Обратно ехали на такси. Дане выплатили накануне маленькую неустойку, отказавшись от его услуг в рекламе (почему — я не могу представить себе, на мои глаза он был обречен оказаться в рекламе), кроме того, он занял некрупную сумму из бабушкиной пенсии — на джинсы, по-моему. Но уж какие там джинсы!.. На Смоленке Стрельников завел меня в грузинский магазин и принудил выбрать любой алкоголь, желательно подороже, даже просто дорогой.
— Мне кажется, глоток джина смог бы меня утешить… — пропищал я, уже войдя в амплуа дамы с камелиями. Бровь не болела.
Стрельников купил джину и тоника, чипсов, оливок еще каких-то кулинарных штучек, только чтобы избавиться от денег, столь заботливо экономленных им с утра. Мы засели на Арбате, говорили о непредсказуемости человеческой натуры, абсурдности бытия и прочих глупостях, но больше вздыхали и влюбленно смотрели друг другу в глаза — я в его огромные, обресниченные, с ярким белком, похожие на смальту, он — в мой лихорадочный глаз, вполовину прикрытый пластырем. Уже за вечер, втемне, позвонила Марина из гостей, и попросила себя встретить. Я простонал, что вряд ли на это способен, но ради нее готов и на большее. Марина восприняла мои слова как шутку, но я, рассердившись, сказал что-то еще более жалостное, скорчив Стрельникову рожу, и Молли заволновалась. Я с гордостью пояснил, что схватил на Арбате в репу (только что) за то… за то, что я еврей. Мне показалось, что это придумано гениально, тем паче, что я похож на еврея. Разумеется, если бы Стрельников не вступился, я бы, верно, вовсе уж никогда более не встречал Маришу у Смоленки, но Стрельников бился как лев, разрозненные и жалкие останки обидчиков до сих пор валяются на улице, если их, конечно, не присыпали опилками.
Перед выходом я достал коробку театрального грима и нарисовал Стрельникову весьма правдоподобный фингал и ссадину на шее, себя же обезобразил в духе иллюстраций к учебнику криминалистики. Дожидаясь Молли, мы перебратались со всеми маргиналами Смоленки, нас звали выпить, стреляли: «Закурить, браток»; околоточные из пятого участка смотрели на нас не тая заботы, мы вернулись в задорное, но какое-то деликатно-нежное состояние, и уже вновь выкручивали друг другу пальцы, но со смешным опасением сделать больно — так, покрутим, покрутим, и оставим. А потом убирали руки и начинали смотреть в разные стороны.
— Вот вы не хотели верить, что мной бесы крутят, — вернулся к начальному разговору Стрельников, выдыхая еловый запах джина, — ведь это же все сегодня неспроста. Я уверен, что это Наташа… не без нее во всяком случае… Вот…
Одно время, уж сам не знаю каким образом, Половцевский курс сблизился с женщиной Наташей, загадочной теткой постбальзаковского возраста, которая проделывала над ними мистические опыты. Особенным результатом этих опытов стало то, что у многих испортилось настроение и сдали нервы — у Стрельникова первого. Он быстренько развязался с компанией и попытался зажить сольно. Но женщина Наташа была не из тех, кто легко расстается с добычей. Ловец человеков, она бомбардировала Стрельникова знаками своего участия, избирая медиумами самых глупых девиц из студенток, а иной раз даже бабушку. Самым активным медиумом была юная бездельница, слезливая и некрасивая, уверенная в своей сатанисткой природе, что подчеркивала, делая черный маникюр. Она была влюблена в Даню и ворожила на него, пользуясь копеечными рецептами из купленных в переходе. Запуганный Стрельников вопиял: «злосчастный рок» и лез на котурны. Я смеялся над ним так же, как нынче, должно быть, смеешься Ты.
Наконец в дверях метро показалась банка алкогольного коктейля, за ним мощные члены Варечки и, конечно же, Молли.
— Сеня!.. — лицо жены выразило сострадание и страх.
— Здорово же вас били, мой друг, — протянула Варя растроганно, — гляди, — ткнула она Марину, — как будто нарисовано…
Я подумал, что гример я все-таки неважный. Молли нежно схватила меня за локоть и прижалась.
— И долго вас били? — осведомилась Варя.
— Не поверите, друг мой, — отозвался я, хохоча, — это все с одного разу, одним махом…
— О! — оживилась Варя, — я хотела бы видеть этот кулак!
Она любила сильных мужчин.
— Можете вообразить, друзья, что бы со мной было, не вернись Стрельников… — Стрельников бился как лев.
— Даня… — с благодарностью взглянула Марина.
