– Куда теперь, Артуро? – спрашиваю.
– Приказано отвезти тебя к границе. Это недолго, часа полтора, – отвечает рецидивист. – Сядь впереди, так безопасней.
Пересаживаюсь. Мы оба в камуфляже, я вполне сойду за военного советника, Артуро за моего водителя – в бардачке лежат документы, удостоверяющие личность, а кроме того, военные номера на машине подкрепят наш иммунитет. Отлично сработал Сипов.
Прошу Артуро заехать к дому Марии: я уверен, что теперь-то смогу безбоязненно взять ее с собой. В крайнем случае, попрошу Сипова уладить, если это потребуется, проблемы с ее семьей. Не вижу никаких резонов, чтобы он отказался. В конце концов, в каком-то смысле Сипов тоже повис у меня на крючке…
Беда в том, что я решительно не помню, как ехать. Мы долго кружим по спящим улицам. Артуро волнуется, ему бы отделаться от меня до рассвета. Наконец, кажется, я узнаю улицу и дом. Ну да, вот он, вот. Выбегаю, крыльцо, стучу, жду, долго, долго, сердце бьется, бьется.
Женский голос за дверью:
– Кто там?
– Доброй ночи, – отвечаю я, голос дрожит. – Простите, пожалуйста, а Мария дома?
– Нет, – скупо сообщают мне. – Она улетела, она на работе.
– Простите… – бормочу я и на негнущихся ногах возвращаюсь к машине.
Сипов соврал? А вернее всего, он и сам не знал. Или что-то другое?
Я разворачиваюсь и снова на крыльцо:
– А когда она вернется? Когда вернется? Когда? Когда?
– Обещала утром.
Куда, куда?!
Но Артуро уже рулит, мотор тарахтит. Кочки, ухабы, стук сердца… По пути нас обгоняют несколько грузовиков с солдатами, потом – одна за другой – черные машины с правительственными номерами. Куда? В аэропорт? Встречать президента, – решаю я. Открываю окно, вслушиваюсь, всматриваюсь в надежде услышать, увидеть садящийся самолет. Ничего.
Что-то тревожное таится в этом ночном движении: зачем солдаты? Зачем столько патрулей на всех перекрестках? Мы проезжаем мимо без проблем. Но зачем?…
Поворот к аэропорту, вглядываюсь – ничего, а мы дальше, мы уже на Северном шоссе, ведущем к границе. Перед нами открывают шлагбаум, город остается сзади. Начинается зона влияния моего соратника капитана Макунзе.
Артуро тормозит на обочине.
– Приехали, со Бен, – сообщает он.
За все наше приключение мы практически не обмолвились ни словом. А «чеширский кот» вообще проспал все это время на заднем сиденье.
Артуро протягивает карту – ксерокс, все топонимы на английском.
– Вам нужно брать сейчас левее, вот тропинка, по ней вверх, немного, между горами, здесь перейти речку – и вы в ЮАР. Идите, когда рассветет, а не то заблудитесь, со Бен. Тут хода – чуть больше часа.
– А ты куда, Артуро? – спрашиваю.
– Домой.
– Не боишься, что тебя уже ждут?
– Нет, со Бен, туда они не сунутся, побоятся. Пересижу неделю-другую, а там посмотрим. Может, свидимся еще. Счастливого пути, со Бен.
– Спасибо, Артуро. Тебе тоже.
Я захлопываю дверь, он разворачивается и уезжает – ему нужно ехать, пока темно, а рассвет скоро.
Я остаюсь один на один с бушем. Ландшафт здесь заметно повышается: невысокие, поросшие кустарником горы грядой идут вдоль границы. Сажусь у обочины, жду солнца: сейчас пускаться в путь по незнакомой местности – безумие.
Я физически чувствую, как подо мной пузырится, шевелится, совокупляется сама с собой древняя африканская земля, давая жизнь мириадам разнообразных тварей. Они вырастают стремительно, пожирая все вокруг: и чужих, и себе подобных; так же стремительно они совокупляются – успеть, успеть! – и подыхают, уступая место другим, похотливым и ненасытным. Эту оглушительную тишину лишь изредка нарушают резкие крики обезьян – то ли сигнал тревоги, то ли ликование ебущегося самца. Затем на смену обезьянам просыпаются птицы. Звезды гаснут быстро, я давно привык к тому, что сумерек здесь нет – все резко, четко, сразу. Вот уже различимы и деревья на другой стороне дороги. За ними – саванна, за мной – горы.
Наконец рассветает настолько, что можно идти. После ночных приключений приходит реакция – боль и усталость в мышцах, в суставах. Машу руками, приседаю, чтобы разогреть мышцы. Одежда почти высохла, утро розовое, как трусики моей Марии. Иду, иду.
