Как раз — когда ты маялся, не решался. Никак не врубишься ты, что совсем новая жизнь у тебя. И прежний облик — приятного человека, соблюдающего приятности, — забудь. Выть будешь по телефону по ночам, и все за это ненавидеть тебя будут! Прежнего симпатягу — забудь. Неприятная пошла жизнь, с неприятными отношениями. «Третье дыхание» мучительным будет! Знай!.. И это все она сделала, такая маленькая, невидимая под одеялом почти! Блеснули узоры на коже — поглядел на них с кротким вздохом. Такая роскошь — с ума сойти — мне в сердце должна была вонзиться! На место отнес! Прилег на минутку и снова как-то прозрачно заснул, видя эту же комнату… чуть-чуть разве другую. И самое важное упустил — проснулся от бряканья. Утро уже!
Быстро на кухню пошел. Она, сладостно чмокая, прищурив глазки, пила чай… но что-то быстро убрала в хлебницу!
— Что там у тебя?
Поглядела лукаво, потом открыла хлебницу, смущенно сияя, вытащила огромный, на полбатона, бутерброд с джемом.
— …Захотелось, Веч!
Так бы и жить!
— А! Сделай и мне!
Сидели, чавкая. И еще какое-то нетерпение подмывало ее — весело, загадочно поглядывала на меня.
Ну, с ней просто запаришься! — подумал я радостно. То так, то так!
— Ве-еч! — мечтательно проговорила она. — …Какой сон мне снил-сы!
Она была так счастлива, что я почти забыл даже, какой мне «снился сон». В раю оказались! Отлично же сидим!
— Рассказать? — спросила, сияя.
От волнения не мог ничего выговорить, только кивнул. Вдруг так и продержимся? Хорошо б!
— Ну… — Она смущенно потупилась, потом выпрямилась. — Как будто я приезжаю в какой-то южный город — весь в зелени, цветах. Понимаю, что это Ровно, где дядя Саша, когда я была еще маленькая, начальником станции служил. Но и где-то помню, что на самом-то деле Ровно, особенно возле станции, вовсе не такое… Но кто-то специально мне сделал хорошо! И это я понимаю — и от этого счастье совсем какое-то… безграничное. И вот — оборвалось бряканье. Остановился вагон. Тишина. Солнце. И я так в блаженстве лежу, сладко потягиваясь, потому что знаю, что дядя Саша самый главный тут и меня любит, поэтому можно не вставать, понежиться. Тишина. Солнце. И никого. Счастье. Потом зеркальная дверь отъезжает — «зайчики» пробежали по купе, — и входит дядя Саша, седой, в белом кителе, с ним какие-то начальники — тоже в белом все и красавцы.
— Вставай! — дядя Саша улыбается. «Не хочу-у-у!» — потягиваюсь.
— Ну, тогда, — его заместитель, красавец, говорит, — мы будем на вас брызгать!
Все улыбаются, и появляется пиала…
Пиала — я знаю откуда.
И все они окунают в нее свои пальцы и брызгают в меня. Золотые капли летят. Я смеюсь, отмахиваюсь. И просыпаюсь… Что это, Веч?
Может, это прощанье со счастьем? Вслух я этого не сказал. Мы смотрели друг на друга. Резко как-то ворвался телефон.
— Не надо, а? — вдруг проговорила она.
Вздохнув, я взял.
— Вы меня разыскивали? Что-то случилось? — строго и как-то больно громко, на всю квартиру, проговорил Стас. Нонна застыла.
— Э-э-э… — Никогда еще не было мне так неловко излагать при ней, хотя звонки неудобные бывали.
— Опять обострение? — жестко произнес он.
— Да, да! — радостно вскричал я, словно сообщая о чем-то приятном. О неприятном при ней не могу говорить! Раздирали меня в разные стороны он и она!
— И что вы решили делать?
Хоть бы потише говорил!
— С кем ты разговариваешь? — нахмурилась она.
— Да так! — Я махнул рукой. Вряд ли Стасу понравится такое отношение. А без него — вспомнил я ночку — не обойтись.
— Хотелось бы… э-э-э… встретиться, — мямлил я.
— Привозите ее сюда! — проговорил Стас жестко. — Дома это все бесполезно.
Нонна все поняла. Руки ее дрожали — особенно большие пальцы ходили ходуном.
— Веча! Ну что я такого сделала? Я тебе рассказала сон!
Ну вот и хорошо. И пора проснуться! — заводил себя я. Лепит какую-то чушь про раннее детство. А сейчас возраст немножко другой!
— Когда можно подъехать? — прямо спросил я.
Место уже знакомое: теща померла там. Надоело кривляться. У меня тоже нервы есть!
— Собирайся!
— Куда? — Теперь и лицо ее дрожало.
— В больницу! Здесь ты всех сведешь с ума… включая себя.
— Я… не пойду! Не пойду! Убей лучше меня здесь! — Она схватила узбекский ножик. — Или я тебя убью!
