— Ах, вон оно что! — протянул Видякин и враз как-то подобрел, даже усмехнулся. — Так бы сразу и сказал… Вам с Завхозом мало было стрельбы на дороге? Еще что-то задумали?
Пухов смутился.
— Это он все… Я с ним ошибочно пошел. Поддался, так сказать… Ошибочную линию повел…
— Наконец-то хоть один образумился, — сказал Иван. — Чудаки, ей-богу. Жизнь прожили, уважаемые люди…
— Ты меня с ним не равняй, — хмуро сказал Пухов. — И рядом не ставь. Обидел он меня, смертельно, можно сказать…
— И не токо вас, дедушка, — как ни в чем не бывало подхватила Настасья. — И нас с Ваней тоже обидел.
— Ну-ка! — сурово сказал Видякин, отчего жена его умолкла.
— Я теперь в область собрался, — признался Пухов. — И если у тебя, Иван, частная собственность общественное самосознание не доела, поехали со мной.
— Ух ты, как ты здорово говоришь-то, — то ли одобрил, то ли удивился Видякин. — А в области что делать станем?
— Общественность поднимать, — заявил Пухов. — Завхоз жалобы пишет, с ружьем бегает, а мы с тобой — законным путем требовать станем. Если надо — ученых поднимем, газету…
— Так-так, ну? — заинтересовался Видякин. — А дальше как?
— Привезем сюда и покажем! — вдохновился Пухов. — И потребуем порядка. Мы здесь в Алейке хозяева, а потому не жаловаться должны, а законно требовать!
Видякин подумал и причмокнул языком.
— Не выйдет. Жалко, но не выйдет: общественность — это не взвод, ее по команде в атаку не поднимешь.
— А если во все колокола? Будто на пожар, а?
— Только шуму наделаешь. И неразбериху. Потом виноват останешься. Это не дело.
— Что, по-твоему, дело? Столбы у ворот поправлять? — съязвил Пухов. — На болоте порядку нет, а ему — не дело! Вот из-за таких, как ты, Иван, мы до самых стен Сгалинграда отступали. Пока кто-то не нашелся и не крикнул: «За Волгой земли нету!» И сейчас нам орать надо! Враг-то — вон он!
Иван обидчиво поджал губы, сморщил широкий лоб, вздохнул.
— Тут ко мне Никита Иваныч заходил, с жалобой… Я ему стал говорить — он не понял, даже слушать не захотел…
— Срамил токо, — подтвердила Видячиха. — Распоследними словами.
— Ты должен понять, — громче сказал Иван и глянул на жену. — Все-таки офицер в отставке и бывший депутат… Вот когда-то давно, еще до революции, были народники. Слыхал-нет? Борцы, значит, за свободу народа. Они в наши края в ссылку попадали…
— Ну, слыхал, — с гордостью сказал Пухов.
— Знаешь, почему они тогда революцию не смогли сделать?
— Почему?
— А вот это самое общественное сознание не созрело еще, — Иван сощурился и глянул в лицо Пухова. — Народ-то свободы ох как хотел. Жаждал прямо, угнетенный, страдал, как вы сейчас с Завхозом страдаете. А сознания-то — нету. Понял?
— Ну…
— Это, дед, историей доказано, — продолжал Иван. — Хотеть-то мы можем, но пока в наших головах не поспело — никого не поднимешь. У нас про защиту родной природы вон сколько пишут, толкуют, а защищать ее рановато… Вот ты хлеб из печки достал, глянул — не спекся еще. Куда его денешь? Сырой-то для пищи годится, но есть его муторно. Так куда его? А назад, в печку! Чтоб допекся. Понимаешь-нет?
— Давай-давай, — задиристо сказал Пухов, скрипя от нетерпения протезом. — Я потом тоже скажу.
— Во. А пока общественное сознание допекается, на защиту родной природы выступают вроде как народники. В одиночку сражаются. Тут хоть заорись — никого не поднимешь. Шуметь будут, а пойти не пойдут.
— И когда, по-твоему, оно созреет? — подозрительно спросил Пухов.
— А когда дышать станет нечем, — вздохнул Видякин. — В некоторых капиталистических державах оно уже созрело. Взялись защищать.
— Ага! — обрадованно воскликнул Пухов и прищурился. — Я тебя раскусил, Иван, понял… Выходит, у них раньше нашего созрело, да? Выходит, капиталисты умнее нас, так по-твоему?.. Это ты с какого голоса поешь?
— Как с какого? — растерялся Иван. — Я тебе хотел растолковать, ну… Как бы по Марксу… По философии…
— Э нет, Ваня, я бдительности не теряю, — перебил Пухов. — «Капиталисты хватились природу защищать, а мы еще нет» — твои слова? «У них сознание созрело, а у нас — нет» — твои?
— Мои. Так я хотел сказать, что они у себя родную природу уже так отравили — дышать нечем, — нашелся Видякин. — Их приперло к стенке! Хочешь не хочешь — защищать приходится. А у нас страна большая, всякой природы много и воздуху много. Пока все это травят, сознание, глядишь, и созреет. Ты бы лучше газеты читал и всякую другую прессу. Там про это много пишут, ученые, писатели… Приходи — всегда дам. Я же всем даю почитать.
