Впрочем, среди хаоса, царившего в его мыслях и чувствах, в одном он был теперь совершенно уверен. Сегодня же вечером он скажет Карен: «Все, с меня довольно! Это было мое последнее дело».
Но пока Эйнсли предстояло сосредоточиться и ответить на вопрос прокурора.
— …Расскажите, пожалуйста, при каких обстоятельствах вы стали участником расследования.
— Меня назначили командиром специального подразделения по расследованию серийных убийств.
— Эрнстов считали жертвами этого же серийного убийцы?
— Поначалу да.
— А позже?
— Позже возникли серьезные сомнения.
— Посвятите нас в их суть.
— Нам, то есть следственной группе, стало казаться, что убийца только пытался выдать свое преступление за одно из серийных, но до конца не преуспел в этом.
— Вы говорите о «следственной группе», сержант, но ведь на самом деле вы оказались единственным детективом, кто не поверил, что Эрнсты пали жертвой серийного убийцы, не так ли?
— Да, мэм.
— Скромность похвальна, сержант, но не перегибайте палку, — сказала Монтесино с улыбкой. Заулыбались и некоторые из присяжных.
— А теперь ответьте, — продолжала Монтесино, — правда ли, что после того, как в беседе с вами непосредственно перед казнью Элрой Дойл отрекся от причастности к убийству Эрнстов, вы продолжили расследование и пришли к выводу, что именно Синтия Эрнст спланировала преступление и наняла наемного убийцу?
Эйнсли был неприятно поражен такой постановкой вопроса.
— Простите, но вы опускаете чересчур много…
— Сержант Эйнсли! — резко оборвала его Монтесино. — Я попрошу вас отвечать просто: да или нет. Если вы не поняли вопроса, стенографистка может повторить вам его из протокола.
— Не надо, я понял вопрос, — покачал головой Эйнсли.
— И каков же ответ?
— Да.
Он понимал, что вопрос был сформулирован чудовищно некорректно. В нем обходились молчанием слишком многие факты, он заранее представлял обвиняемую в невыгодном свете. Будь это обычный суд, адвокат уже вскочил бы с места и вынес протест, который был бы удовлетворен любым судьей. Но в том-то и дело, что на заседаниях большого совета протесты невозможны, потому что ни представители защиты, ни сами подсудимые туда не допускаются. А в данном случае Синтия Эрнст вообще не знала, что происходит, по крайней мере, так хотелось думать обвинению.
Перед присяжными большого совета прокуроры были вольны излагать известные факты по своему усмотрению. Обычно они старались ограничиться лишь абсолютно необходимым минимумом информации. В ход пускались всевозможные приемы, чтобы ускорить рассмотрение дела, одним из них воспользовалась сейчас Монтесино.
Эйнсли уже приходилось давать показания перед большим советом, и эта процедура с первого раза пришлась ему не по душе. Он знал, что другие офицеры полиции считали процедуру большого совета необъективной, вопиющим нарушением принципа беспристрастности правосудия.
Как ни торопила ход дела Адель Монтесино, опрос свидетелей и ответы на вопросы присяжных растянулись на два часа. Малколм Эйнсли давал показания без малого час, после чего его попросили покинуть зал, но не уезжать на случай, если потребуется повторный вызов. Он не слышал показаний других свидетелей — присутствовать на заседаниях от начала до конца разрешалось только присяжным и представителям обвинения.
Чтобы объяснить присяжным мотив главного преступления, в котором обвинялась Синтия Эрнст — ее давнюю ненависть к собственным родителям — была вызвана Руби Боуи, она явилась на заседание в элегантном бежевом костюме, на вопросы отвечала просто и толково.
Руби рассказала, как обнаружила секретные дневники Эленор Эрнст. Она дала подробный отчет об их содержании и как раз собиралась затронуть тему беременности Синтии, когда Монтесино, которая явно дала себе труд внимательно ознакомиться с дневниками, остановила ее и попросила прочитать один из отрывков вслух.
«Иногда мне удается перехватить взгляды, которыми окидывает нас Синтия. Мне чудится в них неприкрытая ненависть к нам обоим… Порой мне кажется, она и для нас затевает что-то, вынашивает месть, и тогда мне становится страшно. Синтия очень умна, куда умнее нас обоих».
Руби ожидала, что после этого ей зададут вопрос о беременности Синтии и рожденном ею ребенке, но Монтесино лишь сказала:
— Благодарю вас, детектив, это пока все.
Позже, когда Руби поделилась своим недоумением с Малколмом Эйнсли, тот только криво усмехнулся.
