Но добрый стих нашел на Мелони всего на мгновение. Злоба клокотала в ней все сильнее — встреть она сейчас Гомера, она бы убила его.
Вернувшись из Сент-Облака, Лорна увидела, что вещи ее аккуратно сложены в углу комнаты. Мелони была на работе, ничего не оставалось, как взять их и уйти.
Теперь они виделись раз в неделю в цехе или в пиццерии, куда любили ходить рабочие с верфи, не заговаривали друг с другом и не сцеплялись. Только однажды Мелони спросила:
— Старуха Гроган жива?
— А разве я привезла коробку обратно? — ответила вопросом на вопрос Лорна.
— А доктор? Старик Кедр жив?
— Едва-едва.
— Ах, черт возьми. Больно было?
— Не очень, — настороженно ответила Лорна.
— Жалко. Хорошо бы ты орала от боли.
Вернувшись в пансион, где она теперь была единственным смотрителем, Мелони достала старый каталог электрических приборов и вынула две вложенные в него пожелтевшие газетные вырезки — статью и фотографию. Пошла в антикварный магазин, там торговала ее давняя малахольная почитательница Мэри Агнес Корк. Приемные родители относились к ней хорошо, даже доверили магазин, их семейный бизнес. Мелони спросила, нет ли у нее рамки для этих вырезок. Мэри Агнес была счастлива услужить и нашла действительно стоящую вещь, подлинную викторианскую рамку, которая попала сюда с корабля, стоявшего какое-то время в батском доке. Мэри Агнес продала рамку за полцены, хотя Мелони в деньгах не нуждалась. Электрикам хорошо платили на верфи, к тому же у Мелони был пятнадцатилетний стаж. За квартиру она платила гроши, машины у нее не было, а одежду покупала в магазине солдатского обмундирования.
Тиковое дерево рамки как нельзя лучше соответствовало тому, что она в него вставила — статью о капитане Уортингтоне и его портрет пятнадцатилетней давности. На тике Уолли провел свою первую ночь в Бирме. Мелони сразу его узнала, развернув газету. Самолет его сбили японцы, он чудом уцелел, но его парализовало на всю жизнь. И он был награжден медалью «Пурпурное сердце»[12]. История Уолли напоминала сюжет дешевого приключенческого фильма, но ей нравилась фотография и то место в статье, где говорилось, что Уолли — настоящий герой, родом из здешних мест, сын тех Уортингтонов, которые издавна владеют яблочной фермой «Океанские дали», что возле городка Сердечный Камень.
Статью и снимок в викторианской рамке Мелони повесила в спальне над кроватью. Лежа в темноте, она ощущала над головой согревающее душу присутствие исторической реликвии, имеющей касательство к ее жизни, и по слогам произносила фамилию героя. Да и днем с удовольствием смотрела на его портрет.
«Уор-тинг-тон», — громко говорила она. Другой раз плавно произносила вслух: «Океанские дали» — давно привычное название — или коротко рубила новое: «Сердечный Камень».
В предрассветных сумерках — самое неуютное время для страдающих бессонницей — Мелони шептала: «Пятнадцать лет». И уже засыпая, обращалась к первым лучам зари, скользнувшим в окно: «Ты все еще там, Солнышко?» Трудно смириться с тем, что быстротекущее время превращает людей, когда-то дорогих и близких, в бесплотную тень.
Пятнадцать лет Гомер Бур каждый год писал и вешал на стену правила дома сидра, после того как на ней высыхала краска. Это был последний штрих, завершающий подготовку дома к приезду сезонников. Иногда он писал с юмором, иногда в спокойном, нейтральном тоне. Возможно, не самые правила, а просительная интонация Олив вызывала протест у сборщиков, и они почитали геройством их нарушать.
Правила из года в год почти не менялись. Сетка барабана должна быть чистой; нельзя напиваться в холодильной камере, еще ненароком уснешь. Уже и чертово колесо в Кейп-Кеннете давно демонтировано, и вдоль всего побережья горит столько огней, как будто там вырос огромный город, а сборщики яблок по-прежнему коротали вечера на жестяной крыше, напивались, иногда падали оттуда, и все это вопреки призывам Гомера. Правила, думал он, должны разъяснять, а не упрашивать.
Он пытался писать их в дружеском тоне, как бы давая добрый совет. Не пейте на крыше, особенно ночью. Столько было несчастных случаев! Пить лучше, стоя двумя ногами на земле, — так излагал он свои правила.
И каждый год к осени листок с правилами испоганивали до неузнаваемости — на нем рисовали каракули, делали заметки для памяти, зачастую неграмотные. Однажды поверх правил кто-то написал: «Какуруза, пшанечная мука».
