Стоит только подумать о Гурзуфе, как перед глазами встают виноградники на склонах гор и сине-зеленое море, слышатся крики чаек, шум прибоя, гудки теплоходов, смех отдыхающих; лицо начинает обдувать солоноватый воздух, нос щекочут горячие терпкие запахи, во рту ощущаются сочные фрукты. В любой момент я могу вернуть Гурзуф!
Так давно это было, но и через огромное временное пространство я отчетливо различаю все детали тех дней. Тот короткий промежуток лета был насыщен встречами и событиями, которые обогатили мой опыт, запали в память на всю жизнь.
Мы с художником Валерием отправились в Гурзуф с твердым намерением плотно поработать; утром и вечером совершать недолгие заплывы, все остальное время сидеть за столом, делать иллюстрации к объемистой книге, которую через месяц отправляли в печать. Мы нарочно укатили подальше от столицы, выбрали дорогостоящее уединение, хотели оградить себя от всяких соблазнов интересного времяпрепровождения. Мы сняли комнату с террасой на одной из верхних улиц, откуда, извиваясь, бежали тропы в горные селения. С террасы открывался отличный вид на лежащий внизу городок. Особенно он смотрелся вечером, когда зажигались фонари, высвечивая очертания домов, набережную, полосу прибоя, вспышки пены, деревья, силуэты людей.
Мы прибыли в Гурзуф в полдень и, распаковав чемоданы и переодевшись, сразу направились к морю. Местные ребята, у которых мы спросили, где лучше купаться, мгновенно вызвались проводить нас на «камни». Окруженные галдящей свитой, мы дошли до набережной, свернули в сторону от пляжа и по круче спустились в небольшую, почти безлюдную бухту, к подножию отвесных скал.
— Здесь! — вразнобой объявили ребята, показывая на торчащие из воды огромные отполированные камни, и, приободряя нас, один за другим попрыгали в воду.
Размашисто, саженками ребята доплыли до самого большого камня, забрались на него и стали отчаянно жестикулировать:
— Давайте, дуйте сюда!
Мы не заставили себя ждать.
Там, на камнях, мы поняли, что ребята — бесценный источник информации. За полчаса они рассказали нам обо всех достопримечательностях городка и выдали все последние новости. Мы узнали, что в Гурзуфе целых два кинотеатра, причем один под открытым небом, и там можно курить, что в конце набережной есть «Спутник», где в домиках-«бочках» живут студенты-иностранцы, что в совхозном саду заболел сторож и фрукты можно есть, сколько влезет, что в Доме творчества отдыхает знаменитый актер Шишов, что от причала ходит катер в Ялту, что три дня назад, когда штормило, утонул один отдыхающий, и многое другое.
Получив исчерпывающие сведения о месте пребывания и накупавшись до икоты, мы распрощались с ребятами и направились в столовую, которую приметили, еще когда спускались к морю. Она находилась в самом центре, на «пятаке», где, как мы поняли, разворачивались основные городские события и назначались деловые, неделовые и романтические встречи. Кроме столовой на «пятаке» была почта, магазин, конечная остановка автобуса и бочка с сухим вином, от которой мы сразу отвернулись.
— Мы свои бочки уже выпили, — многозначительно произнес Валерий, намекая на наши московские пирушки, и я безоговорочно согласился.
Как следует нагрузившись обедом из трех блюд, мы выбрали на «пятаке» пустующую скамью и сели покурить.
— Столичным табачком повеяло, — услышал я за спиной и, обернувшись, увидел пожилого мужчину в майке и потертых широких брюках.
Он стоял, оперевшись на лопату, на его лице, заросшем седой щетиной, играла доброжелательная улыбка, а мудрый взгляд так и говорил — я много повидал в жизни и свое основное время прожил, все главное позади, теперь мне только и осталось ковыряться в саду, курить добротный табачок да вести задушевные беседы. Мы угостили его сигаретами, он присел на скамью и пожаловался, что в местных киосках продают только слабые симферопольские «гвоздики» да кубинское «махорочное курево, от которого глотку дерет», а он «уважает» московские сигареты, потому что в них «все в норме». Но по той поспешности, с которой он подсел к нам, мы сразу поняли, что сигареты — только повод завести разговор.
Глеб Степанович — так назвался мужчина — рассказал, что он вдовец, имеет собственный дом, который сдает на курортный сезон, и что сейчас есть свободная комната и, если нужно, он готов нас приютить. Мы поблагодарили и сказали, что уже устроились.
— Сам я из Прибалтики, — объяснил Степаныч, затягиваясь и разгоняя дым рукой. — Но вот здесь уже лет пятнадцать как живу. Врачи посоветовали поменять климат. Радикулит меня сильно скручивал — я ведь всю жизнь работал на торговых судах. А как умерла жена, все бросил там, в Прибалтике, и махнул сюда. Думал, не приживусь, да вот незаметно пустил корни. Теперь уж, конечно, и поздно куда-то срываться. Здесь уж и закончу свою жизнь, осталось немного, — усмехнулся он, с определенным кокетством преувеличивая свою дряхлость.