— Монтесино — старая лиса. Она понимает, что история о том, как Синтия забеременела от собственного отца, может вызвать к ней излишнее сострадание. Обвинению это совершенно ни к чему.
Прежде чем дать присяжным прослушать запись, Монтесино вызвала в качестве свидетеля шефа отдела криминалистической экспертизы Хулио Верону. Представив его, она задала первый вопрос:
— Верно ли, что упомянутая магнитофонная запись была подвергнута проверке на предмет соответствия голосов на ней голосам Синтии Эрнст и Патрика Дженсена?
— Да, мэм.
— В чем заключалась проверка и каковы были ее результаты?
— В нашем архиве уже имелись образцы записей голоса комиссара Эрнст, сделанные во время ее службы в полиции, и мистера Дженсена, который в свое время подвергался допросу в связи с другим делом. Их мы использовали как материал для сравнения. — Верона кратко рассказал о методе акустического исследования и оборудовании, которое для него применялось, заключив:
— Голоса на этих пленках идентичны.
— Теперь позвольте воспроизвести для вас эту запись, которая является одной из важных улик, — сказала затем Монтесино, обращаясь к присяжным. — Пожалуйста, слушайте внимательно, хотя если что-то будет вами пропущено или недопонято, мы сможет прокрутить пленку столько раз, сколько понадобится.
Техническую сторону обеспечивал Хулио Верона с помощью самой высококлассной аппаратуры. И вот из динамиков донеслись сначала неясные звуки, а затем совершенно отчетливые голоса Синтии Эрнст и Патрика Дженсена — сначала они заказали себе блюда к обеду, потом чуть тише заговорили о Виргилио. Присяжные обратились в слух, стараясь не упустить ни слова. Но когда Дженсен сказал, что именно Виргилио убил несчастного инвалида-колясочника, а Синтия негодующе зашипела: «Заткнитесь! Не говорите мне об этом! Не хочу ничего знать!» — один из членов совета, латиноамериканец, не удержался от громкой реплики:
— Pues ya lo sabe![7]
— И ведь утаила это ото всех, дрянь! — не удержалась сидевшая рядом с ним молодая блондинка.
Другие присяжные на них зашикали; кто-то попросил:
— Нельзя ли прослушать этот кусок еще раз?
— Можно, разумеется, — прокурор кивнула Вероне, тот остановил ленту, перемотал немного назад и вновь включил воспроизведение.
Чем дольше присяжные слушали детальное обсуждение запланированного убийства, тем чаще раздавались возгласы возмущения. Когда запись кончилась, один из них сказал:
— Она виновна на все сто, и никаких других доказательств мне лично не требуется!
— Я безусловно уважаю ваше мнение, сэр, — понимающе кивнула Адель Монтесино, — но есть еще два пункта обвинения, которые я должна вам представить. Прошу еще немного терпения… Между прочим, вы заметили, что кондиционер потихоньку начал работать?
Кто-то зааплодировал, а кто-то вздохнул с облегчением. Работа пошла заметно живее. Вызванный следующим инспектор налоговой службы продемонстрировал копии налоговых деклараций, заполненных Синтией Эрнст, подтверждающих, что она ежегодно платила налог с процентов, полученных на свой вклад в банке Каймановых островов, — сумма вклада превышала пять миллионов долларов.
— Прошу отметить, — сказал инспектор, закончив чтение и сдернув с носа очки, — что с точки зрения налогообложения, финансовые дела мисс Эрнст в полном порядке.
— Однако само существование этого счета, — поспешила пояснить для присяжных Монтесино, — говорит о том, что у мисс Эрнст была возможность уплатить за убийство своих родителей четыреста тысяч долларов, упоминание о которых вы только что слышали в записи.
Она, разумеется, предпочла умолчать о том, что если бы не чрезмерное почтение Синтии к налоговому законодательству США, ее счет на Кайманах не смог бы выявить, а тем более проверить ни один американский суд.
Повторно вызвали Малколма Эйнсли. Он описал, как вскрыли индивидуальный сейф-бокс Дженсена, обнаружив в нем магнитофонную кассету и еще несколько предметов. Одним из них оказался использованный авиабилет Майами — Большой Кайман и обратно, выписанный на имя Патрика Дженсена.
— В чем вы видите значение этой улики? — спросила Монтесино.
— Два дня назад в присутствии своего адвоката мистер Дженсен заявил, что убийство было спланировано, когда они и Синтия Эрнст вместе провели три дня на Каймановых островах. По его словам, они добирались туда по отдельности. Он рейсом «Кайман-эйруэйз», мисс Эрнст — «Америкэн-эйрлайнз» под именем Хильды Шоу.
