Во всяком случае, можно было смотреть на это и так. И Ян прекрасно понимал, что делает, когда пришел со своей просьбой в Старый Венхауг, в комнату Эрлинга и Фелисии. Это и должно, и могло было быть сказано только здесь, где она почти присутствовала как свидетель, когда после стольких лет ее мужья первый и единственный раз говорили о ней. Она как будто подтверждала то, что оставалось невысказанным: Если все окончится плохо, Ян не должен брать на себя даже малую толику вины, он должен все отрицать и остаться в Венхауге с детьми… и Юлией.
Эрлинг ни минуты не собирался менять свое решение, сколько бы он ни размышлял над этим, уже дав слово. То, что случилось с ним, не поддавалось никаким разумным объяснениям. Поручение Яна вырвало его из пустоты и вернуло в гущу жизни, хотя именно теперь ему, скорей всего, придется от нее отказаться. Голове сразу стало легче. Нет, Фелисия не исчезла. Он чувствовал, что горе грозовыми тучами затянуло его небеса, его призрак вернулся домой, Эрлинг Вик хотел жить, это желание заполнило его целиком, и потому теперь он был готов заплатить ту цену, которую требовал от него Ян Венхауг.
— Ян, — сказал он, — значит, ты решил, что сделать это следует мне, потому что шансы спастись очень невелики?
— Конечно, нет! Ты с ума сошел! — судя по голосу, Ян был искренне удивлен. — Я не сомневаюсь, что все кончится хорошо. Если за это возьмешься ты. И ты улизнешь. Потому что ты — это ты. Вот именно, потому что ты — это ты. У меня уже не такая счастливая рука, как была, времена изменились. С тобой все обстоит иначе. И потом, у тебя особые отношения с Осло.
Ян говорил так убежденно, что Эрлинг невольно засмеялся.
— Все сходится на том, что это должен быть ты. Ты не боишься темноты. И ты такой непрактичный.
— В каком смысле?
— Понимаешь, я подумал, что, если это сделаю я и все кончится плохо, ты тут же примчишься и наговоришь всяких глупостей вроде того, что это придумал ты. Я человек более разумный. Если тебе не повезет — хотя я уверен, что все кончится благополучно, — я отнесусь к этому более практично, понимая, что все равно ничем не смогу тебе помочь.
Эрлинг услышал смех Фелисии, так она смеялась в светлые дни в Венхауге: ох, Ян, милый, добрый Ян!
— Теперь выслушай меня. — Эрлинг на минуту задумался. — Больше ничего не говори мне и ни о чем не спрашивай. Вспомним наш старый опыт — незачем знать больше, чем необходимо. Вот мой план: сейчас я пойду с тобой в Новый Венхауг, и ты дашь мне бутылку коньяку. Потом я вернусь с нею сюда, до утра мне нужно побыть одному. Сегодня вечером или завтра утром скажи кому-нибудь мимоходом, что я уезжаю обратно в Лиер. Завтра, ближе к вечеру, я закажу такси. Вот, пожалуй, и все. Мы могли бы обсудить с тобой, что будет, если я не вернусь, но ты позаботишься обо всем и все сделаешь не хуже меня, а может, даже и лучше. Ты ведь практичный, сам знаешь. Мне осталось задать тебе два вопроса. Первый, ты понимаешь, что вы больше никогда не увидите меня, если я попадусь?
Ян кивнул.
— И второй, почему ты выбрал именно Торвалда Эрье и почему ты вообще считаешь, что кого-то надо убить? До сегодняшнего дня я не сомневался, что твой призрак совершенно нормален, конечно, в определенных рамках. Для нашего дела твой ответ значения не имеет, но мне хотелось бы узнать его, прежде чем я отправлюсь в экспедицию…
— Очень просто, кровная месть падает на всех представителей этого рода.
Ян видел, что Эрлинг его не понял, что его мысль пошла в другом направлении.
— Я хотел сказать, что кровная месть падает на всех представителей данного рода, или вида, если тебе так больше нравится. Мне не бывает откровений свыше, и, возможно, с головой у меня не все в порядке, но тут мы имеем дело с представителем определенного вида. И раз мы не знаем, кто именно это был, молния должна ударить по любому из них. Думаю, мы не очень промахнемся. И ни у одного из этих выродков не останется сомнений, что она ударила из Венхауга. Тебя не схватят. Они не смогут предъявить тебе обвинения, они вообще ничего не смогут и просто разинут рты, получив единственный ответ, который способны понять. Ни для кого из них не было и не будет… — он скривил губы, — тайны Венхауга, назовем это так.
