— А нам сказали, что сааб уже не вернется, — моргал повар исплаканными глазами. — И не дали денег за этот месяц.
— Кто сказал? — от ярости горло сжало, в висках застучало.
— Мистер Ференц. Он здесь был и всю почту забрал, — стал оправдываться перепуганный повар.
— Какую, к чертям, почту?
— Письма, которые к вам пришли… По приказу посла.
— Кто вам разрешил? Что вы тут без меня развели? Ну, вы у меня узнаете!
Иштван твердым шагом двинулся в холл, где уборщик настежь отворил окна, на солнечном свету золотисто клубилась пыль. Перед домом уже замер чокидар, а малорослая девушка, наклонясь так, что распущенные волосы закрыли лицо, торопливо скатывала постель, пятясь, как собака, роющая ямку, чтобы спрятать кость. Свет, хлынувший в окно, явил слой пыли на столешнице. И вдруг Иштвану показалось, что он здесь нежеланный пришелец, вызывающий общее замешательство, подобие мертвеца, которого честь-честью проводили, схоронили, а он ни с того ни с сего предъявляет претензии на прежнее место среди живых. Заломив руки, явился перед ним озабоченный Перейра.
— Сааб, что будет с нами? Новый примет нас на службу?
— Что еще за новый?
— Его пока нет, он скоро прилетит. Иштван остолбенел, теперь все стало ясно.
— Откуда вы знаете? — тихо спросил он.
— От слуг посла. Я осмелился потом спросить у господина секретаря, когда он приходил сюда, поскольку речь и о том, на что нам-то жить… И он подтвердил.
В постаревшем взгляде Перейры была мольба если не о спасении, то хотя бы о надежде на спасение.
Иштвана обдало жаром, горчайшая обида впившимся осколком стекла заворочалась в душе. «Уделали меня, обгадили, шифровок напекли, чтобы меня отозвали по-быстрому. А чтобы я ничего не учуял, выпроводили вон из Дели… Как наивный, глупый щенок, я поверил в их добрые чувства ко мне. И поехал не один, сам дал им в руки доказательство. В одном только их расчеты не оправдались — я вернулся. Доставил им лишнюю возню».
Он смотрел на уборщика, как у того ходят тощие смуглые руки, протирающие мокрой тряпкой пыльные сетки в окнах, точь-в-точь как у заводной игрушки, в которой лопнула пружина, еще несколько судорожных движений, и она, словно изумясь, что всему конец, остановится и замрет. Уборщик как раз выжимал тряпку, красноватая пыль окрасила воду, я подоконник был словно кровью измазан. Жаль прислуги, ох, как жаль. Он, Иштван, был единственным источником существования для этих людей, не только для них, но и для семейств, которых никогда в глаза не видел, для целой толпы жен, тещ, тестей, дальних родственников, им всем была обеспечена трижды в День украдкой отсыпанная пригоршня риса, он был, как с поклонами говаривал Перейра, их отцом и матерью, он был их счастливым жребием, даже не отдавая себе в этом отчета. Что теперь с ними будет? На какой-то срок хватит небольших сбережений, их можно тратить, тянуть по капле, проедать прошлое… А потом? В чисто выстиранных, накрахмаленных сорочках они начнут обходы тех, кто работает в посольствах, будут совать взятки в руки таких же нищих, стелиться, униженно просить, потому что повара всемогущи, их протекция способна снова открыть им двери кухонь, где так сладостно пахнет вареным и жареным, где не взвешивают рис перед тем, как всыпать в горшок, где муку на чапати не меряют на ложечки с верхом… Жить, повиснуть снова на каком-нибудь иностранце. Ворох засаленных свидетельств не в счет, надо обещать постоянную дань с каждой получки тому, кто имеет возможность порекомендовать. Будут платить за одно обещание работы, за надежду, которой придется тем временем перебиваться.
— Пока не уехал, попробую вас пристроить, — бросил Иштван Перейре, тот повторил, перевел его слова, и словно свет надежды пал на лица, начались поклоны, молитвенные касания сомкнутыми ладонями лба, благодарности, благословения.
Телефон. Маргит спешила знать, все ли в доме без перемен.
— Я отозван, — растерянно сказал Иштван.
— Очень хорошо, — донесся ясный голос, ликующий, задорный, деловитый. — Этого я и ожидала. Надеюсь, ты не огорчен? Да, Иштван, пора поставить точку.
Помолчав и подумав, Маргит спросила:
— Что собираешься делать? Ничего не решай, пока я не приеду.
— Придется повидаться с послом. А здесь еще не убрано, только приступают… Маргит, как только вернусь, я дам тебе знать, — это была почти неприкрытая просьба.