Улыбаясь, я выставил руку.
— Немножко погоди… А… извините — вы машину не пришлете? Состояние… не совсем транспортабельное, — сообщил в трубку я.
За тещей присылали!
— Это я слышу, — сухо сказал Стас. — Но, к сожалению, транспортом не располагаем. Время приемки — до двенадцати. Жду вас!
Убежала куда-то. Теперь ищи! Дрожала в кладовке, вместе с ножом.
— Я не поеду, Веча. Не подходи!
Я сел за стол, уронив лицо на ладони. Ведь не может же быть, чтоб ужас конца не имел! Попробую друга Кузю подключить к этому счастью. Занято! Хорошо устроился.
Строго глянув, прошел мимо отец. Видимо, рассчитывает на завтрак. Оптимист. Твердокаменный оптимист, я бы отметил. И в аду потребует завтрак. «А?.. Что?!. Почему это — нельзя?» Брякнул задвижкой ванной. Водные процедуры? Это умно. Но боюсь, что сегодня будет не совсем обыкновенный день.
— Алло! — Кузя наконец прорезался.
— Салют! — весело произнес я. Нельзя отпугивать. — Ты прокатиться не хочешь сейчас?
Самое мерзкое — не в самом отчаянии, а в том, что его надо скрывать!
— На чем прокатиться?
— А на авто!
— Странная у тебя какая-то игривость с утра! И куда ж?
Нелегко игривость эта дается!
— А… Надо женку в больницу отвезти! — произнес легкомысленно.
Долгая пауза. Давал, видимо, понять. Судя по длительности — много чего. И прежде всего давал понять неуместность такого тона! В следующий раз буду рыдать. Тогда-то он точно испугается и сбежит. А сейчас, что ли, не точно? Если б хотел — таких пауз бы не устраивал!
— Извини… но она — согласна?
Вон какую высокую ноту взял! Решил отказать не просто так, а по причине своего благородства. Умно.
— Ты же знаешь конвенцию… За которую и мы с тобой, кстати, сражались: в психушку нельзя сажать без согласия клиента. Кроме… — Кузя произнес.
— Кроме? — спросил.
— …Ну, я не помню, старик!
Измотал я его с утра непомерными своими требованиями: конвенцию наизусть знать… Но главное он четко усвоил. И я за это стоял. В общечеловеческом смысле! Но — не в таком!
Объяснить ему разницу? Впрочем, понял бы, если хотел!
— Ну, извини. Подзабыл немножко. Подучу, созвонимся. Извини.
Трубку положил.
Я на часы глянул. Пешком не дойдем. А в транспорте будет за всех цепляться — боюсь, что не хватит моих сил.
Бобу, может, звонить? Его вроде бы принципы не мучают в такой степени, как интеллигента Кузю, — боюсь, что многие в таких конкретных делах услугами беспринципных пользуются, не то замучаешься.
— На связи! — Голос Боба совсем рядом возник.
— Хелло! Это я. Твой тренер по этике.
— А-а.
— Встретиться хотелось бы…
— Голяк лепишь. Что надо-то?
— Да тут… женку в больницу закинуть!
Тут какой-то нарастающий грохот в трубке нас перебил.
— Что это? — закричал я.
— Сукодробилка врубилась! — заорал он ликующе. — Приезжай! Напишешь — денег дам!
— Позвоню. — Я положил трубку и с гулких просторов вернулся в свою тесную квартирку. Да. Это не его масштаб. Это — твой масштаб. Ты и действуй. Никто не сделает вместо тебя. И желательно — в темпе. Как правильно тот же Кузя говорит, лучше сразу действовать жестко, чтобы потом не пришлось действовать жестоко. Вот только боюсь, что стадию жесткости я давно пропустил — осталась только стадия жестокости.
В кладовке не оказалось ее! Убежала? Но я не слышал, чтобы хлопала дверь! Но она могла и не хлопать. На бегу в спальню заглянул — и затормозил резко: она плашмя на кровати лежала. Вытер пот. И душу вдруг защемило. И облегчение, и жалость, и любовь: не оказывает яростного сопротивления! Она вообще, бедная, на сопротивление не способна.
— Собирайся, — мягко ей сказал.
Хорошо, что как бы в шутку «сбирайся» не произнес. Так мать ее говорила, что в свое время (или с опозданием даже) «сбиралась» по тому же маршруту, что Нонна теперь. Лучше не напоминать.
— Вставай, — качнул ее за плечо. Стадия мягкости. Которая, увы, несколько затянулась — и вот к чему привела.
Тут, как всегда вовремя, раздался уверенный скрип половиц: Командор приближается. Отец на пороге возник, свесив большую лысую голову в комнату, пытливо, как настоящий исследователь, изучая ситуацию. Но сейчас исследователи не нужны. Нужны исполнители — хоть чего-нибудь.
— Утро доброе! — произнес благожелательно.
Кривым кивком я этот факт подтвердил.
