Все правильно. Дороги назад нет.
Он понимал, что на него устроят облаву. Он посмотрел назад. Так и есть: легавый тоже успел вспрыгнуть на подножку последнего вагона. Сейчас он найдет начальника поезда, и они сообщат на следующую станцию его приметы, а там уже будут встречать. В сущности, в этом нет еще никакой реальной опасности для него — он чист. Подержат день-другой, возьмут подписку — и на все четыре стороны, вот разве что пальчики подведут (отпечатки-то снимают обязательно). И тут он вспомнил, что и не совсем чист — при нем камея, которую он обнаружил в чемодане, когда уехал из Койвы. Чемодан он оставил на перроне в Южноуральске, на память Серегиному отцу, а камея лежит в кармане. И Дон-Кихот. Это посерьезнее пальчиков! К этим вещичкам легавые прицепятся. А хрен его знает, откуда эта камея была у Левы. Вдруг она числится в розыске?.. Или Лева от жадности все-таки заявил о краже? Тогда — горение. Конечно, проще всего было бы выбросить и камею, и Дон-Кихота, избавиться от улик, однако выбрасывать такую вещь жалко. Да и деньги у Андрея кончались, а камею можно выгодно загнать.
Андрей влез на крышу и, низко пригнувшись, побежал к началу состава. Бежать против ветра было трудно. Тем более перепрыгивать с вагона на вагон. Так он пробежал четыре вагона, и до паровоза оставалось три (он решил, что на станции его встречать будут в середине состава), когда впереди над крышей высунулась голова в малиновой фуражке. Он оглянулся. Милицейский капитан тоже был на крыше.
Его обложили с двух сторон.
Выход был один — прыгать. Он добежал до конца вагона и спустился на подножку. Насыпь была высокая, песчаная. Андрей встал на левое колено, правую ногу опустил, так что ступня почти касалась насыпи, закрыл глаза — все-таки страшновато было — и, сильно оттолкнувшись, прыгнул. Полет был недолгим, но дух захватило. Приземлился он удачно, скатился вниз, увлекая за собой потоки сухого, рыхлого песка. Когда открыл глаза, поезд был уже далеко…
Андрей поднялся и отряхнулся. Ничего не болело. А вокруг был лес. И он понял, что все равно уйти будет трудно. Легавые примерно знают, где его искать, а он совсем не знает местности, не представляет, в какую сторону податься. Не идти же в тайгу.
И тут ему снова — в который раз — пригодились уроки Князя. В таких случаях, учил Князь, уходить нужно в ту сторону, откуда ехал, где тебя засекли, потому что именно там скорее всего искать не будут. У легавых простая логика — ищут в том направлении, куда ты намылился. А ты внаглую дуй назад, где, по их логике, не должен появляться в ближайшие сто лет.
Андрей так и поступил.
Было тихо, до звона в ушах тихо. И даже не верилось, что такая тишина может быть возле железной дороги, по которой часто ходят поезда.
Андрей обошел станцию лесом (город, к счастью, находился с другой стороны железной дороги), не углубляясь далеко, чтобы не заблудиться. Километров через пять вышел к разъезду. Здесь было пустынно, разъезд выглядел заброшенным. Стояли будка и два барачного типа дома. Возле них играли мальчик и девочка. И еще паслась корова. Из будки вышел мужчина в красной фуражке, огляделся, постоял в раздумье, потянулся и вернулся в будку.
Андрей устал и решил передохнуть. А заодно и обдумать, что делать дальше. Поезда здесь вряд ли останавливаются. Хотя, сообразил он, если есть разъезд, значит, должны останавливаться. Иначе зачем разъезд?.. Тем более колея была одна. Он лег на спину, уставившись в чистое осеннее небо, и незаметно уснул. Проснулся под вечер, стало зябко. На путях стоял товарняк. Наверное, пережидал встречный, пассажирский.
Андрей перебежал пустое пространство — между лесом и путями, еще на бегу наметив полувагон в середине состава, и быстро вскарабкался наверх. Полувагон был загружен щебнем, наваленным горой, так что можно было укрыться от ветра с подветренной стороны. А при нужде в щебень можно и зарыться на некоторое время.
Куда шел товарняк, он, разумеется, не знал. Главное сейчас — отъехать подальше, вырваться за границы поиска. Да особенно его и не станут искать. Видимо, Серегин отец какой-то начальничек, вот и погнались. Ну да, вспомнил Андрей, Серега же говорил что-то насчет того, что его отец «большая шишка»…
Встречный ветер, закручиваясь, словно смерч, поднимает пыль и даже мелкие камешки, колеса отстукивают свою бесконечную мелодию, мчится товарняк в неизвестность, и текут, текут в голове мысли ни о чем и обо всем сразу.
