Ничего себе нравы! Он начал постепенно приходить в себя. И опять что-то противно царапнуло по сердцу. Значит, ситуация вполне рядовая – голый мужик на кухне. Он сел на стул и закрыл глаза, а потом как подбросило – Господи, ведь он не позвонил своим! Такое с ним случилось впервые – чтобы он не предупредил! Бог мой, пока он тут захлебывается в страстях, они там сходят с ума! Он увидел старый, заклеенный скотчем, раздолбанный телефон и набрал свой домашний номер. Трубку сорвали с первого звонка.
– Пап! Прости, прости, ради бога! – бормотал он.
– Живой?! – хрипло спросил отец.
А он все бормотал извинения. «Сволочь я! – подумал он. – У меня тут море счастья разливанное, а у них там «Скорая» у подъезда наверняка». Он тихо прошел в ее комнату – она безмятежно спала, и нога ее по-детски свисала с кровати. Он торопливо оделся и еще раз внимательно и долго посмотрел на нее. Почему-то ему захотелось, чтобы она проснулась и открыла глаза. Но сон ее был крепок – она дышала спокойно и ровно. Он вышел в коридор и осторожно открыл входную дверь.
На улице уже пели птицы, и даже шли по тротуару какие-то ранние люди. Город чуть остыл за ночь и еще не успел набрать густого июльского жара. Он посмотрел на часы – метро уже открылось. Он глубоко вздохнул и зашагал к ближайшей станции. Дверь открыла мать, внимательно посмотрела на него и, убедившись в том, что он жив-здоров, вздохнула и спокойно сказала:
– Иди спать, – и добавила вслед беззлобно и бессильно: – Ну и гад же ты!
Он, соглашаясь, кивнул, зашел на кухню, открыл холодильник и с жадностью сжевал подряд две большие котлеты. Мать сидела на стуле и смотрела на него.
– Прости меня, – попросил он и признался: – А я, кажется, влюбился.
Мать помолчала пару секунд и проговорила:
– Я вижу.
Он подошел к ней, чмокнул ее в щеку, погладил по руке и еще раз попросил:
– Ну пожалуйста, прости.
– Иди уже спать, с тобой все ясно.
– А что, мам, так видно? – попробовал побалагурить он.
– Видно, – отозвалась мать. – Ты похож на идиота.
Он счастливо заржал и пошел к себе. Еле хватило сил, чтобы стянуть джинсы и майку. Он рухнул на кровать и тотчас, моментально провалился, как в яму, в сон.
А в семь часов вечера он стоял под дверью на Лесной, не решаясь нажать на звонок. Когда он наконец позвонил, дверь ему открыла Марина.
– Привет, – ничуть не удивившись, рассеянно произнесла она. – А Маруси нет дома, проходи, обожди.
Она посторонилась в узком коридоре, и он, растерявшись, прошел в квартиру.
– Хочешь чаю? – спросила Марина – он потом так и звал ее, без отчества всю жизнь. Он смущенно кивнул. Она поставила чайник и сказала ему:
– Я уйду через полчаса, а ты ее жди.
Он опешил:
– А это удобно?
– В каком смысле? – не поняла она.
Он пожал плечами. Пока он пил на кухне чай, Марина собиралась в комнате, что-то напевая. «Странные все-таки», – подумал он. Марина заглянула на кухню и бросила ему:
– Пока! Если не дождешься, просто захлопни дверь – там «собачка».
– Счастливо! – успел выкрикнуть он ей вслед.
Допив чай, зашел в комнату. На стене висели фотографии – юная Марина на даче на скамейке под кустом жасмина, Марина в гриме и балетной пачке, Марина на море по грудь в воде. Одним словом, одна сплошная Марина, большая, судя по всему, любительница своих изображений. А в книжном шкафу под стеклом стояла черно-белая фотография маленькой девочки с кудряшками, с не по-детски взрослым, осмысленным взглядом. «Кто это? – не понял он. – Маша или ее Марина?» Мать и дочь были удивительно похожи друг на друга. Он вытащил из книжного шкафа томик Чехова, сел в кресло и не заметил, как уснул. Проснулся он от того, что кто-то ерошил его волосы.
– Эй! – смеялась Маша. – Ну ты и здоров дрыхнуть! Я уже полчаса по квартире, как слон, топаю.
Он вскочил и начал суетливо ей объяснять свое присутствие в ее доме.
– Все нормально, – отмахнулась она. – Только есть хочу, умираю.
Потом они жарили яичницу с помидорами, пили кофе, а потом… А потом все было снова – с той же силой и нежностью и какими-то глупыми и очень важными словами, которые срывались с его губ, а она тихо смеялась и прижимала свой тонкий палец к его губам и шептала:
– Не надо, не надо, все и так понятно. Слова ничего не стоят, поверь.
