— Нужно уметь проигрывать. Я, наверное, никогда не был хорошим мужем для Верены. Ах, да, я чуть было не забыл. Поднимитесь наверх, Оливер, и пожелайте Эвелин спокойной ночи. Надо потихонечку привыкать к обязанностям отца семейства.
Эвелин лежит в кроватке. Она буквально сияет, когда я вхожу, и протягивает свои ручонки мне навстречу:
— Дядя Мансфельд!
— Спокойной ночи, малышка!
И совсем тихо она шепчет мне на ухо:
— Мама сказала, после Нового года мы разведемся.
Я киваю.
— Спасибо, дядя Мансфельд, это уже невозможно выносить. Я тебе обещаю, что буду хорошо учиться и стану хорошей падчерицей.
— А я обещаю, что тоже буду хорошо учиться и стану хорошим отчимом.
Эвелин рассмеялась.
— Я тебе опять принес марципан. На этот раз ты возьмешь его?
— О да! Да! Да! — отвечает она и целует меня.
Восемнадцатого декабря начинаются рождественские каникулы. Пятнадцатого декабря Манфред Лорд уезжает по делам в Вену. Он звонит мне в интернат.
— Давайте не будем ломать комедию друг перед другом. Я знаю, что часто вы ночевали в моем доме, когда я уезжал. Если у вас перед отлетом появится желание поговорить с моей женой, считайте, что я приглашаю вас к себе.
— Господин Лорд, я…
— Не бойтесь, своих служащих я отпустил. Даже Лео. Вы будете с Вереной и Эвелин наедине.
— Я не знаю…
— Итак решено, я передам Верене, что вы придете к нам пятнадцатого. Я попрощаюсь с вами, Оливер, заранее. Всего хорошего вам и вашей семье. Прощайте.
Пятнадцатого декабря вечером я еду на Мигель-аллее. Идет дождь, дует ледяной ветер, и мы ужинаем втроем — Эвелин, Верена и я. Эвелин помогает накрывать на стол. Вдруг она говорит:
— А все же папа молодец, не так ли? Он разрешил нам собраться! Я от него такого не ожидала.
— Дорогая, в следующем году мы наконец будем вместе.
Затем Эвелин засыпает. Я и Верена сидим перед камином. В камине потрескивают дрова.
— Половина фотографий еще в твоем сейфе И рукопись. Наша история. Пожалуйста, достань рукопись. Я дописал последнюю часть и хочу всю книгу отдать в издательство. Тебя что-то смущает?
— В принципе Манфред действительно в отношении нас вел себя благородно. Даже Эвелин так считает.
— Здесь могут быть разные причины… Под давлением… Да, ты права, он вел себя порядочно.
— После выхода книги Манфреда могут привлечь к ответственности за те темные дела с твоим отцом.
— Я об этом уже думал. То, что я написал, это ведь дневник. Не так ли?
— Совершенно верно!
— Прочитавший не имеет права разглашать, что в нем написано. Как врач, который обязан хранить врачебную тайну.
— Ну а если книгу напечатают?
— Что касается моего отца и тети Лиззи, не сожалею, что назвал их подлинными именами, пусть люди узнают, какие они свиньи.
— Но тогда и Манфред…
— Подожди. То, что я написал, это реальные события, которые я возьму за основу. В романе же изменю имена героев, и никто никогда не узнает, о ком идет речь. По этой причине я даже не смогу указать, что роман посвящен тебе.
— Но я буду знать, что это написано для меня.
— Только для тебя, Верена.
— Да.
— Давай… Хочешь… Может, пойдем спать?
— Да, сердце мое. Я так тоскую по тебе.
— Если поженимся, давай никогда не будем расставаться, никогда, хорошо?
— Давай.
— Ты будешь со мной всегда, во всех моих поездках.
— И спать будем всегда в одной комнате.
— Мы будем спать всегда в одной постели.
— Могла бы ты предположить, что у нашей истории будет хороший конец?
— Я надеялась на это. Но я боялась, как бы не случилось плохого.
— Я тоже.
— Трусиха держит за руку труса.
Конечно, и в интернате отмечают Рождество. Кто едет домой, радуется, кто остается, переживает. Только Ганси является исключением. Он сияет, он очень рад, что ему не придется свидеться со своими родителями.
Джузеппе смеется, поет и танцует. Али купил ему и его отцу билеты на самолет до Рима.
— От Рима до Неаполя на «Рапидо» всего три часа езды, — сообщает Джузеппе.
Теперь он встретит Рождество с папой, и мамой, и всеми родственниками.
Рашид страшно озабочен.
— Ты когда вернешься, Оливер?
— Седьмого января, вечером.
