Элиза добавила решимости в голосе:
— Я отдам ребенка, и Роза снова будет счастлива. Мы будем счастливы вместе, как когда-то давно. Разве ты не понимаешь, Мэри? Ребенок, которого я ношу, вернет мне мою Розу.
Мэри печально улыбнулась.
— Возможно, вы и правы, мисс Элиза, — сказала она, но в словах ее чувствовалось сомнение.
Время тянулось медленно, но рано или поздно все свершилось. Неделей раньше, чем ожидали. Слепящая боль, тело как часть механизма, оживающего со скрипом, чтобы исполнить свое предназначение. Мэри узнала признаки надвигающихся родов и осталась, чтобы помочь Элизе. Мать служанки всю жизнь принимала детей, и Мэри знала, как это делается.
Роды прошли гладко. Элиза в жизни не видела ребенка прекраснее, маленькая девочка с крошечными ушками, плотно прижатыми к голове, и тоненькими бледными пальчиками, которые время от времени вздрагивали, когда воздух проникал между ними.
Хотя Мэри было велено доложить в Чёренгорб сразу же, как только появятся признаки приближения родов, она молчала еще несколько дней. Служанка пыталась переубедить Элизу, уговаривала передумать и разорвать ужасную сделку. Мэри вновь и вновь шептала, что неправильно просить женщину отдать собственное дитя.
Три дня и три ночи Элиза и младенец провели вместе. Как странно было знакомиться с маленьким человечком, который жил и рос в ее теле! Элиза гладила крошечные ручки и ножки, которые хватала, когда они толкали ее живот изнутри, смотрела на крошечные губки, надутые, точно готовые заговорить. Лицо младенца выражало бесконечную мудрость, как если бы в свои первые дни человечек хранил опыт только что прожитой жизни.
Потом, посреди третьей ночи, в коттедже появилась Мэри, встала в дверях и сообщила неминуемое известие. На следующую ночь назначен визит доктора Мэтьюса. Мэри понизила голос и схватила Элизу за руки: если есть хоть небольшое желание сохранить ребенка, пора идти. Надо брать младенца и бежать.
Но хотя предложение Мэри проникло в сердце Элизы и крепко засело в нем, побуждая к действию, Элиза поспешно отклонила его. Она не обращала внимания на острую боль в груди и уверяла Мэри, как и прежде, что знает, чего хочет. Элиза в последний раз взглянула на своего ребенка, не в силах отвести глаза от идеального крошечного личика, стараясь осмыслить то, что сама создала его, что сотворила удивительное чудо. Она смотрела до тех пор, пока пульсирующая боль в голове, сердце, душе не стала невыносимой.
И тогда Элиза, словно глядя на себя со стороны, исполнила обещание: отпустила крошечную девочку и позволила забрать ее. Она закрыла дверь за Мэри и вернулась одна в безмолвный и безжизненный коттедж. Когда на сад опустились сумерки и стены дома вновь расступились, Элиза поняла: оказывается, прежде она никогда не знала черной боли одиночества.
Хотя Аделина презирала Мэнселла, прихвостня Лайнуса, и прокляла его имя, когда он подсунул им Элизу, бесспорно, мерзавец умел искать людей. Прошло трое суток после его отъезда в Лондон, и наконец днем, когда Аделина сидела в утреннем салоне и притворялась, будто вышивает, ее позвали к телефону.
Слава богу, Мэнселл осторожно подбирал слова. Никогда не знаешь, кто может подслушивать по параллельному телефону.
— Я звоню, леди Мунтраше, чтобы сообщить: некоторые необходимые вам товары были получены.
У Аделины перехватило дыхание. Так быстро? От предвкушения, надежды, беспокойства у нее зачесались кончики пальцев. Она сглотнула.
— Скажите, пожалуйста, какой предмет, большой или маленький, оказался в вашем распоряжении?
— Большой.
Веки Аделины опустились. Она постаралась скрыть в голосе облегчение и радость.
— И когда вы осуществите поставку?
— Мы немедленно покидаем Лондон. Я приеду в Чёренгорб сегодня вечером.
Вот чего ждала Аделина. Вот чего она до сих пор ждала, расхаживая по бессарабскому ковру, разглаживая юбки, рявкая на прислугу. Она все время думала, как поступит с Элизой.
Элиза пообещала никогда не приближаться к дому и сдержала слово. Но она наблюдала. И обнаружила, что даже когда накопила достаточно денег, чтобы купить билет на корабль и отправиться в далекие края, что-то остановило ее. Словно с рождением ребенка якорь, который Элиза искала всю жизнь, погрузился в землю Чёренгорба.
