— Ну, не думаю, что все настолько уже черно, — сказал он.
— Да, — сказала она. — Наверное.
Она пришла под вечер. Сначала он подумал, что она приехала на автобусе, но потом сообразил, что автобус из города был полчаса назад, и решил, что Стэффорд высадил ее на углу.
Мать спросила, не хочет ли она чаю, и вышла из кухни, закрыв за собой дверь.
Маргарет сидела за столом. Перед ней лежал букет, который она привезла, пальто было аккуратно перекинуто через спинку стула. Колин, когда понял, что мать не вернется, взял чайник с огня и заварил чай.
Она, чуть отпив, поставила чашку. Говорила она о том, как провела лето, про французское побережье, про поездку в Дьепп, про дом подруги, у которой гостила.
Он нашел вазу и поставил в нее цветы.
— Стэффорд еще тут? — спросил он, возвращаясь с цветами к столу.
— По-моему, он уехал вчера, — сказала она.
— А как ты сюда добралась? — спросил он.
— На автобусе. — Она посмотрела на него, потрогала чашку. — Я немножко прошлась.
— По поселку?
— Я поднялась к церкви.
Он стоял у стола и смотрел сверху вниз на ее легкую фигуру, на тонкие черты загоревшего лица, на изящные пальцы, чертящие узоры по краю чашки.
— Может быть, пойдем погуляем? — сказала она.
— Хорошо, — сказал он. — Я сейчас возьму пальто.
Он вышел в коридор. Мать сидела в нижней комнате, выпрямившись, откинув голову, и смотрела в окно. От ее очков отражался свет.
— Мы пойдем погулять, — сказал он.
— Да-да, — сказала она равнодушно, с внезапным отчуждением.
— Я заварил чай.
— Да-да, — сказала она снова.
— Ничего, если ты одна останешься?
— Ничего, — сказала она. — Ты иди, голубчик.
Маргарет ждала у двери. Они пошли через двор.
— Люди здесь бедны по-настоящему, правда? — сказала она, заглядывая в открытые двери.
И вместе с ней он вдруг увидел то, чего сам никогда не замечал: обшарпанные филенки, закопченные стены внутри, темные грязные пятна вокруг выключателей и задвижек, вытоптанную землю и шлак, выщербленные кирпичи, заржавевшие трубы. В прошлом время от времени делались попытки подремонтировать дома: кирпичная кладка кое-где подновлялась, заменялась штукатурка, прокладывались бетонные дорожки. Но уже через несколько недель все следы обновления пропадали под сажей.
— Спасибо, что ты сумела выбраться, — сказал он и взял ее за руку. Они свернули в проход и вышли на улицу.
Дальше они шли молча — по дороге, которая вела мимо Долинки, мимо заброшенной шахты на склоне по другую ее сторону и пересекала железную дорогу в выемке. За дальним концом выемки виднелась станция.
Позади них дым клубами валил из трубы над шахтой и туманной мглой расползался по полям. День был пасмурный, в небе низко висели тучи.
Они свернули на тропинку, которая вела к лесу на склоне справа от них. В плоской впадине у подножия склона лежало мелкое озеро. Песчаный берег кое-где порос соснами. Один конец озера подпирала дамба, другой терялся в болоте. Коровы стояли у берега по колено в воде.
Они пошли по дамбе. Стаи крохотных рыбешек мелькали между стеблями водорослей и плавающим на поверхности мусором. Дальше тропинка поднималась к лесу.
На поляне тлел костер. Голубой дымок курился над грудой обугленных щепок. Рядом лежало искромсанное топором бревно. Колин присел на корточки у костра. Он подул на угли, и скоро щепки снова вспыхнули.
Маргарет села на бревно. Она рассеянно смотрела вдаль между деревьями, туда, где за ветками проглядывала узкая серая полоса воды. Со стороны выемки донеслось пыхтение паровоза, ближе, на опушке, залаяла собака.
— Ты еще будешь видеться со Стэффордом? — спросил он.
— Да, — сказала она, продолжая смотреть на озеро.
Он подбросил в огонь щепок.
— Его ведь должны куда-то отправить?
— Теперь он думает, что вряд ли.
— И все-таки видеться с ним, вероятно, будет сложно, — сказал он.
— Вероятно. — Она помолчала и перевела взгляд на костер. — Он может получить назначение где-нибудь неподалеку от университета.
— Это, конечно, разрешит все трудности.
— Да, — сказала она, всматриваясь в пламя. Оно облизывало еще светлые щепки, дым стлался между деревьями.
Он медленно поднялся на ноги и несколько секунд тоже вглядывался в огонь.
— Мне очень грустно, что все так получилось, — сказала она.
