В обоих пассажирских салонах, где пассажиры туристского класса уже смешались с пассажирами первого, всё на мгновение затихло и замерло, все взгляды были прикованы к репродукторам; люди напряжённо слушали, боясь пропустить хоть слово.
— Вам известно, конечно, что самолёт повреждён. Но повреждение могло оказаться куда более значительным — это истинная правда.
В пилотской кабине Вернон Димирест с микрофоном в руке задумался на секунду: в какой мере может он позволить себе быть профессионально точным и… честным. Вернон не одобрял командиров кораблей, которые, заигрывая с пассажирами, в течение всего полёта бомбардировали свою пленную аудиторию всевозможными сообщениями. Сам он в полётах сводил обращения к пассажирам до минимума. Однако он чувствовал, что на этот раз ему следует изменить своему правилу, так как сейчас пассажиры должны знать истинное положение вещей.
— Не стану от вас скрывать, — сказал Димирест в микрофон, — что нам ещё предстоит разрешить несколько проблем. Посадка будет нелёгкой, и мы не знаем, как и в какой мере имеющиеся в самолёте повреждения могут ещё осложнить её. Я говорю вам об этом потому, что, как только я закончу сообщение, члены нашего экипажа начнут инструктировать вас — они скажут, как вы должны сидеть и как вести себя при посадке. Затем вам объяснят, как, если понадобится, быстрее выбраться из самолёта после приземления. В этом случае прошу вас действовать быстро, но сохранять спокойствие и неукоснительно выполнять указания любого члена экипажа.
— Позвольте мне заверить вас, что на земле сейчас делают всё возможное, чтобы нам помочь. — Димирест вспомнил про полосу три-ноль и подумал: «Хорошо, если б так». Про то, что у них заело стабилизатор, он решил промолчать — не было смысла вдаваться в различные технические подробности аварии, которые для большинства пассажиров всё равно останутся непонятными. И он продолжал — теперь уже с лёгким оттенком юмора в голосе: — Но отчасти вам сегодня всё-таки повезло, ибо у нас в кабине не один опытный пилот, а целых два — капитан Энсон Хэррис и ваш покорный слуга. Мы — два старых воздушных волка, за плечами у нас больше лётных часов и лет, чем нам хотелось бы в этом признаться, — разве что сегодня, когда наш совместный опыт может всем нам весьма и весьма пригодиться. Мы будем всемерно помогать друг другу. Вместе с нами летит второй пилот Сай Джордан, который часть времени уделит вам. Прошу и вас, в свою очередь, помогать нам. В этом случае обещаю, что мы благополучно закончим полёт.
Димирест выключил микрофон.
Не отрывая глаз от приборов, Энсон Хэррис пробормотал:
— Очень это у вас здорово получилось. Вам бы политикой заняться.
— Никто не станет за меня голосовать, — угрюмо сказал Димирест. — Люди не любят прямого, откровенного разговора и боятся правды. — Не без горечи вспомнил Димирест заседание Совета уполномоченных, где он яростно выступал против продажи страховок в аэропорту. Откровенный разговор привёл его тогда к поражению. Интересно, что скажут члены Совета и его достопочтенный шурин теперь, когда стало известно, что этот маньяк Д. О. Герреро застраховал свою жизнь с намерением взорвать самолёт. Очень может быть, думал Димирест, что их и этим не проймёшь, и только вместо обычного: «Такого не может случиться» ему заявят: «Это случай из ряда вон выходящий, такие вещи не повторяются». Ну, ладно, лишь бы благополучно посадить самолёт, а там уж, будьте спокойны, он задаст им жару с этими их страховками, какую бы чушь они ни пороли. И на сей раз к нему прислушаются. То, что произошло сегодня — чем бы это ни кончилось, — несомненно, привлечёт к себе внимание прессы — уж он об этом позаботится. Он выложит репортёрам всё напрямик — и насчёт этих страховок, и насчёт Совета уполномоченных, и, уж конечно, насчёт его драгоценного родственничка Мела Бейкерсфелда. Пресс-бюро «Транс-Америки» постарается, конечно, опровергнуть его сообщение «во имя общих интересов». Ладно, пусть только попробуют!
Снова прозвучали сигналы радиосвязи.
— «Транс-Америка», рейс два, говорит Кливленд. Аэропорт Линкольна сообщает — полоса три-ноль временно закрыта. Делаются попытки убрать помеху до вашего прибытия. Если не удастся, примут вас на два-пять.
Димирест подтвердил приём. Лицо Энсона Хэрриса помрачнело. Полоса два-пять была на две тысячи футов короче, да ещё и уже и — по последней метеосводке — под скверным поперечным ветром. Посадка на два-пять сильно увеличивала опасность аварии.