— Ты меня газетами не пугай! — Пухов погрозил костылем. — Я их в свое время начитался. А тебя я раскусил, Видякин. Ты и есть враг природы. Глубже тебя копнуть — так не только природы…
— Что ты мелешь-то? Что ты мелешь? — рассердился Иван, — Я тебе про законы развития сознания говорю. Они не мной придуманы, так ученые толкуют.
— Если уж ученые толкуют — значит, оно созрело, — отрезал Пухов. — И нечего здесь отсебятину пороть. Вот поеду и подниму общественность!
— Езжай, — зло отмахнулся Видякин, хватая топор. — Вам с Завхозом хоть кол на голове теши — все одно не доходит. Не знаю, на каком языке с вами разговаривать?
Пухов неожиданно обмяк и, сняв картуз, вытер лоб.
— На ученом вы не понимаете, — продолжал Иван. — Наука для вас — плюнуть да растереть… А ведь пожилые люди, старики. Где же ваша мудрость? Такую жизнь прожить, столько натерпеться, настрадаться, а выводов не сделать… Или вы с Завхозом все еще в том времени живете, когда можно было на горло взять? На испуг?.. Нет, мужики, забудьте его. Ты вот собрался общественность поднимать, а того не знаешь, что общество наше шагнуло далеко вперед, развитое стало, а значит, на горло не возьмешь, только дипломатией. Слыхал такое слово — компромисс?
Старик отрицательно мотнул головой и стал чертить костылем фигуры на земле.
— То-то и оно, — удовлетворенно протянул Видякин. — А компромисс — это когда люди друг друга не обижают в открытую, но делают по-своему.
— Так что же делать, Иван? — с надеждой спросил Пухов. — Выходит, как народникам этим, драться?
— Ваня, — позвала Настасья. — Время — шесть. Ехать пора. Пока доедешь — магазины откроются… Я мешки приготовила.
— Знаю, — бросил Видякин и пошел к гаражу, где у него стоял купленный в леспромхозе и заново собранный «газик».
— Так что же, Иван? Посоветуй, коли ты такой ученый.
— Дерись, как совесть подсказывает и как умеешь, — сказал Видякин. — Тебе соли, случайно, не надо? А то я за солью поеду. В огороде все спеет — спасу нет.
— Ну я им устрою! — Глаза у Пухова сверкнули. — Поглядим, кто правый!
Старик круто развернулся и пошел на улицу, далеко выбрасывая костыль и припадая на деревянную ногу.
* * *
Срок, отмеренный Никитой Иванычем на разбор его жалобы, подходил к концу, и он уже не находил себе места. Бродил по двору, перекладывал с места на место инструменты, пинал щепки, а кобель Баська пугливо выглядывал из-под сенок и боялся высунуть нос. Простить ему «пьянку» с мелиораторами дед Аникеев никак не мог и однажды так огрел штакетиной по хребту, что вмешалась Катерина:
— Животное-то при чем?
— А пить больше не будет! — пояснил Никита Иваныч. — Доехали, можно сказать: собаки водку жрать начинают.
И погрозил кулаком пустой соседней избе.
Как-то утром — срок совсем уже вышел, и Аникеев набросил еще три дня — Катерина будто между прочим заметила:
— Седни что-то тракторов не слыхать. Так все трешшат, трешшат…
Завхоз прислушался. В стороне болота действительно была тишина, хотя мелиораторы уехали на работу часа три назад. Во все остальные дни с болота доносился приглушенный рев бульдозеров, и Никита Иваныч представлял себе, как раздирают ножами мясистую торфяную землю и как дымится она, собранная в высокие гурты, а глубокие котлованы заполняются бурой, грязной жижей.
— Можа, потонули трактора-то? — предположила Катерина и стеснительно улыбнулась. — Можа, Хозяин-то прибрал их? Не дает зорить свою избу…
— Эти трактора специальные, — неуверенно сказал дед Аникеев. — Их не шибко-то утопишь.
Однако у самого вдруг искрой пробило сомнение. Хозяин-то, конечно, не приберет. Он ведь, как ни говори, а только животное. И разума у него нету. Так, редкий зверь да и все. Куда ему с тракторами сладить! А вот утонуть они могут. Кое-где «окна» еще остались и светятся зеленой травой. В такую гибель ухнет бульдозер и с концами. В окнах, бывает, дна не достанешь. Человек пеший пройдет — машина провалится… Когда-то японцы сигали в них, так и уходили вместе с амуницией. Партизаны пробовали винтовки хоть достать, да куда там!
Вместе с этим подозрением Никита Иваныч ощутил слабую надежду: а что если в обход его, автора жалобы, уже пришел указ из Москвы прекратить осушение болота? Не потому ли замолчали трактора? Вдруг уж распорядились, а он болтается у себя во дворе и ничего не знает?
