— Отвечайте: арабы и мусульмане.
— Итак, кто вы? — повторил учитель.
Взгляды были прикованы к столам, словно ответ должен был исходить оттуда. Буалем негодовал.
— Вы не можете ответить?
Мурад наклонился к Суад:
— Нет, они не могут.
— Почему? Ведь это так просто.
— Не могут, потому что у них нет выхода.
— Как это — нет выхода?
— А так. Они должны отречься либо от истины, либо от своих братьев. А они не могут. Они слишком молоды.
Буалем расслышал только последнюю фразу.
— Слишком молоды, слишком молоды! Как раз сейчас и следует их воспитывать.
— Я пробовал, — говорит учитель, — но одному это не под силу.
— А власть? Не забывай о власти, учитель. Власть готова предоставить в твое распоряжение все, что тебе потребуется, правда, господин начальник даиры?
— Разумеется, — заявил супрефект. — Однако учитель и так наверняка прекрасно со всем справляется.
— Я исчерпал все средства убеждения, — сказал учитель.
— Тогда употреби другие! — крикнул Буалем.
— Мне кажется, тут нет оснований драматизировать, — сказал директор.
— Я не драматизирую, господин директор, но ставка слишком велика.
— Велика, зато выигрыш обеспечен заранее, потому что у ребятишек нет выбора. Если не хотят подыхать с голода, надо приспосабливаться, учиться какому-нибудь ремеслу. Набегами теперь не проживешь да и рабов нет, чтобы на них работать. Если хотят есть, придется отказаться от варварских привычек.
— Вот именно. Что я вам говорил? Никаких скрипок, — добавил супрефект.
— Учитель, вы позволите? — спросил Буалем.
Он показал пальцем на парнишку с длинными курчавыми волосами, который с самого начала привлек его внимание. Один его вид вызывал у него раздражение. Тот не опускал головы, как все остальные. Он невозмутимо взирал на посетителей — мало того, во взгляде его сквозило нечто вроде высокомерного безразличия. Буалем подумал: в этом взоре все еще отражается пустыня, надо попробовать переломить его.
— Послушай… ты… да, ты… Кем ты хочешь стать?
Взгляд черных глаз не дрогнул.
— Как тебя зовут?
— Ахитагель.
— У них довольно странные имена, — заметил учитель.
— Ахитагель, — продолжал Буалем, — когда ты кончишь школу, кем ты хочешь быть?
Полукружие тонких губ застыло над плотно сжатыми зубами. Ахитагель довольно долго молча смотрел на Буалема, затем взгляд его затерялся в солнечном сиянии, отражавшемся в небесном квадрате, очерченном окном. Буалем с силой тряхнул мальчика, схватив его за тонкую руку.
— Ответишь ты, наконец, или нет?
Послышался беспечный и ясный голос Ахитагеля:
— Шофером!
Буалем посмотрел на учителя, тот в свою очередь на мальчика, затем воздел руки к небу и в изнеможении уронил их. Он всеми силами старался сохранять спокойствие.
— Чтобы стать шофером, совсем не обязательно ходить в школу.
Он повернулся к другому ученику:
— А ты?
— Шофером!
На этот раз ответ последовал незамедлительно.
— Ты?
— Шофером!
— Шофером!
По мере того как палец повелительно указывал то на одну, то на другую голову, голоса, все более уверенные, повторяли одно и то же:
— Шофером!
Безудержный гнев распирал грудь Буалема, но он не мог найти подходящих слов.
— Ладно, шофером, — сказал учитель, — но объясните, почему именно шофером?
Ахитагель поднял руку.
— Хорошо, ответь ты, — сказал учитель.
— Потому что можно ехать куда хочешь.
Орлиный профиль и тонкое лезвие взгляда из-под полуприкрытых век.
— Вот вам, пожалуйста, — сказал Буалем по-французски, чтобы было понятно Амалии, — после стольких лет интернирования они так ничего и не поняли.
— Интерната, — поправила его Суад.
— Пустыня въелась в их кожу, и вылечить от этого можно, только содрав ее.
— Йа салям!
Учитель бросился к Буалему и поцеловал его в лоб.
— Вот именно, ты нашел нужное слово… въелась в кожу… Мы это поняли после недавнего случая с Элюаром.
Все взоры обратились к учителю.
— С Элюаром? — спросил Мурад.
Отвечал директор.
— Это случилось на уроке французского языка.
— А Элюар?
— Учитель давал урок грамматики. Кажется, речь шла о спряжении глагола. Для иностранца это довольно трудно. Учитель хотел привести пример. Да вот и он сам. Он сумеет лучше объяснить, чем я.
Под окном с черным тюрбаном на голове, в красных кожаных сандалетах и развевающейся гандуре проходил молодой учитель — из местных, как им показалось. Директор окликнул его. Когда сахарец вошел, все увидели, что у него голубые глаза, не прокаленное солнцем лицо, и говорил он с ярко выраженным акцентом уроженца юга Франции.
