Кто-то посадил это дерево мне на радость.
Совсем близко от окна тихо покачивалась ветка, словно дерево протягивало руку. Ольга привстала и погладила лист, потом еще один, с аккуратной круглой перфорацией у края. Червяк гостил; или не червяк? Надо будет спросить Олега.
Сколько тебе лет, клен? Я не хочу ждать твоей смерти, чтобы вычислить возраст по кольцам на пне. Ты старше меня? Старше дома, который стал моим? Или дом уже стоял, когда привезли тебя с корнями, завернутыми в тряпку, распеленали и посадили в землю: расти! Добрый человек сделал это, улыбнулся – обязательно улыбнулся! – и ушел, оставив тебя одного. Ты остался стоять на шатком и тоненьком, как ветка, стволе – одинокий, маленький и незащищенный. Страшно было?
Как удивительно: когда человека опускают в землю – это смерть; посаженные в яму деревце или цветок начинают жить.
Сидела бы и дольше, но затекла рука. Встала и с наслаждением прошла босиком по теплому паркету. Теперь, когда было почти пусто, квартира казалась ничьей, словно никогда не жила здесь нервная, измученная обидой и ненавистью женщина, словно не стоял в дверях человечек в криво застегнутом плаще, потому что квартира не сохранила ни кусочка их жизни, словно кто-то рисовал-рисовал, но передумал и ластиком старательно стер неудачный эскиз.
А ведь у них было дерево. Вот оно, за окном.
Теперь оно у меня. У нас.
А вдруг?..
Панический страх возник ниоткуда, прошел по босым ногам; стало зябко. Вдруг мы… вдруг у нас тоже получится так?..
Выудила на кухне из «хозяйственной» коробки джезву, включила газ. В углу недовольно гудел холодильник. Ох и намучились ребята с ним! Это потом уже с картинной гордостью вытирали лбы, приговаривая: «За такую работу накинуть бы надо, хозяйка…» и прочую чушь, пока стояли и курили, стряхивая пепел в раковину. Холодильник тоже привыкал и приноравливался к новой кухне; вот опять загудел. Повернувшись, она заметила на стенке контуры светлого прямоугольника. Здесь что-то висело. Детский рисунок или фотография дочки? Нет, квартира не совсем беспамятная.
Дверь во вторую комнату была приоткрыта. За окном – двор, где тесно стоят сараи; висячие замки на дверях, как медали на пиджаках. В углу двора – кусты. Жасмин, опять жасмин. Крыши сараев усеяны белыми хлопьями – опадающими лепестками. Забор за сараями отделял соседний двор, куда выходили окна стоящего торцом дома.
На подоконнике лежала выпавшая страничка из «Науки и жизни». Хозяин, должно быть, забрал журналы с собой – туда, в свежий абрикосовый ремонт.
– Ремонт! Ремонт, я спрашиваю, вы собираетесь делать? – ворвался голос свекра.
Ольга помотала головой.
Николай Денисович начал возмущаться, свекровь растерянно переводила взгляд с мужа на сына. Ольга стала убирать посуду. Черняки друг за другом вышли из кухни. Сквозь плеск льющейся воды доносился мечтательный голос Алисы Ефимовны: «Вам надо купить югославскую стенку, как у нас в столовой. Сюда как раз хорошо встанет. И главное, – ты слышишь, Олежек? – главное, все туда войдет: и книги, и телевизор, и посуда…»
Ольга выключила кран.
– Здесь будет столовая, а там спальня; правильно я говорю? – требовательно спросил Николай Денисович.
Попробуй скажи: неправильно.
Ольга пожала плечами:
– Мы не думали об этом.
– Вам стенку нужно югославскую, – вклинилась Алиса Ефимовна. – Я как раз говорила Олежке…
– Да, и меня поставить к этой стенке! – трагическим голосом отозвался тот.
– Опять паясничаешь? – проворчал Николай Денисович. – Не можешь нормально говорить? То вам не так, и это не этак. Все у вас не как у людей.
У Ольги чуть не вырвалось: «А как у людей?», но это было лишним. «Как у людей» означало так, как у них, Черняков. Югославская стенка, полированный стол, окруженный послушным стадом стульев, а на столе какая-нибудь хрусталина. Потому они и хотели, чтобы мы поселились в новом доме, в такой же сотовой ячейке, как у них; а значит, «как у людей».
Лучше бы болталась по взморью. Чего торопилась, спрашивается?
Разговор продолжался. К несуществующей югославской стенке добавился новый предмет обсуждения: кабинет. Особенно возбудилась Алиса: раз у Коленьки есть кабинет, значит, у Олега тоже должен быть; все как у людей.
