Хоть бы еще одну дозу. Одну-единственную, прежде чем покончить с этим навсегда.
Неужели я и вправду зашел так далеко?
Забыть, что существует этот проклятый кайф. Этот мир, о котором год назад я и слыхом не слыхивал. И вдруг не могу прожить без него одного дня?
— Михал Отава, вы меня вообще слышите? Может, соблаговолите сказать, о ком из писателей, которых мы прошли за последний месяц, у вас есть хоть малейшее представление?
Когда-то мне нравился Хемингуэй, вспоминает Михал. Как давно это было.
— О Хемингуэе.
— Вероятно, вы не обратили внимания, что в этом году мы изучаем чешскую литературу?
Класс взорвался хохотом. Идиоты. Училка довольна собственным остроумием. Очередная двойка. Я уже не успеваю их считать.
Доползти бы домой, свалиться на диван и дотянуть до утра. Еще два дня. Я мертвый. Ничто не может меня пробудить… Только одно. В пятницу надо попасть на дискотеку.
Но как?
Как угодно.
— К тебе пришли, Михал. Только сначала будь добр объяснить, кто это?
Первые две относительно нормальные фразы после возвращения из вытрезвителя.
Ева!
Отец остался в прихожей. На стрёме.
— Привет! — Господи, только бы она себя не выдала. — Это из нашего класса, пап.
К счастью, Ева не под балдой. На ответ хватило и двух секунд.
— Привет. Я пришла узнать, что нам задали по чешскому. Я болела, а завтра пойду в школу.
По чешскому? — Какое счастье, что дома пока не знают о той двойке. — Конечно, проходи.
— Не надо переобуваться, — останавливает отец, когда гостья безуспешно пытается стянуть сапог.
— Что с тобой? — шепчет Ева, едва оказывается в комнате Михала.
— Ничего. Вытрезвитель.
— Попался?
— Вот тут на сто тридцать шестой странице, упражнение 3 «б», — на всякий случай громко говорит Михал.
И кивает Еве.
— Что ты там сказал? — шепчет Ева.
— Купил сам не знаю у кого.
— И все?
Он кивает.
— А еще задали наизусть любое стихотворение из чешской классики, — добавляет Михал — вдруг отец подслушивает.
— Спасибо, — говорит Ева. — Ну, мне пора.
В соседней комнате отец над газетой словно сфинкс.
— Я провожу Еву до автобуса, пап.
— Это обязательно?
— У нашего дома какой-то тип ошивается.
Торопливо, пока отец не передумал, Михал тащит Еву по ступенькам. На первом этаже сворачивает к подвалам и выходит во двор через дверь с выбитыми стеклами.
Ни души! Он прижимает Еву к стене дома.
— Я влип по самые уши!
— В чем дело?
— Нам надо все бросить!
— Конечно, бросим, когда захотим…
— Нет, сейчас. Пока еще не поздно, Ева. Ты должна быть со мной.
Он прижался к ней, словно тем самым мог защитить от всего и ее, и себя.
— Я не отдам им последнее, что у меня есть, — вдруг ощетинилась Ева.
— Но у тебя есть я, — лихорадочно шептал Михал. — Я люблю тебя. И не хочу, чтобы ты превратилась в наркоманку.
— Не бойся, я все держу под контролем!
— Обещай, что никогда не начнешь колоться!
— Боишься?
— За тебя. Больше у меня никого нет.
— Как дома?
— Тихая семейка. Хуже не бывает. Сбежать бы куда-нибудь, Ева. От всего…
Ева вытащила из кармана пакетик с таблетками.
— Хочешь?
— От Рихарда?
Она кивнула. Михал подставил руку, не успев даже сообразить, что делает. Хоть на минуту избавиться от этой безнадеги.
Выдержать без скандала до каникул!
Дома такой напряг — невмоготу. Сил моих больше нет!
Хоть бы какой-нибудь просвет, чтобы забыть обо всем.
Но ведь у меня есть Ева. Или, вернее, то, что она приносит?
Бесконечная перебранка родителей за закрытыми дверьми кухни. Однако из ванной все отлично прослушивается. Пластиковые кубики панельных коробок.
— Может, лучше вернуть эти билеты?
— Ты что, рехнулась? Всю жизнь мечтала увидеть что-нибудь, кроме своего микрорайона, и вот тебе на!
Это про бесплатные авиабилеты в Канаду. Подарок ЧСА[15]. За верную службу. Скатертью дорога!
— Одного его тут нельзя оставить.
— Как раз наоборот. Пусть докажет, что он мужчина. Неплохо бы ему наконец узнать, каково это самому о себе заботиться. Ни тебе выстиранных носков, ни тебе завтраков в постель, а то привык прийти вечером и сожрать, что положили. Все на тарелочке с голубой каемочкой. Разбаловала ты парня.
— Он еще ребенок. Да и времени не хватит готовиться к переэкзаменовке.