Прилагали к нему руку и любители соленых шуточек, добавляя собственные запреты, подчас неприличные, вроде следующих: «На крыше не трахаться. Для этого холодильная камера».
Уолли уверял, что все это проделки Роза, никто из сезонников не умел писать. Но Гомер не мог в это поверить.
Каждое лето Роз в письме Уолли спрашивал, сколько нужно сборщиков яблок. Получив ответ, сообщал, сколько нанял работников и день приезда. Договор не заключался, слово Роза было надежно.
Несколько лет подряд он приезжал с женщиной, большой, мягкой и тихой, с ней была девочка, сидевшая у нее на коленях. Когда девочка подросла и появилась опасность, что она может попасть в беду, Роз перестал брать их с собой.
Каждый год вместе с Розом приезжал только повар Котелок.
— Как ваша девочка? — спрашивал Гомер Роза, когда женщина с дочкой перестали приезжать.
— Растет. Как и твой сын.
— А как ваша жена?
— Смотрит за девочкой.
Только однажды за все пятнадцать лет Гомер рискнул поговорить с Розом о правилах дома сидра.
— Надеюсь, я никого ими не обижаю? — сказал он. — Если кому что не нравится, скажите мне. Это ведь я их пишу, с меня и спрос.
— Ни у кого никаких обид, — улыбнулся мистер Роз.
— Всего-то несколько коротеньких правил.
— Да, — кивнул мистер Роз. — Конечно.
— Меня что беспокоит — они не соблюдаются.
Мистер Роз с годами не менялся, то же лицо с лукавинкой, та же стройная, гибкая фигура.
— У нас ведь есть свои правила, — мягко взглянув на Гомера, проговорил он.
— Свои правила, — как эхо повторил Гомер.
— На все случаи жизни. Например, как надо вести себя с вами.
— Со мной?
— С белыми. У нас и на это есть правила.
— Точно, — протянул Гомер, хотя на этот раз не очень-то понял мистера Роза.
— Есть еще правила как драться.
— Драться, — опять подхватил Гомер. — Между собой. Одно из них говорит: сильно порезать противника — нельзя. Поиграть ножичком можно, но аккуратно. Никаких больниц, никакой полиции.
— Ясно.
— Ничего, Гомер, тебе не ясно. В этом все дело. Мы умеем так поработать ножом, что никто ничего не заметит.
— Точно.
— У тебя какой-нибудь другой ответ есть?
— Только, пожалуйста, не на крыше, — забеспокоился Гомер.
— На крыше ничего плохого случиться не может, — сказал Роз. — Все плохое случается на земле.
Гомер хотел было сказать свое любимое «точно», но вдруг почувствовал, что ничего не может произнести. Мистер Роз молниеносным движением схватил его язык большим пальцем и плоским указательным. Во рту у Гомера появился легкий привкус пыли. Он и не подозревал, что можно так просто схватить человека за язык.
— Попался, — улыбнулся опять мистер Роз и выпустил язык.
— Реакция у вас быстрая, — выдавил из себя Гомер.
— Точно, — внутренне подобравшись, проговорил мистер Роз. — Быстрее не бывает.
Уолли жаловался Гомеру, как быстро приходит в негодность крыша. Каждые два-три года приходится крыть заново, менять желоба, металлические кронштейны.
— Ну хорошо, — говорил Уолли. — Пусть у них есть свои правила. Но наши-то тоже надо соблюдать.
— Не знаю, — пожал плечами Гомер. — Напиши ему это. Но никто не хотел ссориться с мистером Розом, он был назаменимый работник. Сезонники слушались его беспрекословно, и яблочный сезон заканчивался каждый год ко всеобщему удовольствию.
Кенди, которая ведала приходами и расходами, утверждала, что затраты на починку крыши с лихвой окупаются редкими деловыми качествами мистера Роза.
— Что-то в нем есть от гангстера, не в обиду ему будь сказано, — заметил Уолли. — Честно говоря, я не хочу знать, как ему удается держать в узде свою команду.
— Но он таки их держит в узде, — сказал Гомер.
— Он хорошо работает, а это главное. Пусть живет по своим правилам, — подытожила Кенди.
Гомер отвернулся; для Кенди личная договоренность — все, других правил для нее нет.
Пятнадцать лет назад они договорились, по каким правилам будут жить, вернее, Кенди продиктовала их. (Уолли тогда еще не вернулся.) Они стояли в доме сидра (с Анджелом была Олив), приходя в себя после любовных ласк, но что-то у них в тот вечер не задалось. Что-то было неладно. Как будет и все последующие пятнадцать лет.
— Давай договоримся об одном важном деле, — сказала Кенди.
— Давай, — согласился Гомер.