— Тут ведь ничего поделать нельзя, — сказал он.
— Да, — сказала она и добавила. — Только раньше я бы этому не поверила.
— Если ты пойдешь сейчас, то как раз успеешь на автобус, — сказал он.
Она поднялась с бревна.
Они пошли между деревьями, держась в нескольких шагах друг от друга.
— Ты писала Стэффорду из Франции? — спросил он.
— Да, — сказала она и добавила. — Только он написал мне первый.
— Наверно, мне следует написать ему, — сказал он.
— По-моему, — сказала она, — этого делать не нужно. — И добавила. — Он не хотел даже, чтобы я сегодня поехала сюда.
— Но почему? — сказал он.
Они вышли на опушку. Тропа вела мимо озера к высокой живой изгороди у шоссе, ведущего в поселок.
— Он думал, что я могу изменить свое решение. То есть если снова с тобой увижусь.
— Он тебя плохо знает, — сказал он.
— Да, возможно.
— А твоим родителям это известно?
— Да, — сказала она. — Наверное. Они просили передать, чтобы ты заезжал. Они всегда будут тебе рады.
Он пошел вперед и раздвинул ветки, чтобы ей легче было пролезть.
— Наверно, мне не стоило приезжать, — сказала она.
— Нет, — сказал он. — Хорошо, что ты приехала.
Они медленно шли через поселок.
— Все это выглядит как-то странно — теперь, когда ты больше не будешь сюда приезжать. — Он обвел рукой улицу. — Словно лишилось души.
— Все-таки мне лучше было написать, — сказала она.
— Нет, — сказал он. — Я бы не вынес, если бы ты не приехала.
Он стоял с ней на остановке. Она смотрела на его лицо. Когда наконец подошел автобус, он помог ей сесть и пошел к углу, но в последнюю минуту обернулся и увидел, что автобус тронулся. Среди лиц за стеклами он не различил ее лица, но все равно помахал вслед и остался стоять в надежде увидеть, как она идет назад по шоссе, спрыгнув с автобуса на следующей остановке.
Но на шоссе никто не появлялся, и, прождав некоторое время на углу, он пошел домой. На кухне была мать и оба брата. Стол был накрыт — вокруг вазы с цветами стояли тарелки и чашки. Два стула ждали Маргарет и его.
Он поднялся к себе в комнату.
Через несколько минут вошла мать. Она держала в руках чашку — ту самую, которую он принес после обеда ей.
Она остановилась в дверях узкой комнатушки, слепо глядя на кровать, на него.
— Она больше приезжать не будет? — спросила она.
— Нет, — сказал он.
— Не надо, голубчик, — сказала она. — Не плачь.
— Я же ее люблю, — сказал он.
— Свет на ней клином не сошелся, голубчик, — сказала она. — Это просто кажется, будто полюбить можно только одного кого-то.
— Не знаю, — сказал он и добавил. — Для меня это так. И любить я буду всегда только ее одну.
— Нет, голубчик, — сказала она, поставила чашку на пол и присела на край кровати.
Снизу донеслись крики ссорящихся братьев.
— Дня через два все пройдет, — сказала мать. — Только думай о будущем и ни о чем другом.
— Да, — сказал он.
— Вот увидишь, милый, время лечит все раны, — сказала она.
— Да, — сказал он еще раз и прикрыл глаза ладонью.
— Что-нибудь еще тебе принести? — спросила она.
— Нет. — Он отвернулся к стене.
— Ну, тогда я пойду разберусь с ними, — сказала она и встала с кровати. Дверь закрылась.
Он лежал лицом к стене, съежившись на узкой кровати, прижав руки к груди.
Снизу сквозь пол донесся голос матери.
25
Школа была расположена на краю одного из соседних поселков — большое одноэтажное здание из красного кирпича с высокими окнами в металлических рамах и зелеными дверями. С трех сторон к нему примыкала площадка для игр, а неширокий газон перед фасадом отделял его от шоссе. Прямо перед окнами директора была клумба в форме ромба.
Позади школы вересковая пустошь тянулась до гребня холма, где виднелся ряд низких блокированных домиков. Ниже школы в глубокой ложбине, также обрамленной блокированными домами, была шахта с тремя большими копрами.
Мистер Коркоран, директор, невысокий коренастый человек с коротко подстриженными волосами и массивным лбом, в первое же утро пригласил Колина к себе в кабинет и сказал:
— Мы здесь поэзии не обучаем. А только простому практическому языку. Поэзией пусть сами занимаются. Мы, так сказать, обеспечиваем их орудиями, а остальное решают их склонности. Мы, если вам угодно, то, чем кузница была для шахты: инструменты они получают от нас, но уголь добывать должны сами.