Вечером Эрлинг составил план действий. Теперь, когда ему хотелось жить, нельзя было допустить ни одной ошибки. До того как они расстались с Яном, он уже знал, что нынче ночью совершит грех против Святого Духа, что он силой заставит бить родники вдохновения и они будут служить убийству. Это жестокое преступление он должен был совершить ради Фелисии и всех обитателей Венхауга. Когда он получит весть от Святого Духа, он допьет бутылку до конца. Он собирался оскорбить Святого Духа и взять его в советники по убийству.
Над садами Эдема вставало солнце, когда Эрлинг приплыл в Эрлингвик и вытащил лодку на берег. Он долго стоял и смотрел на свое царство, а потом пошел к трем высоким березам, что росли у подножия горы. Он не поднимал глаз на гору, с которой они наблюдали за ним, он ждал, пока подойдет к плоскому камню, лежавшему между березами. Он не наклонился над камнем, понимая, что сначала должен получить на это разрешение. Может, ей все-таки этого не хочется? Он посмотрел наверх. Фелисия сидела на корточках, он много раз видел ее в этой позе, на ней было голубое платье с кружевным воротником, тонкая талия была перехвачена широким поясом. Эрлинга немного удивило это платье, она не надевала его с тех пор, как он вернулся домой из Лас-Пальмаса. Стейнгрим держал ее за руку, он даже немного нагнулся, чтобы лучше видеть Эрлинга. Они не двигались. Эрлинг смотрел на них и ждал. Они были очень серьезны, но лица их выражали глубокий покой. Замкнутость и строгость исчезли с лица Стейнгрима, на нем читалось почти мальчишеское любопытство — интересно, зачем сюда пожаловал Эрлинг?
Эрлинг нагнулся, поднял камень и поставил его стоймя, потом снова взглянул на них. Они сидели, как прежде. Значит, Фелисия не запрещает ему этого. Он взял золотой молоток, который когда-то на заре жизни нашел дома среди всякого хлама; что молоток золотой, он узнал позже, когда семья переехала в Рьюкан. Эрлинг смахнул землю, приставшую к блестящему молотку, и снова поднял глаза на Фелисию, чувствуя, как в крови у него разливается слабое тепло, которое скоро сменится опьянением. Ей следует поспешить и подать ему какой-нибудь знак, если она этого не хочет, но она лишь наблюдала за ним большими, глубокими глазами. Стейнгрим тоже наблюдал. Они сидели там, держась за руки, и только смотрели на него. Слабый ветер коснулся их, но он лишь слегка шевельнул волосы Фелисии. Нет, нет, думал Эрлинг, и у него текли слезы, ведь он твердо знал, что мертвые и живые одинаково мертвы друг для друга. Для того, кто мертв, все остальные тоже мертвы. За это, уж во всяком случае, надо благодарить богов. Он стукнул по горе золотым молотком и громко вскрикнул, когда на него сверху упал белый, потрескивающий огонь. Огонь тек, словно реки диких табунов, по широкой равнине, Эрлинг бежал от одной темницы к другой и разрывал путы снов, в воротах он ударил цепного пса закона и сорвал щиты со всех источников жизни, он взорвал свое сознание — остатки его унес речной поток, другие же разлетелись, словно черные птицы по плоскогорью, где им и следовало быть. Он создал новое небо и новую землю, но и в этом новом мире тоже были Фелисия и Стейнгрим, он увидел их, когда оттолкнул лодку. Над Эрлингвиком плыли хлопья тумана.
Около двух ночи Эрлинг, раскачиваясь, стоял посреди комнаты, словно дирижер, призывающий оркестр к вниманию и сосредоточенности, прежде чем он поднимет свою палочку. Все глаза его сознания ждали знака.
Цел и невредим он поднялся из темного колодца, в который оказался брошенным, когда они убили Фелисию; конечно, впереди его ждали и черные дни, но он хотел жить. Теперь ему следовало сделать только то, что он должен был сделать в Осло завтра утром, или подождать там, сколько нужно, пока он не сможет нанести свой удар. Казалось, все уже исполнено, осталась лишь одна мелочь.
Эрлинг открыл бутылку, которую дал ему Ян, и устроился поудобней. Последний раз он пил двенадцать дней назад, и теперь ему требовался алкоголь. Яд быстро затуманил ему голову. Он вспомнил что-то черное, что видел сегодня ночью, какую-то бесформенную тень, шевелившуюся на снегу, и понял, что это проклятый Хаукос, почему-то считавший, что фамилия Андерссен звучит более благородно. Садовник только что вернулся домой. Когда он уезжал, луна стояла высоко, теперь она — низко. Тень этого длинноногого, длиннорукого и длинноспинного существа, всегда упакованного в невообразимую куртку и по непонятной причине ходившего на двух конечностях, металась по грязному снегу, залитому зеленоватым лунным светом. Таким людям, как Тур Андерссен, следует запретить отбрасывать тень. Эрлинг откинулся в кресле и продекламировал с пафосом:
