— Ну, как дела, братик? — говорил он, плюхаясь на кушетку рядом с ним. — Плохо себя чувствуешь? — И его плечо давило на плечо Колина, словно старшим был он.
— Ну, выжал какой-то смысл? — добавлял он, когда Колин писал или исправлял тетради за столом. — И что тут такого гениального? — Он с таинственным видом заглядывал через его плечо, словно искал и не находил в этих строчках ключ к душе брата.
Он был теперь крупнее и тяжелее Колина, с мышцами, развитыми не по возрасту. Мало кто из мальчишек в поселке решался задирать его. Но и с такими Стивен никогда не дрался, а брал противника за локти и поворачивал к себе.
— Ну, и чего ты этим добьешься? — спрашивал он дружески, как будто оберегая его от больших неприятностей. Его натура была словно искуплена, очищена и омыта.
— Почему ты не стараешься заниматься как следует? — спрашивал его Колин.
— А зачем? — отвечал Стивен.
— Ну, я же старался.
— Зачем?
— Чтобы помочь тебе, — говорил Колин.
— А зачем?
— Чтобы дать тебе шанс.
— Какой еще шанс?
— Пробиться.
— Ну, я и пробился. — Он смеялся. — А через что надо пробиваться, Колин?
— Разве ты не чувствуешь, что должен вырваться?
— Куда вырваться?
— Отсюда.
Брат обводил взглядом кухню, смотрел в окно наружу.
— Конечно, тут не ахти как, — говорил он. — Но мы же не обязаны навсегда тут оставаться, верно?
— Не обязаны? Судя по тому, как ты занимаешься, мы так тут и останемся.
— Ну, ты-то можешь уехать, когда захочешь.
— И бросить тебя и Ричарда? Ты должен получить свой шанс.
— Да есть у меня шанс. Сколько требуется, столько и есть.
Невозмутимость Стивена выводила его из равновесия — как и спокойствие, с каким принимала ее мать.
— Разве ты не хочешь, чтобы Стивен получил образование? — спрашивал он ее.
— Он же не такой способный, как ты. То есть к учению.
— Но он даже не старается! У него нет никаких склонностей, никакой потребности что-нибудь делать! Он плывет по течению, и все.
— Просто у него уравновешенный характер, — говорила мать.
— Да? — Только это слово как-то указывало, что она и сама над этим думала. — По-моему, точнее было бы сказать, что он готов мириться с чем угодно.
— С чем мириться?
— Со всем этим.
Он безнадежно обводил рукой вокруг: шахта, мрак, вечный запах серы, промозглость, сажа. Все это парализовало его. И спасения не было.
— Неужели он не хочет ничего менять? Он что, собирается здесь жить всю жизнь?
— Ну, мы-то жили и живем здесь, — говорила мать.
— Но у нас ведь есть шанс изменить что-то. Шанс выбраться отсюда.
— Уехать.
— Не обязательно. Но в духовном смысле. Зачем Стивену сразу хоронить себя заживо?
— Почему это так тебя задевает? — говорила она. — Если он доволен, почему ты требуешь, чтобы он стал другим?
— Не знаю, — отвечал он. — Просто я хотел бы для него чего-нибудь получше.
— Но зачем менять его натуру, если он и так счастлив?
— А он счастлив?
— По-моему, да.
— Как дворовый пес. Тупо, по-воловьи. У него нет воли.
Мать уклонялась от этих нападений. В них крылась какая-то двойственность. Брат вызывал у него злость, но в отношении брата к нему не было ни раздражения, ни враждебности, ни ответной злости. Наоборот, Стивен восхищался им. В детстве он слушал рассказы Колина о школе, а потом о колледже как завороженный. Один раз он побывал у него в колледже — Колин водил его по аудиториям, знакомил с преподавателями и студентами, и брат только изумлялся, только восхищался без всякой задней мысли. Все, с чем бы он ни сталкивался, он принимал без рассуждений.
— Чего ты цепляешься к Стивену? — спрашивал отец.
— Он ничего не делает, — отвечал он.
— Просто он такой.
— Не верю.
С таким же раздражением он наблюдал, как Стивен играет на пустыре. Его покладистость, бесхитростность, отсутствие хоть какого-нибудь расчета были особенно заметны со стороны. Его положительность была беспринципна.
— Он ничего не делает, — повторял он.
— А он что, обязан что-нибудь делать? — спрашивал отец.
— Но от меня же ты требовал! — говорил он.
— Как это я требовал?
— Да во всем. Всегда на чем-то настаивал. Наверно, ты будешь доволен, если он пойдет в шахту.
— А что? Если это будет ему по вкусу.
— Но почему я должен был делать то, что мне было не по вкусу? — говорил он.
— И что же тебе было не по вкусу? — спрашивал отец.
— Да все это! — Он указывал вокруг.
— Я думал, ты сам этого хочешь. Ведь у тебя хорошо получалось, — говорил отец.
— Я этого хотел? Или вы хотели этого для меня? Как раньше для Эндрю?
— Чего мы хотели для Эндрю?
— Сделать его хорошим. Сделать его таким, как я.
— Нет, — сказал отец и отвел глаза. Словно он слишком больно его ранил. — Нет, — повторил он и мотнул головой.
— Разве это не правда?
— Нет. Это не правда. А если бы ты это сказал твоей матери, это ее убило бы.
— Так, может, лучше, чтобы она знала.
— Ты ей ничего не скажешь, — сказал отец непонятным тоном, повернулся и встал перед ним, словно заслоняя от него мать.
— Что же мне делать? — сказал он. — Почему я не имею права на ту же свободу, что и Стивен? Не из эгоизма, но ради вашей же пользы?
— Пользы? Какой пользы? И какая польза говорить об этом? — сказал отец; несмотря на свою усталость, он словно готов был избить его.
— Но почему за все должен был страдать я?
— Как это страдать?
— Почему надо было кроить меня по меркам? Почему вы не были довольны мной таким, какой я есть? — сказал он. — Почему мне не позволили расти свободно, как Стиву? — Словно в нем подавляли и замыкали некое зло, а в Стивене ему дали волю излиться, и оно умиротворилось.
— Ты что же, не хотел поступать в эту школу? — сказал отец, но мягко, стараясь его отвлечь. — Когда ты прибежал домой сказать, что тебя приняли, я еще не видел, чтобы ты так сиял.
— Я думал, что вы этого хотите.
— Мы и хотели.
— Так почему же вы ничего не хотите для Стива?
— Я для Стива многого хочу. Но я не стану его принуждать, раз это ему поперек глотки.
— А меня принуждать было можно?
— Я тебя не принуждал.
— Еще как!
— Ни к чему я тебя не принуждал.
— Не силой, — сказал он. — Любовью.
— Нет, — сказал отец. — Это для меня что-то чересчур тонко.
А позже, словно он мучился от раны и не понимал, зачем Колин нанес ее, отец добавил:
— Мы дали тебе ключ. Мы дали тебе ключ, чтобы ты мог отсюда выбраться.
— А я не могу, — сказал он. — Вам нужны эти деньги. Да и в любом случае с моим заработком мне не по карману жить отдельно.
— Так это же всего на два-три года.
— Разве?
— Пока Ричард и Стивен еще учатся. Сам знаешь, во что нам обошлось дать тебе образование.
— Так зачем было давать?
— Угу, — сказал отец. — Я и сам уже начинаю себя об этом спрашивать.
Через несколько недель, вернувшись из школы совсем измученный, Колин увидел, что брат играет на пустыре, и снова начал тот же спор. Стивен выслушивал его гневные обвинения, стоя с рассеянной улыбкой в углу кухни.
— Ну, — сказал отец, — если ты будешь так продолжать, он тебя стукнет.
— Да? — сказал он.
Мать тоже была на кухне.
— Стивен вовсе не такой кроткий, — сказала она, — как тебе иногда кажется.
— Неужели? — сказал он. — Что-то я этого не замечал.
— У него есть свой ум и свои принципы. — Мать гневно смотрела на него сквозь очки, словно он нападал на нее.
— Никакого ума я не замечал, — сказал он. — А что до принципов, так вряд ли он даже слово такое знает.
— Мне кажется, он знает очень много, — сказала она.
— Откуда бы? Я ни разу не видел, чтобы он что-нибудь учил.
— А ему учить и не нужно, — сказала она загадочно. — Он и так знает. — Она поглядела на Стивена, словно провозглашая то, чего не могла выразить.
— Он знает только, как есть, пить, болтаться без дела и пользоваться свободой, которую ему покупают другие, — сказал Колин.
— Ты ему ничего не покупал, — сказала мать.
— Ах так? А мне казалось, что я немало для него сделал. И для Ричарда тоже.
— Это верно, Элин, — сказал отец. — Он за ними приглядывал прямо по-отцовски.
— Да? — сказала она со странным ожесточением. — Он делал то, что хотел. Мы его не заставляли, — добавила она. — Никогда не заставляли.
— Да пусть себе выговорится, — сказал его брат, словно виноват во всем был один Колин и им троим оставалось только набраться терпения.
Колин отвернулся.
— А если хочешь мне что-то сказать, так говори прямо мне. А не отцу с матерью, — добавил брат.
— Все, что мне надо сказать, — ответил Колин, — я вот этим скажу. — Он поднял кулак.
