Тисау Абдуим выковал деревенским невестам обручальные кольца. Радостный и оживленный утром, во время крещения, он стал серьезным и молчаливым вечером, во время свадебного хоровода, будучи посаженным отцом Баштиау да Розы и Абигайль. Эпифания стояла в гуще народа и с беспокойством глядела на него, зная, что негр думает о Диве, на которой бы женился, если бы лихорадка не забрала ее.
Говорить о том, какая невеста была самая красивая и самая счастливая — весьма сложно и неблагоразумно. Что до самой юной, то без сомнений — барышня Шика неполных четырнадцати лет, со своей нетронутой девственностью. Она оказалась единственной барышней в таких обстоятельствах, и это было известно всем, даже брату Зигмунту: «Где это ваше преподобие слыхало, что дать в зад — это то же самое, что и в щелку?» А в щелку Балбину, жених, никогда свое орудие не вставлял, Шика этого не позволила. И что же? Прямо в час святого таинства брака монах взъерепенился и потребовал, чтобы бедняжка сняла фату — такую красивую — и гирлянду, в которой дона Наталина превзошла самое себя, вышив флердоранж — этакую прелесть! Сиа Леокадия была не из тех, кто может съесть такую дерзость. Она возмутилась, решила пойти на принцип и увести свое семейство, покинув церемонию, но ограничилась угрозами брату Зигмунту: «Кабы не твоя сутана, ты бы у меня увидел!» Она вняла призывам брата Теуна, и они пришли к соглашению: фата осталась, а гирлянду пришлось снять. Шика вышла замуж, обливаясь слезами и крича на весь свет о своей поруганной девственности.
После свадеб и благословения святая миссия подошла к концу: на следующий день ранним утром два миссионера отправятся в Такараш — поселок побольше и не так погрязший в мерзости. Проповедь брата Зигмунта подвела итог религиозной части действа, которое сотрясало и волновало Большую Засаду в течение сорока восьми часов, полных бешеного оживления. В последнем аккорде празднества святые отцы уже не участвовали, он прошел под руководством и контролем Педру Цыгана, гармониста и достойного гражданина. Чтобы отметить одной гулянкой столько крестин и столько свадеб, праздник должен был длиться всю ночь, и столько он и длился. Вентуринья заставил Людмилу Григорьевну Ситкинбаум уехать на фазенду Аталайа еще до того, как пирушка подошла к концу, но не раньше чем она станцевала танец копейщиков под началом Каштора Абдуима, негра Тисау, которого в тот день терзали столь противоречивые чувства. «Эфиоп двора Негуса», — сказала Людочка Петру, своему брату и наперснику. Ей было хорошо на танцульках, которые так походили на гулянья ее бедной простонародной юности.
Проповедь брата Зигмунта фон Готтесхаммера стала достойным завершением святой миссии. Раскаленные, твердые слова если не проросли в бесплодной почве окаменевших душ Большой Засады, то прозвучали эхом в ушах некоторых слушателей, дав толчок размышлениям, приведя в действие некие процессы — все как положено и как следует согласно добрым традициям.
«Название, данное в честь преступления, уже говорит о многом», — так начал великий инквизитор свою проповедь, а в итоге обвинил Большую Засаду в том, что она стала оплотом греха, пристанищем бандитов. Земля, где нет закона — ни Божеского, ни человеческого. Территория упадка, сладострастия, жестокости, святотатства, грязных дьявольских происков — царство злобного Сатаны. Содом и Гоморра в одном лице, вызывающие на себя гнев Господень. Однажды ярость Господа изольется огнем, покарает неверных, сокрушит стены зла и скверны, обратит в пепел этот возмутительный вертеп беззакония.
В час благословения, когда агонизировали сумерки, брат Зигмунт Молот Господень поднял горящую длань и, начертав в воздухе крест отлучения, проклял это место и его жителей.
Приходит закон, а вместе с ним и конец Большой Засады. Начинается история города Иризополиса
1
Пристанище бандитов, убийц без закона и правил, наемников и проституток — так проклинал посланец Божий. Срочно нужно было положить предел насилию и разврату, покончить с беззаконием и подлостью — так порешили мудрецы и подлизы. Шум нарастал, требования звучали на форуме, в муниципалитете, на главной площади, в кабаре.
Грязные сделки, засады, нападения жагунсо были традицией — они дали начало праву собственности и закону. Возглавив свое войско, король оседлал коня, полученного в наследство, и отправился насаждать закон и порядок, власть и повиновение там, где были лишь свобода и мечта.
Между анафемой инквизиторов и военным походом, между жизнью и смертью, между человеком и подданным времени прошло совсем немного: проповеди были летом, выстрелы — зимой. И еще быстрее пролетели бои: все вместе — от уведомлений до захвата — заняло лишь несколько дней.