Ее тянуло к ребенку, словно магнитом, и она осталась. Но Элиза держала обещание, данное Розе, и не приближалась к дому. Она находила укромные места, пряталась и наблюдала. Совсем как в детстве, лежа на полке в крошечной комнатке над лавкой миссис Суинделл, Элиза смотрела, как мир проходит мимо, а она остается неподвижна, выключена из действия.
С потерей ребенка Элиза обнаружила, что оказалась посреди прежнего мира, прежнего «я». Она отреклась от своего права на рождение новой жизни и тем самым лишилась цели. Она почти не писала, сочинила всего одну сказку, которую сочла достойной включения в сборник. Это была история о молодой женщине, живущей в одиночестве в темном лесу, которая из благих побуждений приняла неверное решение и погубила собственную жизнь.
Блеклые месяцы сливались в блеклые годы. Однажды летним утром тысяча девятьсот тринадцатого книга сказок прибыла от издателя. Элиза немедленно отнесла ее в дом, сорвала упаковку и обнаружила внутри переплетенное в кожу сокровище. Она села в кресло-качалку, открыла фронтиспис и поднесла книгу к лицу. От переплета пахло свежей краской и клеем. Но внутри содержались истории, ее драгоценные творения! Элиза переворачивала новые плотные страницы, сказку за сказкой, пока не дошла, до «Глаз старухи». Она прочитала ее целиком и вспомнила тот странный яркий сон в саду, то всеобъемлющее чувство, что ребенок внутри ее важен.
И тогда Элиза поняла: ее дочь должна обладать собственной книгой, она связана с написанной сказкой. Элиза обернула том в коричневую бумагу, дождалась случая и сделала то, чего обещала не делать, — прошла через ворота в конце лабиринта и приблизилась к дому.
Солнечный луч забрезжил между двумя бочками, и сотни пылинок затанцевали в нем. Девочка вытянула палец, пытаясь поймать хоть одну. Сочинительница, утес, лабиринт и мама мгновенно покинули ее мысли. Она смеялась, наблюдая за тем, как близко подлетают пылинки, прежде чем унестись прочь.
Внезапно звуки вокруг изменились, шаги ускорились, голоса зазвенели от возбуждения. Девочка наклонилась в завесу света, прижалась щекой к прохладной древесине бочек и одним глазком посмотрела сквозь доски.
Ей открылись чьи-то ноги, туфли, подолы нижних юбок, хвосты разноцветных бумажных лент, развевающихся на ветру. Хитрые чайки рыскали по палубе в поисках крошек.
Огромный корабль накренился и низко заревел, словно из глубины своего чрева. Девочка затаила дыхание и прижала ладошки к полу. Волна колебаний прокатилась по доскам палубы, достигая кончиков ее пальцев. Мгновение неизвестности — и корабль натужно пошел прочь от пристани. Раздался прощальный гудок, пронеслась волна радостных криков и пожеланий «Bon voyage». Они отправились в Америку, в Нью-Йорк, где родился ее папа.
Они прибыли в Лондон ночью. Пока они добирались от станции до реки, темнота тяжело и густо лежала в складках улиц. Малышка устала — Элизе пришлось разбудить ее, когда они приехали, — но не жаловалась. Она держалась за руку Элизы и спешила за ней.
В тот вечер они поужинали бульоном и хлебом у себя в комнате. Обе устали во время поездки, говорили мало, и только с некоторым любопытством смотрели друг на друга поверх ложек. Девочка спросила о маме и папе, и Элиза ответила, что они ждут в конце путешествия, решив, что эта ложь необходима. Нужно время, чтобы придумать, как сообщить девочке о смерти Розы и Натаниэля.
После ужина Айвори быстро уснула на единственной в комнате кровати, а Элиза села у окна. Она глядела то на темную улицу, по которой ходили деловитые путники, то на спящее дитя, которое иногда шевелилось под покрывалом. Постепенно Элиза придвигалась к девочке все ближе, разглядывая маленькое личико, пока наконец не опустилась осторожно у кровати, так близко, что почувствовала дыхание Айвори на своих волосах и сумела пересчитать крошечные веснушки на щечках. Ах, что за совершенное личико, как хороши кожа Айвори и розовый бутончик губ! То самое лицо, с его мудрым выражением, которое Элиза видела в первые дни жизни ребенка, которое с тех пор часто являлось ей во сне.
Элизу охватило побуждение, потребность, любовь столь мощная, что каждая частица ее «я» наполнилась уверенностью. Словно ее тело узнало ребенка, которому она подарила жизнь, так же просто, как узнавало собственную руку, лицо в зеркале, голос во тьме. Элиза как можно осторожнее легла на кровать и свернулась клубочком, чтобы обхватить спящую малышку. Совсем как в далекие времена в другой комнате обхватывала теплое тело своего брата Сэмми.
