Ободренная новым статусом женщины, делающей важную работу, и покупкой красивого блейзера, я приказала Хоакину валить ко всем чертям. Ну, точнее, написала по интернету. После лучшей ночи из всех, первой ночи, когда Хоакин дал мне быть самой собой, я написала ему, что он причинил мне боль, злоупотребил моей привязанностью, из-за него я чувствовала себя доступной женщиной. Что не такого обращения я жду и больше не хочу иметь с ним дела. Потом я сидела и ждала письма с извинениями. У меня разболелся живот, но ответа я не дождалась.
После того письма я спала у Хоакина еще только раз, облаченная в спортивный костюм.
Первые шаги.
* * *
Играя какую-либо сцену, никогда нельзя формулировать ее посыл напрямик и скармливать в готовом виде: ведь отчасти драматизм состоит как раз в том, что твой персонаж сам еще толком ничего не понимает. Я хотела бы со блюсти это правило и здесь. Мне казалось, я обладаю достаточным умом и здравым смыслом, чтобы отделять оценку, которую давал мне Хоакин, от самооценки. Я полагала, мне удается терпеть равнодушие, граничащее с презрением, и сохранять нерушимое уважение к себе. Я подчинялась командам Хоакина, твердо веря, что могу исполнять эту роль без ущерба для той заповедной части своей природы, которая, я знала точно, заслуживает большего. Иного. Лучшего.
В реальности все по-другому. Если кто-то показывает, как ты мало значишь, и ты не бросаешь его, то начинаешь незаметно для себя падать в собственных глазах. Ты не состоишь из отделений! Ты цельная личность! Все сказанное и сделанное по отношению к тебе затрагивает тебя целиком. Позволять обращаться с собой как с куском дерьма — не забавная игра и не дерзкий интеллектуальный эксперимент. Ты принимаешь такое обращение, поддерживаешь и привыкаешь думать, что заслужила его. Очень просто. Но скольких усилий мне стоило все усложнить.
Я сказала себе, что сама виновата. В конце концов, Хоакин никогда не обещал порвать со своей девушкой. Он с самого начала дал мне знать, что по природе бунтарь и рубит правду-матку. Он даже звонить никогда не обещал. И все же я убеждена: вступая в интимную связь, мы обязуемся, чисто по-человечески, быть порядочными, выражать друг другу одобрение, уважительно изучать характеры друг друга. Недавно одна подруга пожаловалась мне на юриста, с которым у нее был роман: «Как человек, который постоянно заботится о социальной справедливости, может настолько мало заботиться о моих чувствах?» И я рассказала ей об этом обязательстве. Я верю, что оно справедливо и реально. Хоакин не выполнил свою часть договора. А я не узнала о жизни ничего такого, чему не научилась бы в своем Сохо.
Я ненадежный рассказчик.
Я добавляю вымышленные подробности практически в каждую историю о своей матери. Моя сестра утверждает, что каждое наше «общее» воспоминание придумано мной, чтобы произвести впечатление на публику. Я часто прикидываюсь нездоровой. Когда я хочу изобразить кого-нибудь из знакомых мужчин, то говорю низким голосом и с самоуверенной интонацией, а когда отца — имитирую интонацию «не приставай к старшим». Но главное, я описала в этой книге сексуальное недоразумение, произошедшее между мной и усатым республиканцем в колледже, как обидный, но поучительный промах неофитки в выборе партнера. На самом же деле никакого выбора не было.
* * *
Эту историю я пересказывала себе на все лады, и сейчас в моей памяти сталкиваются несколько версий, хотя природа событий такова, что они случаются лишь раз и их ход не изменить. День спустя каждая подробность еще виделась четко (насколько это возможно в тумане от теплого пива, ксанакса и неумело употребленного кокаина). Через несколько недель все они стали воспоминанием, которое я от себя отгоняла, как в свое время отгоняла мысли о дедушке, лежащем в гробу в морской униформе — таким я увидела его за поворотом коридора в похоронном бюро.
В последней версии я вспоминаю то, что могу вспомнить. Те вещи, которые я могу осознать. Не помню, как все началось, но дальше мы с Барри лежим на ковре (точнее локализовать место действия не могу), в пыльных сумерках съемной комнаты я различаю бледный и вялый пенис, приближающийся к моему лицу, чувствую прохладу воздуха и прикосновение губ там, где неожиданно для себя раздета. В голове снова и снова звучит рефрен, работает жалкий механизм самоуспокоения: «Так делают взрослые».
