Накормить и напоить телушку, досмотреть там еще что-нибудь возле хаты сколько на это времени нужно? Пройдет каких-нибудь полчаса, не больше, и уже слышит Данила звонкий и ласковый голос с порога сеней:
- Тата, идите завтракать!
Завтракают они с аппетитом, потому что все на столе свежее, горячее и приготовлено умелыми руками. Потом Лариса собирается на работу и на ходу говорит отцу, что нужно сделать в хате и возле хаты днем. Избави бог - не приказывает, не командует, а просит, и такой у нее в это время голос, такие слова подбирает, что Данила на небо полез бы, только бы исполнить ее поручения.
- Вот это Вите я сварила, - показывает Лариса на чугунок в печке. - Как встанет, дадите ему. А это - кабанчику. Когда будете замешивать, немножко посолите. Да смотрите, сами тут не голодайте. Если мы опоздаем к обеду или совсем прийти не сможем, так вон в углу щи - сковородкой накрыты.
Вставал Виктор, и для Данилы начиналась самая сложная часть работы. Нужно было, во-первых, орудовать ухватом так, чтобы не обернуть чего-нибудь в печке, а во-вторых - разобраться и не перепутать, где стояло приготовленное для Виктора, где для кабанчика, а где для Данилы.
Позавтракав, Виктор шел сначала к Шандыбовичам и диктовал там Ольге разные донесения и распоряжения. Ольга морщилась, кривилась, но все-таки писала. Часам к десяти перед окнами Шандыбовичей появлялся Мефодий с оседланным жеребчиком. Виктор выезжал на поля, а Ольга ломала голову, придумывая себе занятие на день.
Данила, отправив сына, выполнял остальные поручения невестки и находил себе массу всякой другой работы. К полудню он ждал Ларису и, что бы ни делал возле хаты, невольно прислушивался, не слышно ли невесткиного всегда ласкового голоса, не зовет ли она:
- Тата, идите обедать!
Если невестка не приходила (а сын почти каждый день не являлся к обеду), то и старик не доставал из печи заветный чугунок. Ведь стоит взять ложку, помешать щи - и потеряют они всякий вкус, пропадет тот особый свежий аромат, что заставляет человека садиться за стол, если он и не голоден. Раз невестка оставалась голодной, то и Данила ничего не брал в рот до вечера.
В сумерках возвращалась домой Лариса, доставала из печи чугунок, и они вместе ели упревшие за день щи. Потом она затапливала печь, чтобы приготовить что-нибудь посвежее - для Виктора. Поужинав, наливала в корыто теплой воды, ставила на пол возле полка и говорила свекру:
- Тата, попарьте ноги перед сном. Очень уж хорошо спится после этого.
И Данила покорно разувался, садился на полок, опуская в воду пропотевшие пальцы уставших ног. Иной раз, бывало, так и задремлет над корытом. Дремлет, вспоминает разное. Тепло ему... Да, вот во время оккупации Данила хоть и очень боялся, но рискнул украсть у немцев такое же тепло...
Проходя как-то в сумерках огородами, увидел, что немцы подвезли к крушниковской баньке чуть не сажень сухих дров. Заныло у Данилы сердце: ведь дома ни сучка, ни щепочки. Витя сидит на печи, укутанный одеялом. Намерзся до того, что посинел весь, зуб на зуб не попадает, "Схватить бы пару поленцев!" - подумал Данила. Но возле дров стоял часовой - не подойдешь.
Долго кружил Бирюк неподалеку от бани, все глядел, не отлучится ли куда-либо часовой. Потом стало ясно, что немцы будут топить сегодня, значит, никуда они отсюда не уйдут. Данила сходил проведать сына, но усидеть дома не мог. Тянуло к бане: это подумать только - почти сажень сухих дров! Дежурил в затишке с час, потом заметил, что немцы вдруг высыпали друг за дружкой на улицу. Не иначе что-то встревожило их. Подождал Данила с минуту, чтобы убедиться, что ни одного бандита в бане не осталось, и - давай таскать эти дрова! Чуть не надорвался, пока перетаскал...
Задремлет Данила - подойдет к полку Лариса, поправит подушку, и старик ложится отдыхать. Засыпал он в ту же минуту, и только когда просыпался за полночь и впадал в неизбежную стариковскую бессонницу, перебирал в памяти все, что было вчера. Видел, как Лариса поправляла подушку и накрывала ему ноги... За что ему такое уважение от невестки, чем он его заслужил? И думалось, что, верно, просто счастье пришло под старость к человеку, не всю ведь жизнь быть ему несчастным. А когда еще дальше пускался в свои рассуждения, приходил к выводу, что заслуга у него все-таки есть. Вырастил, воспитал сына - вот тебе и главная заслуга. Не было бы сына - не было бы и невестки.