— Вы, наверно, побывали во многих странах? — поинтересовался Валерий.
— Весь не весь, но кое-где побывал. Порассказать есть что. А вы сами-то чем занимаетесь? Да чего там! Зайдем ко мне, попьем чайку… с инжировым вареньем. В жару чай — самое лучшее питье… Вон мой дом, — он кивнул на соседнюю улицу, где тесно стояли дома, огороженные крохотными палисадниками.
Мы с Валерием переглянулись и, похоже, одновременно подумали о том, что ради такого интересного собеседника работу можно и отложить, и вообще, в первый день вполне можем позволить себе побездельничать, чтобы акклиматизироваться.
Степанычу действительно было что рассказать. Как многие одинокие люди, заполучив слушателей, он спешил выговориться; порой его воспоминания теряли стройность, наскакивали друг на друга, повисали в воздухе, оставаясь незаконченными, но все равно захватили нас настолько, что мы просидели у бывшего моряка до вечера. За это время вместе с ним побывали в странах Средиземноморья и в Южной Америке, выпили два чайника и расстались друзьями, при этом Степаныч взял с нас слово, что заглянем к нему на следующий день.
— Завтра есть возможность отправиться на лов кефали, — пожимая нам руки, подмигнул бывший моряк — Я здесь, на побережье, всех знаю. И пограничников. Так что все будет в порядке.
Утром, направляясь к морю, мы твердо решили сразу же после купанья засесть за работу. В самом деле, окунувшись и перекусив в закусочной стоячке, пошли домой, но решили срезать угол и свернули на крутую тропу, тянувшуюся меж изгородей. И вдруг увидели потрясающий дом: на его побеленной стене было развешены яркие картины — гурзуфские пейзажи, написанных маслом, в пунктирной манере.
— Сногсшибательно! — развел руками Валерий. — Местный примитивист. Устроил выставку-продажу. Давай зайдем, я куплю одну работу.
Открывая калитку, мы услышали в глубине сада резкий женский голос — какая-то особа кому-то учиняла придирчивый допрос:
— …И сколько будешь лежать?! Сколько можно, я тебя спрашиваю? Дел невпроворот, я с ног сбилась, а он полеживает! Вон сторож нужен в Дом быта, пошел бы оформился, все польза!
Мы миновали дом и увидели в саду полную женщину, которая подбоченясь, с яростной ненавистью пилила лежащего на раскладушке хилого мужичка. Раскладушка стояла в тенистом низменном месте, среди поломанной рухляди — весь тот закуток выглядел неким садовым отстойником. Мужичок лежал, закинув руки за голову, и лениво, с утомленной улыбкой, обозревал сад; в его взгляде читалось безразличие ко всякой житейской суете.
— Скажите, пожалуйста, — подчеркнуто вежливо начал Валерий, — чьи это там картины?
— Вон его, моего муженька! — женщина кивнула в сторону раскладушки, испытывая презрение к постыдному безделью мужа. — Нет чтобы на работу устроиться, он целыми днями лежит, жирок нагуливает или рисует картинки, занимается баловством.
Нам стало совершенно ясно, что жена художника рассматривает работы мужа, как дурацкие забавы взрослого человека, и, видимо, у нее на это были основательные причины — вряд ли кто из отдыхающих покупал такую живопись.
— Мой друг хотел бы купить одну из картин, — я положил руку Валерию на плечо, давая понять, кто из нас богатый меценат.
Художник привстал, а его жена подозрительно осмотрела нас, не в силах понять: то ли мы актеры, которые разыгрывают дешевый спектакль, то ли делегаты из сумасшедшего дома. Так и не разобравшись, к какому клану мы принадлежим, она фыркнула и удалилась в дом.
Художник подошел к нам и протянул маленькую тонкую руку.
— Иван. Не берите в голову, она истеричка. Сотрясает воздух, и все. А вы что, в самом деле заинтересовались картинками?
— Да, — серьезно подтвердил Валерий. — Вы где-нибудь учились живописи?
— Нет, — Иван стеснительно махнул рукой. — Пристрастие имел с детства, но не до учебы было. Война. Я ведь инвалид. Контуженный малость. Вот и малюю в свое удовольствие… Некоторые приезжие художники хвалили. И наши, симферопольские, одобрили. Обещали выставку сделать в Доме отдыха, но там директор — жук тот еще! Я к нему пришел, а он мне сказал: «Ко мне надо входить толкая дверь ногой, а в руках держать подарки». Ну я его послал к ядреной матери.