2Весточка от полковника Робуштиану де Араужу дошла до капитана Натариу да Фонсеки по возвращении с фазенды Боа-Вишта, где только что закончился сбор урожая, превзошедшего самые смелые ожидания. Капитан предполагал получить чуть больше шестисот арроб, а урожай перевалил за семьсот. Такой уход за плантациями какао раньше был только на фазенде Аталайа, а теперь его не стало и там. И это несмотря на присутствие доктора Луиша Сезара Гужмау с его самыми современными теориями о выращивании theobroma cacao — дерева семейства стеркулиевых, по надменному выражению инженера-агронома.
Доктор Луиш Сезар Гужмау со всей своей агрономической наукой едва избежал увольнения, когда Вентуринья, хозяин, вернулся из поездки в Рио-де-Жанейро, куда отправился в компании Людмилы Григорьевны и ее брата Петра, чтобы ненадолго окунуться в атмосферу цивилизации. Возвратившись, он обнаружил, что объем урожая упал по сравнению с прошлым годом, поднял шум: рвал и метал, — потребовал объяснений. Инженер-агроном, листая специальные книги, посвященные данному предмету, объяснил, что все правильно: положительные результаты от применения современных научных методов требуют времени и терпения. «К дьяволу время и терпение», — выругался разъяренный Вентуринья, но в конце концов он сдался под натиском аргументов доктора Гужмау, этого первосортного хитреца, а еще и потому, что Натариу вновь отказался от повторного предложения вступить в должность управляющего, хотя Вентуринья посулил ему новые условия, да такие, что от них и отказаться-то было нельзя!
Вентуринью отказ огорчил и обидел, ведь он даже предложил наемнику, тому самому Натариу полковника Боавентуры, процент от доходов — дело совершенно неслыханное и достойное порицания, по критичному и безошибочному мнению прочих фазендейру. Ярость ведет к раздору: Вентуринья говорил тем, кто хотел его слышать, о вероломстве и даже употребил слово «предательство». Натариу не уважал даже память своего хозяина и покровителя, которому был обязан всем, и сразу после его смерти поставил дом и дал денег на зеленную лавку Сакраменту, содержанке полковника, наставив ему рога post-mortem, — это просто гнусная измена. Он произносил «post-mortem» и «измена» с таким же «докторским» акцентом, с каким агроном говорил о theobroma cacao — дереве семейства стеркулиевых.
3
«Я слышал разные пересуды, мне они по вкусу не пришлись, остерегайтесь!» — это несколько сумбурное послание полковника Робуштиану де Араужу принес наемник Назарену, надежный человек, который никаких подробностей добавить не смог. Сначала капитан подумал, что речь идет о раздосадованном брюзжании Вентуриньи, о котором уже слыхал и над которым смеялся: ворчание мальчишки, взявшего моду командовать. «Вот поеду в Итабуну, задам ему взбучку, опрокинем с ним по стаканчику, поболтаем о женщинах, и досада пройдет».
Впрочем, обсуждая это дело с Фадулом Абдалой, он удивился, узнав, что Турок тоже получил с небольшой разницей во времени письмо, написанное Фаудом Караном в аллегорических, если не сказать поэтических, выражениях. «Феллах сажает в оазисе сад из финиковых пальм, но плоды собирает разбойник. Будь осторожнее, мой добрый Фадул, потому что плоды начинают поспевать», — предупреждал он вычурной арабской каллиграфией. Фауд Каран передал записку через погонщика Зе Раймунду, ветерана этих троп, чтобы тот вручил ее трактирщику из рук в руки.
Натариу и Фадул вместе ломали голову, спросили совета у Каштора Абдуима, но даже так не нашли ключ к этой загадке, способный прояснить смысл послания полковника и аллегории эрудита.
— На неделе я поеду в Итабуну и выясню, в чем тут дело, — сказал Натариу, уже тогда почувствовав беспокойство.
Что это за пересуды, которые не пришлись по душе полковнику Робуштиану? И чего надо остерегаться? И какой смысл у этой шарады про спелые финики, которую завернул Фауд Каран? Одно к одному: послание полковника и письмо, полученное Фадулом, — тут уже точно речь идет о чем-то серьезном.
Раньше капитан был ему кумом только на словах, а теперь, после крестин Наду, стал по-настоящему. И чтобы посидеть с ним в баре в Итабуне, в борделе Шанду, в кабаре, Фадул решил чуть раньше совершить свою обычную деловую поездку, целью которой были встречи с поставщиками, уточнение счетов, обновление запасов. В борделе он вспомнит вместе с Шанду о прелестях и кокетстве Зезиньи ду Бутиа, между ног у которой разверзалась настоящая пропасть! Она затерялась в Сержипи, даже у племянника Дурвалину, Сплетника, не было от нее никаких новостей.