Виктор по-прежнему представлялся отцу хлопцем необыкновенным, таким, что равнять его с кем-либо другим просто грех. Потому, верно, и жена ему попалась такая необыкновенная: Лариса знала, за кого шла.
Правда, в последнее время Данила уже не раз подумывал о том, что надо бы кое-что сказать сыну - ему же на пользу. Например, зачем Мефодий каждое утро торчит с конем перед окнами? Даже при Шандыбовиче такого не бывало. Потом, можно ведь было бы чуть пораньше вставать и помогать жене по дому, пока идти на работу. А он спит себе и в ус не дует. Как при отце жил без всяких хлопот, так и при жене.
Думал старик об этом сказать, да не осмелился. Теперь Виктор самостоятельный человек, женатый. Пускай ему жена говорит. Посоветуются между собой, пошепчутся и все уладят. Люди разумные.
Отцовская гордость за сына не уменьшалась из-за этого. Что есть, то есть. Без матери, без чьей бы то ни было помощи поставил на ноги человека, дал образование... Вот осталась только старость, все лучшее прожито, и - все подарено сыну. Не жалел Данила о том, что не мог теперь припомнить минуты, когда бы не заботился о сыне, не дрожал за его судьбу...
Чтобы научить хлопчика бить в бубен, Данила, помнится, несколько раз ходил в соседнюю деревню, выторговал там у одного придурковатого музыканта старенькую, побитую на бабьей голове скрипку. Склеил и месяца два пиликал по вечерам, пока не вернул пальцам и памяти заученный когда-то в ранней молодости кадрильный галоп. По праздникам отец играл, мальчишка бил в бубен, тоже сделанный Данилой, а люди шли по улице и останавливались около хаты: "Весело живут Бирюки".
Постепенно вошло в правило - только то в жизни имело смысл для отца, что было полезным и интересным сыну.
Молодой бригадир сидел за столом в своей хате и разбирал почту.
Почта приходила в Крушники не часто, зато уж когда приходила, то огромной пачкой, за несколько дней кряду. Виктор обрезал конверты ножницами, как заправский канцелярист, и читал каждую бумажку - долго, внимательно, словно заучивал наизусть. Несколько директив было от колхозного правления с замысловатой подписью председателя. Все они начинались словами "Под вашу личную ответственность", которые бригадир обычно не прочитывал. Две директивы были от сельсовета и одна от районной пожарной охраны. В них тоже значилось: "Под вашу личную ответственность предлагается..."
Виктор разгладил ладонями все листки, аккуратно проставил сегодняшнее число и сложил их в папку.
Вернулась с поля Лариса. Развязала клетчатый платок, улыбнулась мужу.
- Чего это ты такая розовая? - принимаясь за газеты, спросил Виктор.
- Сказали, ты поехал домой. Спешила, чтобы хоть раз пообедать вместе.
- Ну как там лен? - тоном хозяина спросил Виктор. - Весь разостлали?
- Весь! - ответила Лариса, и ее лицо еще больше порозовело. - Теперь бы только росы теплые!.. Шелк был бы, а не лен!
- Тут тебе письма, - с ноткой безразличия в голосе проговорил Виктор и на миг задержал взгляд на двух синих конвертах.
Лариса взяла один конверт, посмотрела его на свет в окне и оторвала полоску. "Под вашу личную ответственность, - тихо читала она, - предлагается срочно прислать сведения о сборе членских взносов..."
- От кого это? - узнав знакомый стиль, спросил Виктор.
- От нашего секретаря комитета, - вдруг удивившись, ответила Лариса. Но я ведь уже давно послала эти сведения!
Это немного омрачило ей настроение. И, наверное, чтобы окончательно не испортить его, Лариса отложила второе письмо в сторону и принялась поправлять на затылке волосы.
- Может, будем обедать? - предложила она, и в ее голосе, видимо, невольно, прозвучала настороженная просьба и какая-то боязнь, что Виктор может вдруг отказаться от обеда, встать и выйти из хаты. - Я, выбегу тату позову. Пообедаем, тогда и прочитаем все: и письма и газеты.
Пока она искала на дворе отца, а потом доставала из печи чугунки, Виктор все-таки просмотрел газеты. В областной была большая статья о крушниковской бригаде, а в районной - целая полоса. Самым подробным образом описывалось, как в бригаде добивались высокого урожая льна, и чуть не в каждом абзаце упоминалась фамилия бригадира.
- Тут все о тебе! - сказал Виктор жене, когда та начала подавать на стол.
Положил на подоконник газеты, а сам подумал: "Не так и много о ней. Это все Шандыбовича работа. Умеет человек и людям сказать, если надо, и бумажку накатать".
