Он припарковал машину, подвел Ружену к дому Маркса, поцеловал ее, и когда она скрылась за дверью, почувствовал такую усталость, словно не спал четыре ночи подряд. Был уже поздний вечер, он хотел есть, но казалось, нет сил сесть за руль и вести машину. Затосковав вдруг по утешительным словам Бертлефа, он взял наперерез через парк к Ричмонду.
Когда он подошел к подъезду, в глаза ему бросилась большая афиша, на которую падал свет уличного фонаря. На ней крупными неровными буквами было написано его имя, и под ним, буквами помельче, имя Шкреты и аптекаря-пианиста. Афиша была изготовлена ручным способом и сопровождалась любительским изображением золотой трубы.
Скорость, с которой доктор Шкрета разрекламировал концерт, трубач счел добрым предзнаменованием, ибо, по всей вероятности, свидетельствовала о его надежности. Трубач вбежал по лестнице вверх и постучал в дверь Бертлефа.
Ни звука.
Он снова постучал, и снова ему ответила тишина.
Прежде чем он успел подумать о несвоевременности своего прихода (американец славился своими обширными связями с женщинами), его рука уже нажала на ручку. Дверь была не заперта. Трубач шагнул в комнату и замер. Он ничего не видел. Не видел ничего, кроме сияния, разливавшегося из угла комнаты. Сияние было особенным; оно не походило ни на белое дневное освещение, ни на желтый свет электрической лампы. Это был голубоватый свет, заливавший всю комнату.
Но в эту минуту запоздалая мысль трубача уже настигла его опрометчивую руку и подсказала ему, что он допускает нечто бестактное, вторгаясь незваным гостем в столь поздний час в чужую комнату. Он ужаснулся своей невоспитанности, снова отступил в коридор и поспешно закрыл за собой дверь.
Однако он был настолько растерян, что не ушел, а остался стоять у двери, стараясь осмыслить странное сияние.
Он было подумал, что американец, раздевшись в комнате догола, купается в ультрафиолетовых лучах горного солнца. Но тут открылась дверь, и появился Бертлеф. Голым он не был, на нем был тот же костюм, надетый утром. Улыбаясь трубачу, он сказал:
— Рад, что вы еще раз зашли. Милости прошу!
Трубач настороженно вошел в комнату, но она была освещена обычной, свисавшей с потолка люстрой.
— Боюсь, что побеспокоил вас! — сказал трубач.
— Да полноте! — ответил Бертлеф и кивнул на окно, откуда за минуту до этого, как показалось трубачу, исходило голубоватое сияние.— Я предавался размышлениям. Ничего больше.
— Когда я вошел, простите мое неожиданное вторжение, я видел здесь совершенно необыкновенное сияние.
— Сияние? — Бертлеф рассмеялся: — Вам не следует так относиться к этой беременности. Из-за нее у вас галлюцинации.
— Может, это было вызвано тем, что я вошел сюда из темного коридора.
— Возможно,— сказал Бертлеф.— Но рассказывайте, чем все кончилось.
Трубач принялся рассказывать, но Бертлеф вскоре прервал его:
— Вы голодны?
Трубач кивнул. Бертлеф вынул из шкафа пакет печенья и банку с ветчиной, которую тут же открыл.
И Клима продолжил свой рассказ, жадно глотая ужин и вопросительно глядя на Бертлефа.
— Полагаю, что все хорошо кончится,— успокоил его Бертлеф.
— А как вы думаете, что это был за человек, который ждал нас у машины? Бертлеф пожал плечами:
— Не знаю. Да имеет ли это сейчас какое-либо значение!
— В самом деле. Лучше подумать о том, как объяснить Камиле, почему эта конференция так затянулась.
Было довольно поздно. Подкрепившись и успокоившись, трубач сел в машину и покатил в столицу. Большая круглая луна освещала ему путь.
1
Среда, утро, и проснувшийся курорт вновь бурлит жизнью. Струи воды изливаются в ванны, массажисты упираются ладонями в обнаженные спины, а к стоянке только что подкатила легковая машина. Но не роскошный лимузин, что вчера был припаркован на том же месте, а обыкновенная машина, какой владеют большинство граждан этой страны. За рулем сидел мужчина лет сорока пяти. На заднем сиденье громоздилось несколько чемоданов.
Мужчина вышел, запер дверь, заплатил сторожу стоянки пять крон и направился к дому Маркса; по его коридорам подошел к двери, на которой была табличка с именем доктора Шкреты. Он вошел в приемную и постучал в дверь кабинета. Выглянула сестричка, мужчина представился ей, и минуту спустя появился доктор Шкрета.
— Якуб! Когда ты приехал?
— Только что!
— Потрясающе! Надо о многом поговорить!.. Знаешь что…— сказал он после короткого раздумья: — Сейчас я уйти не могу. Пойдем со мной в кабинет. Дам тебе халат!