* * *
Два раза в жизни я чувствовала себя крутой, и оба раза в новой школе. В седьмом классе я сменила квакерскую школу на Манхэттене на бруклинскую общеобразовательную. В первой я слегка диссонировала, как ребенок из музыкальной богемы, только петь я не умела, а вместо этого, сидя в углу столовой и жуя бутерброд с прошутто, читала биографию Барбры Стрейзанд и наслаждалась одиночеством, как недавно разведенная женщина в римском уличном кафе. Новая школа увидела меня другой: мелированные волосы, туфли на платформе, джинсовый жакет и значок «Не писай кипятком». Мальчики подсылали ко мне других мальчиков с признанием, что я им нравлюсь. Некоему Чейзу Диксону, спецу по компьютерам и сыну двух лесбиянок, я сказала, что не готова к серьезным отношениям. Людям нравились мои стихи. Но прошло немного времени, блеск новизны померк, и я снова сделалась второ— или даже третьеразрядным представителем экосистемы своего класса.
Во второй раз я выдержала марку при переходе в новый колледж. Старый, расположенный в десяти кварталах от дома, мне пришлось покинуть из-за крупных неприятностей, и я перебралась в другой, общеобразовательный, находившийся среди кукурузных полей Огайо. Я снова осветлила волосы, купила стильный жакет, на сей раз клевый японский бушлат в зеленую и белую полоску, и снова купалась в знаках внимания со стороны людей, которым вроде бы нравились мои стихи.
Вскоре я сделала первую попытку самоопределения — присоединилась к участникам издания «Грейп», которые безмерно гордились тем, что выпускают альтернативную газету в альтернативном колледже. Я писала рецензии на порнографию («„Анальная Энни и усердные супруги“ — забавное кино, где героиня шепелявит»), обрушивалась с критикой на культуру Facebook («Журнал вечеринок Стивена Марковица заставляет первокурсников чувствовать свое одиночество») и провела независимое расследование по делу о потопе, произошедшем в общежитии корпуса «Африканское наследие». Мой интерес сразу же привлек Майк, один из редакторов газеты, старшекурсник ростом под два метра. Он носил очки, как у Наполеона Динамита[36], но в нем было самодовольство старожила и мрачноватое обаяние Райана Гослинга. Майк жил в Ренсон-коттедже — викторианском особняке, принадлежавшем кампусу и знаменитом тем, что в годы учебы там жила Лиз Фэр[37].
В начале моей карьеры в «Грейп» мы с Майком танцевали грязный танец на вечеринке, и в процессе он просунул колено мне между ног, о чем к следующему рабочему совещанию как будто бы совершенно забыл. Сотрудниками он правил железной рукой, сыпал ругательствами направо и налево, но я прошла испытание, и Майк часто приглашал меня посидеть в закусочной в компании с его подручным, маленьким евреем Гольдблаттом. На тарелках перед ними всегда высились горы ло-мейна, вегетарианские бургеры и несколько видов сухих-пресухих кексов. Мы с Майком все время вели словесные бои. Конечно, мы флиртовали, вовсю стараясь произвести впечатление, но еще больше — сохранять равнодушный вид.
— Я считаю, у моногамии нет будущего, — однажды сообщил мне Майк, когда мы сидели в закусочной и ели хашбрауны.
— Мне-то что. Я не твоя подруга.
— И слава богу, дорогая.
Я хихикнула. Ведь я была гораздо круче подруги. Репортер. Соблазнительная женщина. Второкурсница.
* * *
Той зимой я на месяц уехала домой лечиться от мононуклеоза. Все это время Майк регулярно выходил на связь под тем предлогом, что он «сражается», ему не хватает команды «А»[38] в моем лице и наш соперник «Оберлин Ревью» готов стереть его в порошок. Я вернулась, все еще с воспаленными гландами, и в тот же вечер отправилась в компании Майка и Гольдблатта в самый приятный ресторан городка, надев винтажное свадебное платье. Майк улыбался мне так, будто мы и вправду были парой (которая повсюду таскает с собой третьим маленького еврея).
Прошло несколько недель. Майк забрел ко мне, и мы стали смотреть «Соломенных псов». Я призналась, что меня взволновало изображение женской сексуальности в этом фильме, героиня которого и ненавидит тех, кто ее домогается, и желает, чтобы ею пользовались. Потом он лег на меня, и минут сорок мы целовались.
Итогом стала мучительная связь, к концу которой мы имели (в цифрах):
1,5 раунда секса;
1 совместный душ (для меня первый);
