И все обрело смысл. Мир был прекрасен, даже если умирали любимые. По сути, если это небо — сродни смерти, тогда, пожалуй, она не так уж страшна. Был ли рай где-то там, за всеми этими красками? Это небо впервые заставило меня уверовать в рай. Уверовать в рай, духов и загробную жизнь — причем так, как мне и не снилось уверовать. То была не интеллектуальная вера, основанная на эмпирических доказательствах и рациональных аргументах. То было ощущение чуда, любви и огромного, бесконечного будущего. То было небо из сказок, и тогда я им поверила. Всем до одной. Если это — природа, тогда, пожалуй, природа права. Может быть, смерть так же естественна, как это небо. И вдруг я перестала нуждаться в своей бурой вуали. Во мне была только надежда, и тоска по дедушке словно истекла кровью вместе с останками неба, и тогда я осталась сидеть в полной тьме, с мокрым лицом, не в силах пошевелиться.
7:58, мозг работает на ста процентах вычислительной мощности, сердце гонит кровь по телу втрое быстрее обычного — такое у меня ощущение. Бен ушел. Я прибралась в комнате. Выкурила сигарету. Пригладила юбку и посмотрела в зеркало. Кого я там увидела? Двадцатидевятилетнюю женщину с косичками школьницы, блестящими губами и скромной тушью на ресницах. Кого еще? Одинокого ребенка? Запутавшегося взрослого? Кто я сегодня? Что это за война, на которую меня призывают? Хочу ли я вообще в ней участвовать? Выбери коробку Б. Даже дух Чарлза Бэббиджа, похоже, знает о жизни больше, чем я.
И снова мысли о войне. Я вспоминаю визитные карточки в магазине здоровой пищи. Я думаю обо всех миниатюрных войнах, в которых все мы непрерывно сражаемся. Мы воюем с целлюлитом, негативными эмоциями, вредными привычками или стрессом. Я думаю о том, что нынче мы можем купить наемных вояк всех сортов, чтобы они помогли нам в нашей войне с самими собой… терапевтов, маникюрш, парикмахеров, личных тренеров, учителей жизни. Но зачем все это? Чего мы добиваемся маленькими войнами? Да, это часть и моей жизни, и я тоже хочу быть худой и симпатичной, и чтобы надо мной не смеялись на улице, и не вопить во весь голос в метро от сумасшедшего стресса, но внезапно все это кажется мне довольно нелепым. Каждый раз, поступая так, мы стремимся ввязаться в войну еще масштабнее. Мы постоянно стараемся объединиться со своим врагом. Именно голос врага нашептывает вам в ухо, что у вас на кухне слишком грязно, а ванна не сверкает; что волосы недостаточно блестят, ноги недостаточно тонкие, записная книжка не лопается от адресов и телефонов, шмотки не поражают крутизной. Мои старики не были коллаборационистами. Так почему я с такой легкостью переметнулась на другую сторону? Наверное, потому, что никто не сказал мне: детка, а ведь идет война.
Гитлер попытался навязать всем нам свой сияющий, белокурый, чистенький, искрящийся мир, и мы воспротивились. Так почему, когда это делают «Макдоналдс», «Дисней», «Гэп», «Л'Ореаль» и иже с ними, мы покорно говорим «о'кей»? Гитлеру нужен был маркетинг, вот и все. Разумеется, его пропаганда для своего времени была великолепна, это все знают. Разве не гениальная идея — дать людям почувствовать, что они чему-то принадлежат, что их самоидентификация делает их особенными? Получи Гитлер в свое распоряжение отдел маркетинга двадцать первого века — смог бы он продать нацизм всему миру? А почему нет? Я так и вижу красивую, стройную женщину с длинными белокурыми волосами, мягко ступающую сквозь легкий бриз, и слоган: «Потому что я этого достойна». Я этого достойна. Я. Я достойна того, чтобы за меня умирали другие.
Стук в дверь. У меня перехватывает дыхание. Открывая, рассчитываю увидеть толпу народа (и Бена в том числе). Но за дверью только один человек. Хлои.
— Привет, — говорю я.
— Ты получила мое письмо?
— Да, — говорю я. А потом: — Я ждала тебя.
Она входит и садится.
— Ты знала, что это я?
Я улыбаюсь:
— Это же вроде ты всех одергиваешь, когда они болтают лишнее.
Она смеется:
— Да, это немного дико, что вся наша группа собралась здесь, при таких обстоятельствах. Надеюсь, все было не слишком очевидно. Может, ты просто очень наблюдательная. Наверняка — с твоим-то прошлым.
Я медленно моргаю.
— Ты знаешь о моем прошлом.
— Да.
На миг замолкаю; минорные нотки в голосе Хлои — словно воспоминание о пронзительной народной песне. Она тоже молчит. Будто ждет от меня дальнейших вопросов. А у меня их куча.
