Она провела у себя в комнате и следующую неделю – выходила только в туалет и перехватить что-нибудь на кухне. Питалась главным образом рисовыми хлебцами, запивая их содовой. Лицо стало бледно-восковым, на волосах оставили след восемь разных красок. Наконец мать не выдержала и вошла к ней.
– Ты что, собираешься кого-нибудь убить?
– Что? – переспросила Касс, глядя в потолок.
– Ты ведешь себя так, что я не удивлюсь, если в один прекрасный день позвонит репортер и скажет: «Миссис Коуэн, ваша дочь только что застрелила президента. Ваши комментарии?»
– Интересная идея. Надо подумать.
– Кассандра, не разговаривай со мной так.
– Мама. У меня нет сил никого убивать.
– Ты выглядишь как персонаж из книги Энн Райс.[26] Жуткий образ жизни. Нездоровый. Ты неделю не выходила на свежий воздух. А эта комната… Здесь же пахнет!
– Не чувствуется, если все время в ней находишься.
– У тебя, родная, посттравматическое состояние. Ничего необычного после того, что случилось. Тебе надо посоветоваться с психиатром.
– Нет.
– Ну, с психологом.
– Нет.
– С социальным работником, специализирующимся на таких случаях. Это почти то же самое, что…
– Нет. Уйди, мама.
– Что ты читаешь?
– «Источник».
Мать нахмурилась.
– Айн Рэнд?[27] Ты уверена, что тебе нужно именно это?
– Это роман о человеке, который отказывается идти на компромисс, – сказала Касс, сама чувствуя у себя в тоне какую-то затверженность. – О человеке, который борется с посредственностью, соглашательством и ложью.
– Ч. т. д. – фыркнула мать.
– Что это значит? «Чем тебя долбануло»?
– Тебе отлично известно, что это значит. «Что и требовалось доказать». Тебя же в Йель приняли, насколько я помню. Прости, родная, я не хотела… Я просто думаю, что читать Айн Рэнд в таком состоянии не полезно. В старших классах у меня был бойфренд, который читал ее книгу «Атлант расправил плечи». Кончил тем, что стал раздавать на улицах листовки, убеждающие всех заботиться о собственной персоне. Малоприятная философия.
– Я так не считаю, – сказала Касс. – И давай я в соответствии с ней сама о себе позабочусь, ладно? Это будет не слишком эгоистично с моей стороны?
– У меня не очень хорошо получается спорить. Потому-то я и пошла в экономику. С числами не спорят. И долго ты намерена просидеть в этой пещере?
– Пока сталактиты не вырастут. Можно еще рисовых хлебцев?
– Сама позаботься об этом, пожалуйста.
На следующий день мать снова вошла к ней в комнату, неся телефонную трубку – теперь точно военный трофей.
– Тебя. – Она вся сияла.
– Кто это?
– Берти Вустер Боснийский.
Касс после возвращения домой рассказала матери во всех подробностях, как было дело.
– Алло, – недоверчиво произнесла Касс.
– Ну наконец-то, – сказал конгрессмен Ранди. – Ни звонков от нее, ни писем. Еле-еле вас нашел. Как вы, ничего?
– Смотря что понимать под словом «ничего». Я жива. По теленовостям вижу, что и вы тоже.
– Касс, – сказал он. – Не знаю, честно говоря, с чего начать.
– Невезуха есть невезуха. Особенно на Балканах.
– Как рука?
– Чешется.
– У меня самый приятный момент за день – когда можно снять протез и почесать культю. С возрастом, как говорится, начинаешь ценить мелочи. Вы знаете, я… я… я просто пытался…
– Проехать по минному полю. Не получилось. Но мы остались живы.
– Мне очень жаль. Я сделаю для вас все, что смогу.
– Видела вас по телевизору. Перед Капитолием. Белые голуби?
– Строго между нами: на самом деле они сизые. Их окунают в корректирующую жидкость. Дешевле. У меня новый пиар-агент. Настоящий гений фотосессий. Фамилия – Таккер. Теперь слушайте. Я посылаю за вами самолет. Хочу с вами поговорить.
– Поговорить? О чем?
– О вашем будущем.
– Разве оно у меня есть?
– Армейские – просто сволочи. Я же им сказал, что сам во всем виноват. Хотите, вклею им публично?
– Да нет. Бог с ними. Но я бы обошлась без домыслов в СМИ о том, как мы занимались сексом на минном поле.
– Это идет не от меня.
– Побочные эффекты роста вашей популярности.
– Признаю свою вину полностью. Честное слово, я чувствую себя виноватым. Послушайте: я богатый человек, конгрессмен с политическими амбициями. У вас есть все возможности заставить меня раскошелиться как следует. Да я и сам этого хочу.