Вдали слышится гул, все ближе и ближе – это вертолет, советский вертолет МИ-8, я узнаю его по звуку, из таких в нас часто стреляли. Странно, что они так рано да еще рядом с границей, думаю я. Следом еще вертолет – оба летят с юго-востока, из столицы, и забирают правее. Но и там граница. Очень странно.
Слышится гул еще одного вертолета, но другого и с другой стороны, из-за границы. Точно слетаются на вертолетный завтрак.
Опять тишина. Впереди шмыгнул в нору между камнями небольшой варан. Кончик хвоста торчит из пещеры – когда я приблизился почти вплотную, исчез.
Новый шум. Тропинка виляет влево, и я вижу узкую каменистую долину, по дну течет река – узкая, мелкая. Спускаюсь, иду по берегу, ищу переправу. Вот, кажется, нашел – десяток валунов и чуть ниже зеленеет широкая заводь с темной тихой водой. Сажусь на камень. На реке лежит тень, солнце еще слишком низко, оно освещает деревья и камни на вершинах холмов. Прохладно. Граница проходит передо мной, метрах в двадцати, ровно посередине реки.
Сижу на камне. Справа на берегу заводи метрах в ста бурым бревном лежит крокодил – застыл, стережет солнце. Проглотит – не поперхнется.
Птицы кричат – тоже ждут солнца. Всяка тварь ждет солнца. А солнце встает равнодушным палящим шаром и жжет без сожаления все, что его ждет. Изо дня в день, из года в год, из века в век. Это и есть – высшая справедливость.
Это шоссе ведет в Комати-Буш, до него отсюда километров около тридцати, может, меньше. Дорога пустынна, воскресенье: буры, скорее всего, еще спят, а если встали – собираются в церковь. Церковь не поможет: не пройдет и трех лет, как их красивые виллы будут жечь восставшие зулусы и бушмены, и вся эта голландским тщанием созданная на краю света цивилизация рухнет – она не нужна. Но пока она существует.
Машина из-за поворота – белый пикап, за рулем усатый бур. Голосую, он удивлен: белый человек в камуфляже в лесу… Но не испуган. Тормозит.
– Хай!
– Хай! Мне в Комати-Буш, подвезете?
– Вам повезло, я еду как раз через Комати-Буш, в Спрингфилд. К племяннице, – усатый словоохотлив. – Вы что, охотник?
– Нет, я – швед, этнограф, – вру я первое, что приходит в голову. – Изучаю быт аборигенов.
– Но сэр, тут нет аборигенов…
– В данный момент я изучаю природу, среду обитания.
– Понятно.
Едем. Музыка в приемнике чередуется с новостями на африкаанс, который я, конечно, не понимаю. В клокочущем голосе диктора распознаю имя соседнего президента.
– Что он сказал? – спрашиваю усатого.
– А? Вы что, не знаете? Ночью здесь разбился самолет. Говорят, на нем летел президент наших соседей. Упал в горах. Там, – показывает направо, в лес, откуда я вышел.
– Как упал? – у меня холодеют кончики пальцев, немеет язык.
– Так. Врезался в гору, упал. Здесь рядом, я как раз хотел заехать посмотреть, если не возражаете.
– Да-да, конечно.
Теперь я понимаю, отчего на ночных улицах столицы гудели грузовики с солдатами и почему над лесом летели вертолеты.
Еще километров пять по шоссе, усатый останавливается, изучает карту, тычет мне: здесь. Мы едем каменистым проселком, пробираемся среди холмов. Местность безлюдная, за всю дорогу я видел только один дом на склоне – поместье, с загоном, в котором паслись овцы. Снова холмы, камни, кусты. Поворот и – стоп! Грузовик с высоченным кузовом перегораживает дорогу, перед ним двое солдат с винтовками М16. Они поднимают ладони – дальше нельзя. Усатый ставит машину на обочине, идем к караулу.
– Проезд закрыт, сэр.
– Нам бы посмотреть…
– Если хотите посмотреть, идите туда, там все видно, – солдат показывает на холм слева.
Карабкаемся.
Вот оно, место. Со склона холма все как на ладони: усеянное обломками и трупами пространство. Вдали – хвост самолета с гербом, фюзеляж с кабиной пилотов и крылья – гораздо ближе. Очевидно, хвост отлетел сразу, после первого удара. По периметру – солдаты. Прямо под нами разбиты две большие армейские палатки. Справа вертолеты, те самые, что я слышал в лесу – один небольшой, Alluette35, местный, и два знакомых МИ-8, видимо, на них прилетели режимные чины.