Выражение лица Вернона Димиреста, принявшего радиограмму, яснее слов говорило о том, что он по этому поводу думал.
Буря не утихала, продолжало жестоко болтать. Энсон Хэррис старался по возможности выровнять самолёт.
Димирест повернулся ко второму пилоту:
— Сай, ступайте снова к пассажирам, займитесь ими. Проследите, чтобы девушки продемонстрировали всё, что может потребоваться при посадке, и постарайтесь, чтобы все это усвоили. Потом отберите несколько пассажиров понадёжнее. Объясните им, где расположены аварийные выходы и как ими пользоваться. Если мы выскочим за пределы полосы — а при посадке на два-пять, несомненно, так оно и будет, — всё полетит кувырком. В этом случае мы все, конечно, поспешим на помощь пассажирам, но можем и не успеть.
— Есть, сэр. — Сай Джордан снова, уже в который раз, встал со своего кресла.
Димирест предпочёл бы сам пойти в пассажирский салон поглядеть, что с Гвен, но сейчас ни он, ни Хэррис не могли покинуть кабину.
Не успел Сай Джордан уйти, как появился доктор Компаньо. Джордан уже оттащил в сторону сорванную с петель дверь, и теперь ничто не преграждало доступ в кабину.
Милтон Компаньо коротко представился Вернону Димиресту.
— Капитан, — сказал он, — я готов сделать доклад о пострадавших, как вы просили.
— Будем вам очень признательны, доктор. Если бы не вы…
Но доктор Компаньо нетерпеливо отмахнулся.
— Потом, потом. — Он открыл кожаную записную книжечку, в которой тонким золотым карандашиком была заложена страница. С характерной для него пунктуальностью он уже выяснил фамилии пассажиров, записал, какие у кого повреждения и какая оказана помощь. — Тяжелее всех ранена ваша стюардесса, мисс Мейген. У неё много рваных ран на лице и на груди и большая потеря крови. Кроме того, сложный перелом левой руки и ключицы, ну и, разумеется, сотрясение мозга. Прошу также сообщить кому следует в аэропорт, что вам немедленно по прибытии потребуется помощь хирурга-окулиста.
Вернон Димирест, стараясь сохранять самообладание, записывал сообщение доктора Компаньо в бортовой журнал, лицо его было бледно как полотно. Внезапно он перестал писать.
— Хирурга-окулиста… Вы хотите сказать… у неё повреждены глаза?..
— Боюсь, что да, — хмуро подтвердил доктор Компаньо. — Во всяком случае, в левом глазу есть осколки, — уточнил он. — Что это — дерево или металл, — сказать не могу. Специалист определит, уцелела ли сетчатка. Правый глаз, насколько можно судить, не пострадал.
— Великий боже! — Димирест закрыл лицо руками; он чувствовал, как тошнота подступает у него к горлу.
— Пока ещё рано делать выводы, — сказал доктор Компаньо. — Современная хирургия творит чудеса. Но здесь дорога каждая минута.
— Мы сейчас же пошлём радиограмму, — заверил его Энсон Хэррис. — Они успеют всё подготовить к нашему прибытию.
— Тогда я продиктую вам остальное.
Димирест продолжал автоматически записывать то, что говорил ему доктор. По сравнению с Гвен Мейген остальные пассажиры пострадали довольно незначительно.
— Теперь я, пожалуй, вернусь туда, — сказал доктор Компаньо. — Надо поглядеть, всё ли там в порядке.
— Обождите, — резко сказал Димирест.
Доктор поглядел на него с недоумением, но приостановился.
— Гвен… мисс Мейген… — Голос Димиреста показался ему самому неестественным и чужим. — Она была… она ждёт ребёнка… Это может как-то сказаться на её состоянии?
Димирест заметил, что Энсон Хэррис бросил на него изумлённый взгляд.
— Как можно знать наперёд? — сказал доктор с оттенком раздражения в голосе. — Вероятно, у неё самое начало беременности?
— Да. — Димирест отвёл глаза в сторону. — Да, самое начало. — Минуту назад он принял решение не задавать этого вопроса. А потом решил, что должен знать правду.
Доктор Компаньо задумался.
— На способность организма к восстановлению это, разумеется, повлиять не может. Что же касается ребёнка, то мать не так долго находилась без кислорода, чтобы это могло оказать воздействие на плод, — никто ведь серьёзно от этого не пострадал. А внутренних повреждений у неё нет. — Доктор помолчал и добавил не очень уверенно: — Нет, на ребёнке сказаться не должно. Если мисс Мейген выживет — а при быстрой госпитализации на это, несомненно, есть надежда, — ребёнок должен родиться нормальным.