— Можно я встречу тебя?
— Конечно, малыш.
— Я приеду на аэродром. Да хранит тебя Аллах в пути.
— Тебя тоже, Рашид, не грусти. Может, скоро ты тоже сможешь побывать дома.
— Ты на самом деле так думаешь?
— Не сойти мне с этого места!
Маленький принц улыбается.
Перед отъездом сажусь за машинку и печатаю остаток рукописи, затем пишу предисловие для редактора, как договорились с Вереной.
Продумываю и дописываю прощальную сцену.
Верена отвозит меня в аэропорт. Здесь же относим рукопись на почту. На почте приходится долго ждать, там в связи с праздниками очень большая загруженность. Я постарался подыскать самое лучшее издательство во Франкфурте. Если оно не возьмется печатать книгу, поищу другое. Мы с Вереной стоим рядом и держим друг друга за руки.
Наконец протягиваю упакованную рукопись в окошко.
Времени у меня в обрез, прохожу таможенный досмотр и одновременно прощаюсь с Вереной.
— Передай привет от меня Эвелин и мужу. И, если сможешь, позванивай вечерами мне в гостиницу.
— Хорошо, сердце мое.
— Почему ты плачешь?
— Я так счастлива.
— Это неправда.
— Нет, правда.
— Пока еще рано так говорить. Но ты скоро будешь счастливой. Нам еще предстоит кое-что пережить. Но это не займет много времени. Видишь, какую толстую книгу я написал. Тут недостает только одной главы. Вот допишу ее, и тогда все.
— Да, — соглашается она.
Беспрестанно работает громкоговоритель, объявляя прибытие и вылет самолетов.
— Господин Мансфельд, пройдите, пожалуйста, на паспортный и таможенный контроль. Господин Мансфельд, прошу вас.
Мы целуемся.
— Ты что, боишься? — спрашиваю я.
— Да.
— А чего?
— Господин Мансфельд… господин Оливер Мансфельд, пожалуйста срочно пройдите на паспортно-таможенный контроль.
— Чего ты боишься?
— Я так счастлива с тобой. А всегда, когда все слишком хорошо, происходит что-нибудь ужасное.
— Глупости! В январе будет развод. И потом я быстренько допишу последнюю главу. Последнюю главу…
Девятого января 1962 года почти триста детей из интерната доктора Флориана, собравшиеся перед зданием школы, увидели черную тень, неожиданно вынырнувшую из снежного облака вьюги, бушевавшей уже в течение нескольких часов. Это был военный вертолет. Он уже давно кружил над площадкой перед зданием школы, и все это время дети слышали гул двигателя. Пилот из-за плохой видимости никак не мог найти ярко-красный крест на белом полотнище расстеленной простыни. Наконец машина резко пошла на снижение. Вращающиеся лопасти винта подняли и вихрем закружили снег, швыряя его в лицо детям.
Вертолет шумно опустился на красный крест. Пилот и его помощник выпрыгнули из кабины. Они открыли пластиковую дверь и помогли пожилому мужчине, ступавшему очень неуклюже и неловко, выйти из вертолета. На нем было тяжелое старомодное зимнее пальто, толстый шарф и большая шляпа. Из школы навстречу ему вышел профессор Флориан.
— Меня зовут Альберт Лазарус, — сказал старомодный визитер.
Это был один из тех случаев, когда он представлялся не своим настоящим именем, а пользовался именем Альберта Швейцера, великого врача и человеколюбца, на которого он во всем старался походить, включая осанку, манеры и стиль жизни. На самом деле его звали Пауль Роберт Вильгельм Альберт Лазарус.
— Доктор Флориан. Мы вас уже ждали, господин Лазарус.
— Ждали?
— Сотрудник полиции здесь у нас, наверху, пользуется коротковолновым передатчиком. Телефонная связь у нас не работает.
— Я лишь сегодня утром вернулся из Вены и сразу же связался с комиссаром Вильмсом из отдела по расследованию убийств во Франкфурте. Видите ли, я старый, больной человек. И не думаю, что долго протяну.
Лазарус торопливо положил в рот три различного цвета пилюли. Он явно держал их уже наготове в кармане пальто.
— Но я читал рукопись этого Оливера Мансфельда и попросил комиссара Вильмса, несмотря на то что для меня подобные перелеты тяжелы и опасны, лично привезти рукопись и присутствовать здесь при расследовании. Я думаю, что оно не займет много времени.
Один из пилотов подал Лазарусу из вертолета помятый старый чемодан.
— Благодарю вас, — сказал он. И добавил, обращаясь к профессору Флориану: — В нем я и хранил рукопись. Господин старший комиссар Гарденберг здесь?
