда мир вернулся, Тарпин стоял там же, придерживая полотенце, распустившееся в процессе удара.
– От следующего будет больно.
Примерно так обращались старомодные киногерои с любимой женщиной, когда хотели ее успокоить. Строитель считал противника не достойным правильного удара кулаком. Но, несомненно, продолжения следовало ожидать. К счастью, за оградой послышались голоса бегущих детей, тихие восклицания и подавленные смешки, вызванные почти голым видом толстого соседа. Потом из-за ограды выглянули на разной высоте три робких лица и три пары удивленных карих глаз. Тарпин поспешил в дом. Возможно, хотел взять полотенце пошире или пиджак, и Биэрд счел это удобным моментом для того, чтобы отправиться восвояси. Но у него была собственная гордость, и он постарался, чтобы уход не выглядел поспешным. Когда он шагал по дорожке мимо моторной лодки, накренившейся в своей люльке, мимо лежачей телефонной будки, щеку у него жгло, несмотря на холод, в ушах стоял постоянный звук, тонкий электронный звон, и к машине он подошел с головокружением, наполовину глухой. Он завел мотор, оглянулся на дом и, да, – в тренировочном костюме и кроссовках с разлетающимися шнурками, твердым шагом к нему шел Тарпин. Биэрд счел, что нет смысла задерживаться в Криклвуде.
В последние три недели года все стало меняться. Пришло приглашение на Северный полюс – так, по крайней мере, формулировал он это про себя и излагал другим. На самом деле пункт назначения лежал ниже восьмидесятой параллели, и жить ему предстояло на «хорошо оборудованном, комфортно отапливаемом судне с деревянными панелями, мягкими коврами в коридорах и настенными лампами с кистями» – так обещала брошюра. Корабль мирно вмерзнет в среднеудаленном фьорде на острове Шпицберген в нескольких часах пути от города Лонгьир. Неудобств будет три: размер его каюты, ограниченные возможности электронной почты и ассортимент вин, исчерпывающийся североафриканскими vins de pays[7]. Коллектив будет состоять из двадцати художников и ученых, озабоченных изменением климата, и очень кстати всего в пятнадцати километрах находится быстро отступающий ледник, от голубых отвесных стен которого откалываются и падают на берег фьорда глыбы величиной с дом. За питание отвечает итальянский шеф-повар с «международной репутацией», а хищные белые медведи будут отстреливаемы в случае необходимости гидом из крупнокалиберной винтовки. Выступать с лекциями Биэрд не обязан – достаточно его присутствия, а все его расходы берет на себя фонд. Что касается вредных выбросов двуокиси углерода в результате двадцати авиарейсов туда и обратно, поездок на снегоходах и трехразового горячего питания двадцати участников, то таковые будут компенсированы высадкой трех тысяч деревьев в Венесуэле, как только подберут место и раздадут взятки местным чиновникам.
По Центру скоро разошлась новость, что он едет на Северный полюс, дабы «воочию наблюдать глобальное потепление», некоторые говорили, что его повезут на собаках, другие – что он сам потащит свои сани. Даже Биэрд был смущен и дал понять, что «вряд ли» доберется до самого полюса и значительную часть времени проведет «в лагере». Джок Брейби был поражен его преданностью делу и предложил устроить ему отвальную в общей гостиной.
В ту же неделю, когда пришло приглашение на Северный полюс, он вступил в связь с не очень молодой бухгалтершей, с которой познакомился в поезде. Биэрд позвал ее в ресторан. Она была необременительно скучна, работала в корпорации, производящей удобрения, и через три недели все закончилось. Главное, однако, было то, что одержимость женой отступила – чуть-чуть и не на все время, но он понял, что какая-то граница преодолена. Это его опечалило – сознание, что скоро он совсем перестанет желать ее, и стала очевидной истина: все кончено, удобный дом и общее имущество придется делить, а пройдет год или два, и он, может быть, вообще никогда больше ее не увидит. Визит к Тарпину тоже способствовал охлаждению. Можно ли продолжать любить женщину, которой понадобился такой мужчина? И стоило ли ей так себя наказывать только ради того, чтобы досадить мужу?
Чего еще он не знал о ней? Одна деталь выяснилась перед самым Рождеством, в давно откладывавшемся разговоре, в сущности, холодной финальной ссоре на полутонах. Патриция уже полгода знала, что его математичка из Гумбольдта, Сюзанна Рубен, – не более чем одна десятая сюжета. Патриция была осведомлена о большинстве остальных, и, расхаживая по гостиной, портя половицы своими шпильками, она кратко перечисляла имена, места и приблизительные даты, запомненные с маниакальностью, не уступавшей его собственной. Под напускной веселостью, сказала Патриция, она пыталась скрыть свое горе, а с Тарпином сошлась, чтобы спастись от унижения. Чем объяснит Биэрд одиннадцать измен за пять лет, спрашивала она. Он хотел напомнить ей о своей матери, у которой список был подлиннее, но тут она вышла из комнаты. Она пришла говорить, а не слушать. Вот он и случился наконец, разговор начистоту, которого он столько месяцев ждал. Теперь он не мог понять – зачем. Он лег на диван, положил ноги на стеклянный журнальный столик, закрыл глаза и впервые ощутил острое желание окунуться в холодный чистый воздух безлесной Арктики.
В конце февраля он заказал такси, чтобы ехать из Центра в Хитроу. В гостиной устроили проводы. Машина уже ждала, чемодан со старым лыжным костюмом стоял у двери. В Центре теперь числился шестьдесят один сотрудник, и большинство их собралось в гостиной, чтобы выслушать речь Джока Брейби; это были не только проводы: праздновали рождение блестящего стального предмета, водруженного на два ящика посреди комнаты, готового к испытаниям в аэродинамической трубе Фарнборо, – ветряной турбины, четверной спирали Тома Олдоса. Многие отмечали, что она напоминает, только в усложненной форме, модель Крика и Уотсона[8], а кто-то вспомнил и перефразировал к случаю знаменитую реплику Розалинды Франклин: слишком красиво, чтобы поверить; в данном случае – чтобы не работала. В своей речи Брейби напомнил сотрудникам, что поздравлять еще рано, впереди еще много работы, но он хочет, чтобы все увидели, какой достигнут прогресс и какую революцию обещает эта машина. С несвойственным ему лиризмом он предложил слушателям вообразить вид города с близлежащего холма, пять тысяч крыш с блестящими в закатном солнце ветряками, гораздо более красивыми, на его взгляд, чем телевизионные антенны, преобразившие городской ландшафт в пятидесятые годы.
Том Олдос держался в задних рядах публики, видимо избегая Биэрда, и это было правильно, поскольку оба знали, что проект обречен, и молчаливый их диалог посреди всеобщей радости был бы бестактностью. Теперь Брейби обратился к Биэрду и пожелал ему удачи в двухмесячном путешествии, где, несомненно, будут и опасности, и трудности. Он напомнил присутствующим, что, если верить климатическим моделям, самые ранние и очевидные признаки глобального потепления будут наблюдаться в Арктике и он гордится тем, что глава Центра – одобрительные улыбки – намерен лично, в тяжелейших условиях проверить это.