Если меня к ней допустят, про себя вставляет Михал.
— По крайней мере никто ему не будет мешать. Надо дать парню шанс доказать, что он не слабак. Он ведь неплохой по натуре. Помнишь, как сам скопил на мотоцикл? Мы и не знали ничего. Вот это по-мужски. Так почему теперь должно быть иначе?
Мама молчит.
К счастью, отец мне верит больше, чем тому врачу. Ну, что я только раз попробовал. Но даже если бы он поверил врачу, все равно для него это вопрос воли. А у его сына должна быть сила воли. Он же мужчина! Хоть мать его и разбаловала.
Мама вдруг засомневалась. Посмотреть мир! Сколько раз она видела это во сне. Но есть тут еще одна загвоздка. О ней даже Михал не подозревает. Какой-то смутный страх, а вдруг он и впрямь докажет, что уже стал мужчиной? Разве можно смириться с мыслью, что твой мальчик уже не ребенок. И не принадлежит одной тебе. Впрочем, шансы Михала доказать это практически равны нулю.
— А если снова начнутся загулы? — вздыхает мама.
Она-то хорошо знает, что это не случайность. Просто боится себя выдать, думает Михал. Ни в коем случае не хочет признаться, что дело зашло так далеко.
— Послушай, ему восемнадцать. Я думаю, до него наконец дошло, что если он хочет жить с нами, то должен в конце концов угомониться. А нет — пусть катится на все четыре стороны! Не позволю себя позорить!
— Не то мы делаем, говорю тебе, не то.
— До каких же пор ты будешь подтирать ему попку? Я в его годы сидел в концлагере! Не будешь же ты его всю жизнь стеречь!
Рев дискотеки. Жизнь! Мир! Наш мир!
— Уехали? — улыбается Рихард.
— Наконец-то.
Месяц свободы.
— Сегодня есть что отметить. Тут три стольника.
До конца месяца остается семьсот.
А наши?
— Если ты хоть что-нибудь выкинешь, вспомни, что я тебе обещал! — Отец мрачный, как после моей истории с вытрезвителем. — Вот тебе наконец возможность доказать, что ты взрослый. Так хватай ее за рога! Понял?
Только я хочу доказать это совсем другим. Еве. Ребятам из компании.
Отец хлопает меня по плечу.
Я молча киваю. Последние полгода он все равно не ждет от меня ничего другого.
Мама только вздыхает.
— В холодильнике свинина. И кнедлики. Знаешь, как их подогреть? И открой огурцы. Но сначала надо съесть суп, чтоб не испортился. Кнедлики можно залить яйцом. Ты меня слушаешь?
— Спасибо, мам.
Предки сейчас где-то над Атлантикой.
— Хочешь вмазаться?
— Что?
Павел показывает под столом одноразовый шприц.
Михал качает головой.
— Это намного экономичнее, — объясняет Павел. — Кайфа уходит меньше, зато эффект больше. Обалденная вещь, ты в жизни такого не пробовал.
— Спасибо. Я лучше по старинке, — отвечает Михал.
А как же Ева, мелькает у него. Она ведь обещала, что не будет колоться. А эти ее глаза, наблюдающие за Павлом!
— Забыла, что обещала! — рявкнул он на нее, едва удалось вытащить потанцевать на пятачок, забитый разной фарцой и ее потрясающими цыпками.
— Не бойся.
— Пойдем сегодня ко мне, Ева.
Прочь отсюда! Теперь уже не до шуток. На карту давно поставлено больше, чем он когда-то предполагал. Михал прижимал к себе Еву, будто этим объятием мог защитить ее. А она его.
— Хочу быть с тобой. Я так мечтал об этом. Все время… Утром подам тебе завтрак, какого ты в жизни не ела. Суббота. На работу не надо…
— Ты такой добрый, Михал, но…
— Ты не сможешь остаться? — перебил он.
— Да нет, смогу.
— А что дома?
— Я уже взрослая. Сама на себя зарабатываю. Могу делать, что хочу.
— Тогда пошли. Смоемся отсюда. Все равно никто не заметит.
— Подожди, Михал. Еще рано.
Разве так я представлял себе первую ночь с любимой девушкой?
— Позови нас к себе на пирушку, — вдруг предлагает Ева незадолго до полуночи.
Как будто он давно не позвал одну ее.
Я хотел любить тебя, Ева. Неужели ты не поняла? Или тебе на это начхать? Я знаю, для тебя есть дела более важные. Важнее, чем это.
Сделать вид, что мне все равно. Да и как не позвать парня, который полгода за просто так снабжает меня кайфом? Бывает, правда, я плачу за кока-колу для всех. Но это еще семечки по сравнению с тем, сколько стоит доза на черном рынке.
— Ты чего такой грустный, Михал? Вроде сегодня есть повод повеселиться?
Испытующий взгляд Рихарда.