— Держись спокойно. Не давай воли гневу, слышишь? Помни, что я с тобой. Жду. Вдумайся, они тебе уже безразличны, не нужны, ты свободен, понимаешь, наконец-то у тебя есть преимущество перед ними, ты можешь быть самим собой! А они боятся сказать то, что думают, они боятся собственной тени… Что тебя так трогает? Если ты взбешен, я запрещаю тебе идти туда сейчас. Ты только доставишь им удовольствие, покажешь, что они допекли-таки тебя, причинили боль, ты этого хочешь? Иштван, они даже презрения не заслуживают, им можно только посочувствовать.
Он молчал, опершись ладонью о стену. Возвращалось спокойствие, росла холодная дерзкость, желание поквитаться.
— Ты — меня слышишь? — тревожно спросила Маргит. — Иштван, ведь они же сделали для тебя доброе дело. Ты благодарить их должен за это. Они решили за тебя. Все позади. Слышишь?
— Да.
— Они не в силах нас разлучить.
— Да.
— Значит, ничего не случилось. Понял?
— Да. Я спокоен. Еду в посольство преподнести им приятный сюрприз. Они думали, что я не вернусь.
— Вот видишь… Они все верно разочли. Ты туда сперва позвони, потом уже поезжай. Держись, милый.
— Хорошо. Я вправду совершенно спокоен.
— Я в тебя верю, езжай.
Не кладя трубку, он разъединил телефон, нажав пальцами на вилочку. Почувствовал себя уверенно. Набрал номер посольства. Трубку взяла Юдит.
— Иштван, ты? — изумилась она и только потом смущенно спросила; — Ты уже в курсе?
— От прислуги. Хотел бы поговорить со Стариком.
— Полчаса назад он уехал на ленч к себе в резиденцию, он сегодня принимает нового японского посла. Ференц в городе, никого нет, пусто.
— А что новенького, кроме моего отзыва? — с издевкой спросил он.
— Нам надо поговорить. Ты не имеешь права обвинять меня. Ты ничего не знаешь. Иштван, ты вернешься домой? Прости, что я об этом спрашиваю, но от этого зависит, как тебе вести себя… Не жги за собой мостов. Приезжай, у меня твоя зарплата, жаль будет, если пропадет, а тебе пригодится. Обменяешь рупии на фунты. Не позволяй ощипывать себя из дурацкого благородства, бери, что тебе принадлежит.
— Зарплата не уйдет. Я еду к Старику.
— Будь осторожен. Он тебя терпеть не может, — шепнула Юдит и торопливо добавила: — Он тебя боится. Ее дальнейшие откровения Иштвана не интересовали, он положил трубку. Теперь лезет вон из кожи с добрыми советами, а вот когда его с дерьмом мешали, наверняка помалкивала. «Я спокоен, — повторил он. — Я совершенно спокоен». На стене темнел отпечаток его потной ладони.
Телефон залился звоном, но Иштван не поднял трубки, уверенный, что это спешит с оправданиями Юдит. «Нет, она неплохой человечек. А Ференц? А шифровальщик? Каждый из них сам по себе неплохой человек, но стоит им собраться вместе… Один другого подтолкнет, один за другим присмотрит, чтобы ни на миг не возникло шатаний. Неплохие люда, но и не добрые. Не только ко мне, но и к себе, к себе тоже».
Прошелся по холлу, сопровождаемый настороженными взглядами прислуги.
— Уже час дня, — глянул он на часы. — С ленчем не поспеешь, так приготовь к пяти ранний обед, все честь по чести, на две персоны, уж потрудись, — приказал он повару. — Вот тебе деньги, — достал он банкноту, опережая его вопрос. — Завтра вам заплачу.
— За весь месяц?
— Даже если мне предстоит уехать.
Все и так поняли, обошлось без перевода. Иштван вышел к машине, «остин» стоял еще не вымытый, весь в отметинах длинной дороги, чокидар услужливо отворил дверцу, притопнул ногой и вытянулся по стойке «смирно». Его жена хворостиной гнала прочь с газона козу, которая норовила перебраться через парапетик в сад, где растут такие вкусные цветочки. Напряжение миновало, наступила неожиданная разрядка, словно, встав на свои места, события перестали раздражать.
Маргит права. Ничего особенного не произошло, ни-че-го, и он внезапно усмехнулся собственному отражению в пыльном зеркальце. Но прекрасно отдавал себе отчет, что пропускает одно короткое словечко — «еще».
По улицам Дели в направлении резиденции посла он ехал не торопясь. Обгонял моторикш с прицепами, крытыми на манер балдахинов, пухлощекие бородатые сикхи, налегая на руль, мяли в кулаках груши клаксонов и томно улыбались.
Машину он поставил подальше от ворот. Белые колонны резиденции были оплетены пассифлорой. Вокруг клумбы носился на велосипеде младший сын Байчи. Под колесами хрустели свернувшиеся сухие листья, некоторые попадали в спицы, и тогда раздавался певучий звон. Мальчуган чуть не наехал на советника.