— Симоне, эти господа прибыли из Алжира. Мы как раз говорили о вашем уроке по Элюару.
— Это был не урок по Элюару, а просто урок грамматики. Я хотел привести пример.
— И что же?
— Я взял Элюара, потому что люблю его. И начал читать. В классе было шумно, как обычно. Видите ли, с ребятишками всегда так… Но скоро я почувствовал: что-то случилось. Полнейшая тишина — при нормальных обстоятельствах такого не бывает. Я поднял голову. Весь класс смотрел на меня, как будто ждал чего-то. Я не мог понять, в чем дело, и продолжал читать, немного запинаясь. До конца я так и не дошел: услышал, как кто-то всхлипнул — раз, другой. Под конец всхлипывания стали доноситься со всех сторон. Я опять поднял голову. Плакала половина класса. Я пробовал читать дальше, но не смог… В этот момент зазвенел звонок. Я очень обрадовался и сразу ушел.
— Вы не спрашивали их, почему они плачут?
— Нет… Мне было как-то стыдно.
— Стыдно? Почему?
— У меня было такое ощущение, будто я жульничаю. Конечно, я люблю элюаровскую «Свободу», прекрасная вещь, но, в конце концов, это же литература, не более того, по крайней мере для меня. А для них — так мне показалось — это не было литературой. Не знаю, понятно ли я говорю.
— Очень понятно, — сказала Амалия.
Мурад попытался коротко объяснить учителю:
— У нас с европейцами разные понятия о свободе. Наше основывается на аллахе, а у европейцев — ни на чем. Свобода — это прекрасно, но человек — существо несовершенное. И если его не поставить в определенные рамки, не заставить следовать определенным правилам, он готов поддаться пороку, насилию, всякого рода извращениям.
— Свобода на Западе, — сказал Буалем, — это анархия, это свобода шакалов в лесу.
— Или свобода шоферов на дорогах, — со смехом добавил учитель.
Буалем снова повернулся к Ахитагелю:
— А тебе не хочется стать санитаром, почтальоном, секретарем мэрии, преподавателем, как твой учитель? Жандармом быть не хочешь?
На этот раз ответ последовал незамедлительно, четкий и ясный:
— Кала!
— Что он сказал? — спросил Буалем.
— Он сказал: нет, — ответил Мурад. — На языке туарегов «кала» означает нет.
— А почему? — спросил Буалем.
Голос Ахитагеля стал хриплым, ответ прозвучал коротко:
— Кала, жандармом — нет.
— Но почему? Почему? Жандарм — это власть.
Тут вмешался подросток с лихорадочно блестевшими глазами:
— Из-за матери.
— Его мать не хочет, чтобы он стал жандармом?
— Ахитагель из племени ифорас.
— Ну и что? Разве нельзя быть жандармом, если ты ифорас?
— Нет.
— Почему же?
— Ахитагель из Мали.
— Ты что-то путаешь, — сказал Буалем. — Разве он не может быть жандармом в Мали?
— Нет.
— Тогда скажи, почему? — спросила Амалия.
— Из-за жандармов Ахитагель и пришел сюда. Рассказывай, Ахитагель.
Ахитагель смотрел в сторону Буалема, но, казалось, не видел его.
— Так вот, — начал подросток, — когда жандармы пришли в палатку Ахитагеля, он очень испугался, потому что там были только его мать, его старший брат и он сам.
— А его отец? — спросил Буалем.
— Отец? Скажи, где был твой отец, Ахитагель.
Но Ахитагель, казалось, ничего не слышал.
— Его отец ушел в горы вместе с другими мужчинами, они взяли ружья и копья.
— Наконец-то! — воскликнул Буалем. — А что он там делал в горах, отец Ахитагеля, со своим ружьем и копьем?
— Воевал, как все другие мужчины. Расскажи ты им, Ахитагель.
Ахитагель с трудом оторвал взгляд от окна и, не останавливаясь, стал рассказывать ровным голосом.
Жандармы, оказывается, пришли спросить, где его отец. Мать Ахитагеля сказала, что она ничего не знает. Тогда один из жандармов ударил ее плетью. Плеть упала на землю. Жандарм взглядом приказал старшему брату поднять ее. Старший брат посмотрел жандарму в глаза и с улыбкой сказал: «Подбери!» Бригадир обезумел от ярости. Он опрокинул мать и ударил ее сапогом — раз, другой, потом стал бить без разбора, приговаривая: «Это ты, это ты воспитала его таким!» Затем швырнул старшего брата к стенке. Брат упал, даже не вскрикнув. Он был мертв, а глаза оставались открытыми. Бригадир рявкнул: «Закрыть!» Жандарм, который был с ним, усмехнулся: «С тем, что у него в кишках, он и так закрылся — навеки!» — «Я говорю о глазах». — «Теперь это не страшно, они уже никогда ничего не увидят». — «Посмотри, даже мертвый он глядит на нас с презрением». — И бригадир ткнул штыком в один глаз: «Вот так, а теперь презирай, если можешь».