— Почему? — говорю я. — Кто ты такая? Что это за война? Я не…
Она кивает:
— Ты не понимаешь.
— Нет.
Я сижу на кровати, поджав под себя ноги. Хлои — на стуле. Она вздыхает, встает и идет к двери. Открывает, выглядывает наружу, потом закрывает и возвращается на место.
— Здесь не очень-то поговоришь, — замечает она. — Что тут в соседних комнатах?
— С той стороны кухня, — показываю я. — С той стороны только шкаф. Здесь вполне безопасно разговаривать. — Вдруг я вспоминаю, что в стенах провода. Паранойя, паранойя. И все же я встаю и включаю радио, достаточно громко. — Если тихо, все будет нормально.
С тех пор как Бен отыскал «Радио Сион», я радиоприемник не трогала. На миг мне становится не по себе: а вдруг этой станции не существует, и теперь мы услышим лишь статические разряды — но, включив его, я сразу слышу гитарный фидбэк, а потом женский голос. Слышу слова «Слитскэн» и «Лэйни». Идору,[110] думаю я.
Хлои мягко смеется.
— Я надеялась, что ты вот такая, — тихо говорит она. — Но мы просто не были уверены…
— Кто это «мы»? — спрашиваю я. — Вы — типа, анти-«попсовское» движение, об этом я догадалась. Но… Откуда вы знаете о моем прошлом? Зачем эти шифрованные записки?
— О'кей. — Хлои оглядывается, потом снова нервно полуприсаживается на стул. — Это было трудно. Мы очень хотели тебя завербовать, но не знали, как. Вплоть до вчерашнего дня ты была для нас вроде как загадкой.
Я все еще не врубаюсь.
— Для кого для «нас»?
— Сейчас скажу. Я… Для меня это все внове, ну, по крайней мере, такой метод действий. Я подозреваю, ты многому могла бы меня научить. — Она смотрит на щебечущее радио. — Это что-то вроде парадокса, типа тех задачек, что мы решали на прошлой неделе. Мы решили, что хотим тебя завербовать, чтобы ты нам помогла, но не были уверены, что ты реально захочешь к нам присоединиться. Мы не можем себе позволить скомпрометировать тайну того, чем занимаемся, поэтому никак не могли спросить тебя прямо. Но, не спросив тебя прямо, мы бы ни за что не выяснили, захочешь ли ты нам помочь. — Она снова смеется. — Ладно, что-то я заговорила, как шпион из триллера. Только вчера, узнав, что ты собираешься уйти из «Попс», я набралась смелости послать тебе столь очевидное письмо. Но даже сейчас, когда я собираюсь выложить тебе всю правду, я нервничаю. Я собираюсь признаться: «Вот кто мы такие и вот чего добиваемся! С нами ты или нет?» — но я боюсь, что ты кому-нибудь разболтаешь.
— Кому? — говорю я.
Она поднимает брови:
— Жоржу?
— Жоржу? — Я тереблю косичку, но это делу не поможет. Черт. — Откуда…
— Откуда мы знаем про тебя и Жоржа? — Она смотрит на свои руки, слегка в замешательстве. — Хм-м-м. Ладно. Он послал одному своему другу электронку насчет тебя. Написал: «Что мне делать, если я влюбился в креативщицу? Должен ли я ее уволить, прежде чем делать какие-то шаги?» Потом еще что-то вроде «Разузнай для меня кое-что про нее». И назвал твое имя. Довольно глупо проворачивать такие дела по электронке, если ты важная шишка — это я про Жоржа. — Она смотрит на меня. — А ты слегка сердцеедка, а?
Мне становится дурно.
— А Бен знает?
— Нет.
— Вы ему не расскажете?
— Нет. Но мы были… да и до сих пор… озабочены твоей близостью к совету директоров «Попс». Нам казалось, вербовать тебя напрямую слишком рискованно. Надо было выяснить, вправду ли ты — Юная Мисс Корпорация.
— Значит… — О черт. Теперь все встает на свои места. — Вы послали Бена за мной шпионить?
Она смеется:
— Нет, Алиса. Мы послали Эстер. Что бы у вас там с Беном ни было, это совершенно естественно. — Опять смех. — Ну, насчет «естественно» не уверена — Бена я знаю, — но это ваше личное. Никто к тебе его не подсылал.
— Но Эстер? — Я-то думала, Эстер мой друг.
— Эстер вообще-то отказалась подыгрывать. Сказала, что не хочет жертвовать вашей дружбой. Она никогда не выполняет инструкций. Последний ее бзик — что она больше не хочет лгать… Сама не знаю, что мне с ней делать. В общем, я так поняла, у вас был разговор, в котором она расписала, как сильно ненавидит директоров «Попс». После этого она отказалась продолжать игру. Но мы по-прежнему не знали, где ты находишься на карте «Попс». В смысле… О господи Иисусе. Судя по твоему досье, ты — образцовая служащая.