Мы с Дашей взапуски стали что-то горланить, словно подростки за пересказом американского кино, сбиваясь и неправдоподобно вря. Великолепова купила водки, чтобы вечер не прошел впустую. Все вернулись на Арбат, домой, Даня переоделся по-домашнему, в мою майку и пляжные розовые трусы, подарок Чючи. Майку он заправлял внутрь, а трусы натягивал к ушам, так что недостатки его фигуры делались более очевидными. Прочие втроем разубеждали его так делать, и он покорно выпростал майку, вняв авторитетам. Счастье и нежность были разлиты по арбатской кухне. Все смеялись, как родные, я, Варечка и Марина рассказывали из своей жизни Дане, совершенно сосредоточенному и видимо занятому какой-то позитивной душевной деятельностью — в разгар рассказа он пошел к окну и стал помахивать майкой, освежая живот, так что оказалось, мы рассказывали историю друг другу, то есть непосредственным ее участникам. Это вызвало шквальный смех, смеялась Марина, грохотала Варечка, взявшая манеру называть Даню «наш милый крошка», сам Даня, уже славно пьяненький, сел рядом и с задумчивостью, положив руку мне на колено, стал ковырять дырку в джинсах — под сатирическими, конечно же, взглядами обеих дам.
Постепенно, однако же, количество алкоголя стало превосходить количество веселья. Варя стала резка и обидчива, Даня, не изучивший еще ее повадок и сам навеселе, взялся наполнить рюмки и пролил водку.
— Ты ублюдок, — сорвалась Варя, — ты, блядь, ублюдок…
Она стремительно вскочила с лицом, выразившим совершенную забывчивость всех условий света, схватила Даню за шиворот моей майки и отметила его макушку двумя звучными шлепками.
— Ты разлил водку! — напомнила она.
Шиворот майки затрещал, Стрельников дополнительно получил по уху, однако продолжал улыбаться, полагая кару заслуженной. Я счел должным вмешаться.
— Варечка, берегите майку… это мое достояние…
Я говорил с еврейским акцентом, подчеркивая, что шучу.
— Этот мудак разлил водку, — пояснила Варя яростно и для доходчивости направила мне тычок в солнечное сплетение.
— Впрочем, — холодно прибавила она, оставляя скомканный шиворот, — если вы все за одно, я не желаю здесь быть ни минуты. И вы, Арсений, имейте в виду, что у вас больше нет подруги. Сидите тут и забывайте мое имя.
Она развернулась, задев попой стол.
— Варя, Варечка, — кинулся я к ней и хитро обхватил ее поперек корпуса, лишив возможности пользоваться руками, — не покидайте нас!
Варя злобно и изобретательно укусила меня в шею.
— Я уйду… — сказала она непреклонно, — а вы останетесь здесь забывать мое имя.
— Варя!.. — пискнула жена, до сей поры не диспутировавшая.
— Марина, — величественно обратилась подруга, — я не могу оставаться в доме, где разливают водку. Я ухожу, и прошу вас не провожать меня. Не тревожьтесь, я уйду по-английски.
С этими словами Варя неловко оступилась и рухнула на пол, увлекая за собой вешалку. Стрельников попытался было отделить Варю от верхней одежды, за что тотчас схлопотал в нарисованный фингал.
— Может быть, нам купить еще водки? — обратилась к нему Варя рассудительно.
Оба они как-то внезапно выкатились за дверь, я задержался, натягивая обувь.
Выйдя на улицу, я не приметил их нигде и даже подумал грешным делом, не уединились ли они специально в предвкушении удовольствий более сладостных, чем алкоголь. Я жил памятью о Варечкиной красоте, Даня не мог не быть вожделен для женщин и мне стало горько, что похоть нашла дорогу в бесполый рай нашей дружбы. Однако меня, растерянного, окликнули из кустов.
— Арсений, — крикнула Варя, — там никто не идет? Вы же знаете, я совсем не могу писать на людях.
Стрельников уже оправился и сидел розовыми трусами на скамье под липами.
— Пойдемте, — сказала Варя наконец и, быстро вскочив, побежала к Садовому кольцу. Когда мы настигли ее, она перебегала Садовое под гудки авто с явной опасностью для жизни.
— Что она делает! — воскликнул Даня в ужасе. В его близоруких нетрезвых глазах все расплывалось, кольцо светилось стремительными фонарями, тревожно шумело. Мы кое-как перешли на нужную сторону, но Варя с хохотом, цокая каблуками, уже вернулась на исходную позицию. Только мы, более осторожные, уже, кажется, нагнали ее вновь, Варя тем же манером пересекла Смоленскую площадь и помахала нам рукой. Мы опять в трепете последовали за ней — я уставший, Стрельников, отрезвясь на свежем воздухе, раздраженный.