Снова Андрей остался один на один с жизнью, в которой нет ему места, в которой он оказался лишним, никому не нужным. Но разве бывает так, чтобы живой человек был никому не нужен?.. Каждого кто-то любит, кто-то ждет. И последний гад дорог кому-то, и, когда он умирает, кто-то оплакивает его… А вот исчезни сегодня Андрей — и никто не заплачет, никто не заметит, что его не стало, и ничего не изменится в этом мире, как будто и не было его вовсе…
Мысли эти не вызывали жалости к себе. Андрей уже не тот, каким был еще недавно. Совсем не тот. Он не простачок какой-нибудь и не станет дрожать перед каждым встречным. Пусть перед ним дрожат фраера и всякие болотные черти. В его душе поселились ожесточение и ненависть к нормальным, как они сами о себе думают, людям, и ненависть эта не знает ни страха, ни укоров совести. Зуб за зуб. Око за око. Нормальные отвергли его — он отвергает их. Баш на баш, квиты. Жить все хотят, а за жизнь надо бороться. И он будет бороться. И победит, чего бы ему это ни стоило, потому что готов заплатить любую цену за свою жизнь, а на чужие жизни ему плевать. Плевать на всех, раз всем плевать на него.
Закон — тайга. Побеждает сильнейший…
Главное — он свободен. Он абсолютно свободен и никому ничем не обязан. И все дороги огромной страны открыты ему — езжай, куда душа запросится…
XXX
УТРОМ продрогший, насквозь пропыленный, Андрей выбрался из полувагона. Отошел подальше от станции, вытряхнул как следует одежду, помылся в канаве и только после этого решился пойти на вокзал. Через эту станцию ходили поезда на Куйбышев. Андрей понял, что поедет туда, к Любе. Или, скорее, признался себе, что, уезжая из Койвы, уже знал, что едет именно к ней. А по правде сказать, мысль об этом тревожила его со дня освобождения. И он знал, что рано или поздно сделает это. Теперь же получалось, что так распорядилась сама судьба.
И в кармане лежала роскошная камея.
Люба удивится, конечно. Возможно, вовсе и не обрадуется его появлению. Но это ничего, ничтяк. У него есть причина заехать к Любе — он должен рассказать о Князе…
А она нисколько не удивилась.
— Это ты, — сказала она как-то потерянно. — Проходи. — У нее были печальные глаза, она нервно покусывала нижнюю губу. — Освободился, значит?
— Освободился.
— Это хорошо. А у меня мама умерла. Отмучилась.
— Когда? — глупо спросил Андрей.
— В прошлом году еще. А ты откуда в таком виде?
Андрей смутился:
— В товарняке пришлось ехать. Ты не против, если я пару дней побуду у тебя? В порядок надо себя привести…
— Что ты спрашиваешь, Андрюша? Мне все равно… Теперь уже все равно. — Она опять вздохнула, — Не обращай на меня внимания.
— Это ты из-за матери?
— Нет — Люба покачала головой, — Это прошло уже. Да и страдала она сильно, так что… А вот Паша. — Она тоскливо посмотрела на Андрея. В глазах появились слезы. — И зачем ты только связался с ним! Он же…
— Да что случилось-то? — обеспокоенно спросил Андреи.
— А ты разве ничего не знаешь?
— Нет.
— Паша проиграл все. Все-все, понимаешь?
— Как это, проиграл?
— В лагере проиграл пятьдесят тысяч, а я должна за него расплачиваться. Иначе… — Она всхлипнула.
— Он что, на тебя должок перевел?
— Да, перевел. А где я возьму столько денег? Что он оставил, давно кончилось. Мама же болела, ты знаешь, потом похороны… Придется продать все.
— Постой, — сказал Андрей, начиная соображать, в чем дело. — Объясни по порядку.
— Господи, что тут объяснять?.. Явился какой-то Никола, противный такой тип. Говорит, Князь, Паша то есть, проиграл ему пятьдесят тысяч и перевел долг на меня. Вот и все.
— А это точно?
— Наверно. — Люба пожала плечами — Он приходил вместе с этим Хрящом. Припугнули, что если я не расплачусь в течение недели… Ты же лучше меня знаешь, что бывает за это.
Андрей знал. Любу-то не тронут, она ни при чем. А вот Князю придется кисло. Очень кисло. «Приземлят», как минимум. Но могут и «пришить». Пятьдесят кусков — сумма, а у Князя врагов-завистников навалом. Сначала, как водится, «приземлят», а потом продуют в карты [46]…
— Неделю, говоришь, дали?
— Да. Как раз сегодня явятся.
— Дела-а. Ну ладно, посмотрим — Андрей подумал, что, может быть, этот Никола обождет еще день-два, пока он толкнет камею. Среди знакомых Любы наверняка найдется покупатель. Только опасно продавать через нее… И пятьдесят кусков вряд ли за нее дадут. Но Князя нужно вытаскивать из этого дерьма. И Любу выручать. Она хоть и ни при чем, но кто же станет считаться с бабой «приземленного», да к тому же двинувшего фуфло?! Пустят по «кругу», как пить дать пустят. Хрящ давно на нее зуб точит…