Якуб не был врачом и никогда не переступал порога гинекологического кабинета. Но доктор Шкрета уже схватил его под руку и ввел в белоснежное помещение, где на смотровом кресле лежала обнаженная женщина с раздвинутыми ногами.
— Дайте господину доктору халат,— сказал доктор Шкрета санитарке; та открыла шкаф и подала Якубу белую докторскую хламиду.
— Поди-ка взгляни. Я хотел, чтобы ты подтвердил мой диагноз,— подозвал он Якуба к женщине, которая была явно польщена тем, что тайна ее яичников, не способных, несмотря на все усилия, произвести на свет ни одного потомка, будет разгадана двумя светилами.
Доктор Шкрета снова взялся прощупывать внутренности пациентки и изрек два-три латинских слова, в ответ на которые Якуб утвердительно промычал. Затем доктор спросил:
— Сколько ты здесь пробудешь?
— День.
— День? Это страшно мало, мы ни о чем не успеем поговорить!
— Когда вы здесь нажимаете, мне больно,— сказала женщина с поднятыми ногами.
— Здесь должно немножко болеть, это нормально,— сказал Якуб, чтобы позабавить приятеля.
— Да, пан доктор прав,— сказал Шкрета,— это нормально. Все в порядке. Я пропишу вам курс инъекций. Будете приходить сюда к сестре в шесть утра ежедневно. Оденьтесь, пожалуйста.
— Я приехал, в сущности, проститься с тобой,— сказал Якуб.
— Как это проститься?
— Уезжаю за границу. Мне разрешили выехать.
Женщина, меж тем одевшись, простилась с доктором Шкретой и его коллегой.
— Вот это новость! Не ожидал! — удивился Шкрета.— Отошлю всех баб по домам, раз ты приехал проститься со мной.
— Пан доктор,— вмешалась в разговор сестра.— Вчера вы тоже всех отослали. К концу недели у нас будет большой недобор!
— Что ж, пригласите следующую,— сказал доктор Шкрета и вздохнул.
Сестричка пригласила следующую больную, и приятели, окинув ее беглым взглядом, отметили про себя, что она куда привлекательнее предыдущей. Доктор Шкрета поинтересовался, как она чувствует себя после ванн, и предложил ей раздеться.
— Чертовски долго тянулось, пока мне оформляли паспорт,— сказал Якуб.— Но, получив его, уже через два дня я был готов к отъезду. Не хотелось даже ни с кем прощаться.
— Тем приятнее, что ты заехал сюда,— сказал доктор Шкрета и предложил молодой женщине взобраться на смотровое кресло. Затем натянул резиновую перчатку и запустил руку в ее утробу.
— Мне хотелось видеть только тебя и Ольгу. Надеюсь, она в порядке.
— Можешь не беспокоиться,— сказал Шкрета, но по его голосу чувствовалось, что он отвечает Якубу машинально. Он был целиком поглощен пациенткой: — Нам придется прибегнуть к небольшому оперативному вмешательству,— сказал он.— Не волнуйтесь, это абсолютно не больно.— Он подошел к застекленному шкафу и вынул шприц, на который вместо иглы был насажен короткий пластмассовый наконечник.
— Что это? — спросил Якуб.
— За эти долгие годы я разработал некоторые новые, весьма продуктивные методы. Можно считать эгоизмом с моей стороны, но пока они остаются тайной.
— Значит, я не должна бояться? — голосом скорее кокетливым, чем испуганным, спросила женщина, лежавшая с раздвинутыми ногами.
— Ничуть,— ответил доктор Шкрета и опустил шприц в пробирку, с которой обращался чрезвычайно бережно. Потом подошел к женщине, сунул шприц ей в межножье и нажал на поршень.— Больно было?
— Нет,— сказала она.
— Я приехал еще и затем, чтобы отдать тебе таблетку,— сказал Якуб.
Но доктор Шкрета не обратил особого внимания на его фразу. Он по-прежнему был поглощен своей пациенткой. Оглядев ее с головы до ног, он с серьезным, вдумчивым выражением на лице сказал:
— С вашими данными было бы действительно обидно не иметь детей. У вас красивые длинные ноги, хорошо поставленный таз, прекрасная грудная клетка и очень приятные черты лица.
Затем он коснулся лица женщины, ощупал ее подбородок и сказал:
— Отличная челюсть, все очень хорошо смоделировано.
Ощупал он и ее бедро:
— У вас исключительно крепкие кости. Они просто светятся из-под ваших мышц.
Доктор еще минуту-другую любовался своей пациенткой, обследуя ее тело; она не возражала, не смеялась игриво, ибо серьезная заинтересованность доктора отодвигала его прикосновения далеко за грань какой-либо порочности.