Действительно, у Черняков была образцовая квартира – со столовой, спальней и кабинетом. В кабинете «Коленька» дремал на диване, в чахлой тени фикуса, про который Алиса говорила: «Это никакой не фикус, детка», но идентифицировать растение затруднялась. В кабинете стоял громоздкий, как мамонт, старинный письменный стол, за которым никто ничего не писал, и как попал сюда этот реликт, оставалось загадкой.
Справедливости ради нужно сказать, что не только у Черняков, но и у тети Тони, например, была квартира с такой же географией первой необходимости: столовая, спальня и кабинет, то есть тоже «как у людей». Да, потом многое поменялось: столовая превратилась в обыкновенную комнату, в спальне жила посторонняя женщина, соседка, но… почему у крестной это не раздражает – просто потому что свои, потому что род и племя?
Передвинувшись к окну, поближе к дереву, она вполуха прислушивалась к разговору. Олег перестал валять дурака и тоже включился в обсуждение. Заговорили громче. Со стороны забавно было наблюдать, как трое взрослых людей пытаются разместить столовую, спальню и кабинет в двухкомнатной квартире.
– Очень просто! Поймите, что никакая столовая нам ни на фиг не нужна!
– Олежек, Олежек… А где вы будете гостей принимать?
– На кухне. Ну чем плохо на кухне – даже удобней, посуду прямо в раковину! Хозяин за столом рассказывает анекдоты, хозяйка суетится у плиты… Ты слышишь, Олюнь?
– Здесь так хорошо будет смотреться югославская стенка…
– Не со стенки надо начинать, а с ремонта. Пока мебель не купили, паркет отциклевать…
– А спальню можно…
– Мама, спальню можно везде, пойми! Хоть в прихожей. Где спать повалились, там и спальня.
– Но ты разве не хочешь кабинет? Будете с Оленькой по очереди…
– Что значит «по очереди»? Сами договорятся, Аля; не лезь не в свое дело.
– Я предлагаю спальню сделать в той комнате, а здесь столовую, только… как же кабинет?
– Не понимаю, почему в так называемой столовой не может находиться кабинет?
– А ты как думаешь, Оленька? Давайте спросим Оленьку!
– Оль! А правда, почему бы тут не устроить кабинет?
– Ты меня слушай, а не что женщины скажут: первым делом отциклевать паркет, потом заняться потолком – там трещины, надо шпаклевать, а не просто ляп-ляп, как они делают. Ну, достать хорошие обои, чтобы потом…
– Папа, пускай Оля скажет. Оль! Давай, мы с папой перетащим сюда письменный стол – получится кабинет, а?
Олька отвела взгляд от ветки за окном и, повернувшись к мужу, покачала головой:
– Нет, не получится. Потому что здесь будет детская.
Карточки лежали на столе неровной «лесенкой», как он их оставил.
Сомс об Ирэн: «…загадка, как можно ценить музыку… как ценила ее Ирэн. Да! Больше людей, больше денег ценила!» – Приятное заблуждение любящего.
Ценила музыку больше денег, но замуж вышла почему-то за Сомса, который ценил деньги и ни черта не понимал музыки».
Любит только двух женщин, Ирэн и Флер; ни одна не любит его.
Впрочем, Флер – посмертно, honoris causa.
Как молодой Джолион шаг за шагом становится настоящим, зрелым художником, так и Сомс постепенно превращается в подлинного ценителя живописи. Эти параллельные метаморфозы тем более интересны, что герои антагонистичны друг другу.
Роды Аннет, дилемма Сомса: спасти мать или ребенка? – Выбирает ребенка.
Пожар; картина едва не убивает Флер; Сомс спасает ее – и гибнет.
Так ребенок, не убивший мать, убивает отца (падает именно «Vendimia»).
Почему, из всего Гойи, именно «Vendimia»?! У него есть чудесные портреты, в т. ч. solo. Наивная особа с виноградной кистью – менее всего Флер.
Ирэн: красота + обаяние. Элен Безухова: только красота (позвонить Инге, она спорила!).
Сомс – Аннет: идеальный брак, брак по расчету. Социальный статус в обмен на наследника. Самый прочный брак, где правила игры не нарушаются.
NB: Позднее Флер поступает так же, выйдя замуж за первого попавшегося… баронета.
Прием авторского описания: Ирэн – только косвенно, ни одного внутреннего монолога! Ни разу, нигде. Что она по-настоящему думает и как? Остальные написаны гораздо более свободно, даже второстепенные; но не она.
Никем не развеянный миф о беззащитности Ирэн. Обаятельная хищница.
Возможно ли, что «Vendimia» – символ? Урожай винограда = созревшие плоды = итог жизни Сомса, то есть Флер. Поэтому «Vendimia» = двойник Флер (якобы). Все, что недосказано в «Серебряной ложке», составило «Лебединую песню».