И он удивился этому ее знанию и, смутившись, замолчал. Под утро он все же уснул, Маша его разбудила и потребовала воздуха, леса и реки. Они быстро собрались, нарезали бутерброды, налили в термос чаю и пошли на Белорусский вокзал. Она сказала, что знает дивное место на берегу Москвы-реки, тихое и чистое. Они приехали туда, долго шли от станции по пыльной, узкой дороге, нещадно слепило июльское солнце. Они зашли в подлесок перевести дух и задержались там на долгих два часа, потому что опять неистово и нежно любили друг друга, и было уже наплевать на жару, речку и все дальнейшие планы. Но до речки они все же дошли, и место оказалось и вправду тихое и безлюдное, даже почти незагаженное. Маша сорвала с себя легкий сарафан и, голая, бросилась в воду. Они поплыли наперегонки, но у узкой речушки оказалось сильное и холодное течение, и они, обессиленные, вышли на берег, выпили чаю и заснули, обнявшись, на зеленой траве, крепко-крепко. Это было самое счастливое лето в его жизни. Они не расставались ни на день. В августе родители засобирались к родне в Одессу – мать долго уговаривала его поехать с ними, но отец сказал ей твердо: «Оставь его, видишь, его здесь нет. Он на другой планете».
Однажды она приехала к нему – зашла в квартиру и удивилась:
– Боже, какая у вас чистота! Все по местам, с ума сойти!
Он открыл холодильник и поставил греть на плиту жаркое – мать оставила ему еды недели на две.
Она ела и качала головой от восторга.
– Боже, как вкусно! И мясо, и малосольные огурчики! У тебя маман – гигант, – заключила она. И добавила с грустью: – А мы живем одним днем, безалаберно как-то живем. Знаешь, я суп ем только в столовке в альма-матер.
– Ну, у всех по-разному, – дипломатично ответил он.
А она задумчиво протянула:
– В общем, жена из меня будет никакая. Нет школы! – И, испугавшись самой себя, со смущенным смешком добавила: – Зато я честно обо всем тебя предупредила. Теперь с меня взятки гладки!
Это правда, с нее всегда были взятки гладки. Как с гуся вода. Весь август пролетел в бешеной круговерти – днями они шатались по Москве, где уже определились их места – скамейка на Патриарших, кафешка на Бронной, сквер у Никитских, переулочки Замоскворечья, киношка в «Ударнике». Вечерами ехали к кому-то на квартиру: в августе у многих были свободные хаты – родители разъезжались в отпуска. А ночи, ночи были точно только их. На Лесной в августе почти не появлялись – пропадали у него на Вернадского. Сначала Маша возмущалась:
– Живешь на выселках!
А потом привыкла и оценила – да, воздух, лес под окном. Нет, неплохо, тихо. Действительно – спальный район. Правда, им было не до сна.
К сентябрю приехали родители. Мать критически осмотрела его – похудел, побледнел. Как-то протянула ему Машину заколку, посоветовала:
– Отдай владелице.
А он ходил с дурацкой улыбкой на лице и распевал:
– «А я кружу напропалую с самой ветреной из женщин».
И еще про то, как ругает мама, «что меня ночами нету».
Мать не ругала, нет, а только посмеивалась и качала головой. И еще грозно напоминала – скоро институт! Четвертый курс, между прочим!
В сентябре разбежались по институтам. Полдня прожить без Маши было невыносимо. После лекций мчался к ней, сидел в сквере напротив, вглядываясь в прохожих – только бы не пропустить.
Однажды в октябре мать сказала:
– Что же ты скрываешь от нас свою девушку? Приводи!
Он передал Маше, что в субботу родители ждут на ужин. Она удивилась и задала абсолютно нелепый вопрос:
– А для чего?
– В каком смысле, для чего? – разозлился он. – Просто познакомиться.
– А зачем? – вновь удивленно поинтересовалась она.
Нет, все-таки что-то ей абсолютно непонятно. Даже не знаешь, как человеку в девятнадцать лет можно объяснять такие вещи. А она канючила:
– А может, рассосется? Ну, не люблю я все это – здрасьте, здрасьте, шаркнуть ножкой, нож – вилка. А чем вы занимаетесь? А какие планы на будущее?
Но здесь он был тверд: во-первых, родители – нормальные люди, а во-вторых, как он им объяснит, что она не хочет приходить к ним в дом в их присутствии? Бред какой-то! Маша, вздыхая, согласилась. Он встретил ее у метро и купил маме букет садовых ромашек. Конечно, та накрыла стол – скатерть, пирог, курица, салат, бутылка вина. Маша не робела, просто недоумевала – к чему такой парад? Посидели, пообщались на общие темы. Без напряга. А потом пошли в его комнату, и она спросила:
– Я останусь?
Он помолчал и попытался ей объяснить, что это не очень здорово и их не поймут.
– Почему? – удивилась она. – Они же догадываются, что мы не просто за ручку ходим. Мы же взрослые люди? В конце концов это называется ханжество.
