– Но ведь великие романы не появляются каждую неделю.
– Конечно. Но какая-то книга может стать книгой недели, и вам нужно будет выбрать такую, чтобы ее охотно прочел средний читатель. Те, кто ставит на бегах свои пять шиллингов или пишет в газеты за подписью “Налогоплательщик”. Вот чего я хочу. Обдумайте это, старина.
Старина Раглан обдумал это. Деньги значили для него много, но его репутация – еще больше. Его занятием было создавать литературную моду, а не следовать ей. Но поскольку литературные моды имеют обыкновение ходить по кругу, можно ли решить, кто возглавляет ее, а кто ей следует? Он представил себе, как он, Раглан, начнет крестовый поход во имя старинного английского романа. Разумеется, постепенно, определив исходную точку. Опередить новейшую моду, опередить настолько, чтобы догнать Диккенса...
Теперь, через полтора года после этого разговора, Раглан пожинал плоды. Он обладал властью и популярностью (и наконец-то деньгами), а раньше на его долю выпадало лишь завистливое восхищение. Новый роман, рекомендованный им, расходится дополнительным тиражом не менее пятнадцати тысяч. Он в состоянии положить раз в неделю тысячу фунтов в карман писателя и Бог знает насколько большую сумму в карман издателя, что приносит ему незнакомое доселе удовлетворение. А надев серый цилиндр новейшего фасона и отправляясь на бега со своим другом лордом Ормсби, он почти чувствует себя героем старинного английского романа. Необыкновенной фигурой. Человеком, которого влечет и спорт, и культура.
Представим его себе в майский день, поглядывающим на груду книг на столе и раздумывающим над тем, какая из них окажется в этот раз “книгой недели”. Нет... Не эта... Тоже нет... Хорошо бы найти нового автора... Издано Пампом?.. Ну уж нет... Хотя Уэллард... Где-то он слышал это имя. Ах да, ленч на прошлой неделе. Может быть, это он. Вполне похож на писателя... Говорил, что живет в деревне и не разбирается...
Он читает стоя в течение пяти минут...
Затем он читает сидя в течение пяти минут...
Затем он встает, надевает шляпу (а не серый цилиндр) и направляется домой, неся “Вьюнок” под мышкой.
Он нашел книгу недели.
В целях преуспеяния мистер Памп носил длинную бороду, старомодный сюртук и черный шелковый цилиндр с загнутыми полями. Это питало доверие начинающим авторам. Сюртук и борода говорили о том, что существуй фирма в давние времена, она непременно издавала бы Теккерея и Троллопа; а загнутые поля шляпы свидетельствовали, что фирма, хотя и старинная, не чурается новых методов. Поскольку в единственный день недели, когда мистер Памп не был занят изданием книг, он не расставался с сюртуком и с бородой, его можно назвать человеком почтенным, а поскольку в течение остальных шести дней он издавал книги, следует признать, что он обладал профессиональной дальновидностью.
Мистер Памп не был лицемером. Он был религиозным человеком, относившимся к религии слишком серьезно, чтобы смешивать ее с делами. Один цилиндр висел у него в конторе, а другой он брал в церковь и, читая молитву, ставил у ног, хотя сюртук и благожелательное выражение лица оставались при нем всегда. У него было два цилиндра и только одна шляпная коробка. Утром в понедельник он с благоговением убирал Бога на неделю и вытаскивал Мамона. В воскресное утро он – благодарно или с надеждой, в зависимости от того, как шли дела, – вновь обращался к Богу. Никто не может служить двум господам сразу.
Мистер Памп утверждал, что не гонится за бестселлерами. Возможно, потому, что ему не часто перепадали бестселлеры. Он издавал столько книг, сколько ухитрялся добыть, и старался получить с каждой небольшую прибыль. “Обычный договор автора с издателем” гарантировал ему незначительный доход, а подписание “типового соглашения” давало надежды на большее. Ибо мистер Памп специализировался на романах с сексуальной тематикой, и хотя рискованные эпизоды обычно кончались на том, что лампа гасла, звездочки, которые за этим следовали, оставляли сколько угодно простора для воображения и надежду, что когда-нибудь... Но мистер Памп избегал риска. Он предпочитал поддерживать в читателе надежду.
Признание “Вьюнка” книгой недели поразило его. Редакторы и рецензенты явно были предубеждены против него. Они уделяли ему безобразно мало места по сравнению с количеством рекламы, которую он помещал. И хотя “Вьюнок” не “такого рода” книга, удивительно, что Амброз Раглан... Какой же договор с ним подписан? Уэллард... Уэллард...
Он подошел к несгораемому шкафу, нашел договор и разложил его на столе.
Хм. Следующие шесть книг... и половина всех прав... расчеты раз в год... Неплохо. Да, деньги здесь будут. Нужно браться за работу...
Мистер Памп снял телефонную трубку и взялся за работу.