– Мне не нужны ваши деньги.
– Я предлагаю вам работу. И деньги тоже, если пожелаете. Ваша мама меня ненавидит. Она очень четко дала мне это понять по телефону. Замолвите за меня словечко, ладно? Терпеть не могу, когда матери плохо ко мне относятся. Наверно, это из детства тянется.
Касс услышала в трубке гудение.
– Она сказала мне, – продолжал Ранди, что у вас серьезная депрессия и вы хотите кого-то там застрелить. Пожалуйста, не надо. Это полностью погубит мою политическую карьеру. Вам очень больно?
– Что вы имеете в виду? Физически или так, что неделю за неделей лежишь и глядишь в потолок?
– Если это вас хоть сколько-нибудь утешит, у меня до сих пор сильные боли. День начинаю с двух таблеток перкосета. Потом сижу на слушаниях, и изо рта текут слюни, как у какого-нибудь психа из «Над кукушкиным гнездом». Помощникам приходится вытирать мне подбородок, чтобы не блестел на C-SPAN. Вполне вероятно, что кончу у Бетти Форд.[28] Там и объявлю о намерении баллотироваться в сенат. Голоса нетрудоспособного населения будут у меня в кармане. «Хватит, пациент, лежать – ковыляй голосовать!»
Не смеяться, сказала она себе. Этот человек разрушил твою жизнь.
– Касс!
– Да?
– Я посылаю за вами самолет. Завтра. Вы полетите?
– Не знаю. Я сейчас немножко страдаю агорафобией.
– Я с вами поделюсь перкосетками. Половину отсыплю.
– Ладно.
Из окон кабинета конгрессмена Рандольфа К. Джепперсона открывался не слишком впечатляющий вашингтонский вид. На стенах, как водится, висели малоценные, но крупногабаритные «трофеи»: флаги, карты, награды от организаций, о которых никто не слыхивал, непременные снимки, сделанные во время приемов… В общем, стандартные «обои» вашингтонского деятеля с развитым самомнением. Касс поискала глазами его фотографию со спецназовцами в лагере «Ноябрь». И нашла, конечно, – на видном месте, с надписью: «Поправляйтесь скорее!» Висел и его снимок с особой из Центральной Америки, бывшей женой рок-звезды, сделанный на пляже. Он улыбался, она выглядела недовольной. Что-то, видимо, ей в то утро не принесли в номер так быстро, как она хотела. Позади стола Ранди красовался большой портрет маслом работы Рембрандта Пила,[29] изображающий предка, который подписал «декуху».
Конгрессмен тепло поздоровался с Касс. Она села. Он подал ей через стол листок бумаги. Это был чек Йельскому университету на 33 тысячи долларов, что равнялось годовой плате за обучение. Он пообещал каждую осень выписывать новый.
– Но я жду от вас хороших баллов, – добавил он с широкой улыбкой.
Вот он лежит у нее на коленях – голубенький прямоугольник, ее билет в светлое будущее.
– Ну, – сказал он. – Где радостные возгласы?
– Их запас у меня кончился. Слушайте, я не могу этого принять.
– Господи, да почему же? Уверяю вас, банкротом я себя не сделаю.
– Честно говоря, это выглядит как подкуп.
Ранди посмотрел на нее.
– Чего ради я стал бы вас подкупать? Какой такой секрет я оберегаю?
Она положила чек на стол.
– Я не давала никаких интервью. И не собираюсь. Поэтому, – она подвинула ему чек обратно, – вам не нужно этого делать.
– Касс, за кого вы меня принимаете? Кроме как за богатого идиота.
Он выглядел уязвленным.
– За того, кто собирается стать президентом? – предположила она.
– Здорово вы меня, – улыбнулся Ранди. – На чистую воду. Ох-х… – Он поднял брючину, отстегнул пластиковый протез и почесался. – Зудит. Зудит как не знаю что.
– Старайтесь не расчесывать.
– Благодарю вас, сестра Гнусен.[30] От таблеток только хуже, когда их действие кончается.
Он потерял в весе. Врачи прописали ему в день четыре шоколадно-молочных коктейля по восьмисот килокалорий. На лице все еще были красные пятна от осколков вездехода. Он выглядел… в общем, как человек, выживший после взрыва.
– Я ценю ваш жест, но деньги взять не могу, – сказала Касс. – Работа – другое дело.
Он поднял глаза от своей культи.
– Почему вы не хотите в колледж? Щелкнуть папашу по носу.
– Да нет у меня желания щелкать его по носу.
– Если бы оно возникло – я бы вас не винил.