Если начать листать перед Реджинальдом страницы словаря, в глаза ему сразу бросится слово “вьюнок”, а если раскрыть наугад телефонный справочник, он непременно тут же наткнется на фамилию Уэллард (но не на свою собственную). Так бывает со всеми, кто впервые написал книгу.
Сильвия, Реджинальд и три кошки завтракают вместе. У Сильвии на завтрак грейпфрут, у кошек – молоко из ее блюдечка, у Реджинальда – яичница. Каждое утро Реджинальд, глядя на Сильвию как на цветок, покрытый каплями росы, боялся развеять словом, прикосновением, вздохом исходивший от нее аромат свежести, ореол, окружавший ее, спугнуть выражение невинности и изумления, стоявшее в ее глазах, словно она пыталась вспомнить прекрасный и романтичный сон. Когда он видел, как она сидит напротив него с чуть застенчивым видом, а почувствовав его взгляд, улыбается в ответ, понимал, что вот Вестауэйз, а вот Сильвия и они принадлежат ему, видел газоны и клумбы, которые заглядывали в открытую дверь, маня его к себе, это наполняло его таким невыразимым счастьем, что он боялся поднять глаза, чтобы не нарушить его. Поэтому он читал вчерашнюю вечернюю газету, пришедшую с сегодняшней почтой, и уверял себя, что если не слишком задумываться над этим, невероятный сон, в котором он женат на Сильвии и они вместе живут в Вестауэйзе, будет длиться без конца.
В девятнадцать лет Реджинальд мечтал о Кембридже. Смерть отца и последовавшее безденежье покончили с этой мечтой. Его подготовка к жизни заключалась в пройденном курсе средней школы и неплохих спортивных результатах. Существует лишь одна профессия в мире, где все это может пригодиться, причем только для того, чтобы быть переданным следующему поколению. Реджинальд как можно скорее отрастил усы и сделался помощником учителя во второразрядной школе. Он просуществовал так четыре жалких года. Затем, слегка пополнив свои классические знания математическими, он сбрил усы и отсидел такой же срок в банке. Началась война, он отрастил усы и отбыл еще четыре года. Война кончилась. Он снова сбрил усы...
Такова жизнь мужчины. Двенадцать лет мерзости.
Школа в Селби. Измазанная чернилами классная комната, измазанные чернилами ученики. Измазанные чернилами мозги старшеклассников, отупевшие мозги учителей. Бессмысленный непрекращающийся шум. Шум и мерзость. Стук мерзких башмаков по мерзким коридорам, звук мерзких голосов в мерзких помещениях. Убожество и бессмысленность окружающего. Без просвета, без выхода...
Банк. Гул Лондона. Жуткие меблированные комнаты, где сквозь стены слышны голоса и шум. Город в обеденное время. Толчея, крики, невыносимый смрад подвальных кафе. Бессмысленность работы; разговоры его собратьев-клерков, их убогие любовные похождения. Мерзость всего окружающего. Без просвета, без выхода...
Армия. Война. Высшая степень бессмыслицы, шума и мерзости. В этой оргии грохота, жестокости и грязи окончательно обнажается человеческая душа. Теперь наконец мы нашли себя, давайте продолжать... Без просвета, без выхода...
Война окончилась. Почему? Почему бы не воевать дальше? Дома нас ждет только мерзость и бессмыслица. Мы уже осудили себя, нашли образцы для подражания, объявили свою религию Богу. Ведь легче продолжать воевать, чем перестать, а потом начать вновь...
Но война кончилась. Что делать дальше? Сбрить усы, а что потом?
Потом он встретил Сильвию. Ему было тридцать два года, высокий, худой, мускулистый, ожесточенный, полный бессильной и бессмысленной ярости, потерявший надежду, без гроша в кармане. Ей было семнадцать, она была хороша собой и застенчива, воплощение красоты и покоя, которых так не хватало Реджинальду. Что ж, если бы он мог время от времени видеть ее, он был бы счастлив...
Он не был счастлив. Последовавший год принес столько боли, сумятицы и смятения, что по сравнению с ним годы войны казались идиллией. Небо и ад, небо и ад, попеременно. Она любит его, нет, не любит, за что ей любить его? У него нет денег. Какого дьявола, что тут могут значить деньги? Но если он беден, как он может жениться на ней? Вдруг он становится богатым. Чепуха. Как он может стать богатым? Умирает одна родственница – кто же это? – и оставляет ему состояние. Что ж, теперь он богат. Теперь он может просить ее руки. Но как он будет просить ее руки, если все, что он может предложить ей, это деньги? Какого дьявола, что тут могут значить деньги? Очень даже много. Или возраст? Он уже не молод, а она – дитя, нет, это она жила всегда, а он вчера родился и ничего не смыслит. О Сильвия, Сильвия, недосягаемая Сильвия, если бы я мог находиться рядом с тобой, всегда видеть тебя, я был бы счастлив!
