Отара овец, две большие мохнатые собаки, в руках мальчишки — чабанский посох-герлыга.
— Возьми лучше меня в колхоз на работу, — просил мальчик. — Я с гуляком управлюсь, хоть — пеше, хоть — на коне. Могу и в свинарнике...
Корытин, думая о своем, спросил:
— Ночуешь у Вахи?
— В вагончике, — ответил мальчик, — все работники там спят. Ваха — добрый, а вот пацаны его...
— Потерпи... — попросил Корытин. — Недолго. И приглядайся. Что там и к чему. Осторожненько. Может, и впрямь есть оружие. Пригляди...— Он говорил и недоговаривал. — Нам будет нужно. А кроме тебя некому. Гляди, осторожно гляди, заметишь — молчи до срока. Я дам знак.
Корытин говорил через силу, перебарывая себя. Он понимал, что научает мальчонку неладному. Но по-иному как? Серьезный нужен крючок, чтобы не сорвалось. Капкан нужен волчий. Чтобы попал и не выдрался.
Он поговорил, уехал, досадуя на себя, совестясь, но и надеясь. Мальчишка — смышленый.
Уборку начали празднично. Прямо в поле Корытин речь держал, поздравляя. Потом комбайны вышли в обкошенные хлебные делянки. Стоял полудень. Бронзовела пшеница. Стрекотали жатки. Первые копны легли на стерню, и повеяло хлебом: горячим духом пшеничной соломы, зерна.
Корытин уехал с поля не сразу. Вместе и порознь с агрономом и бригадиром ходили и ездили от комбайна к комбайну, от копны к копне, проверяя, как обмолачивается колос, порой останавливая машины, подлаживая их, как это всегда бывает в первый день жатвы и молотьбы. Полнились бункеры; потекло зерно тяжелыми струями в кузова машин, тележки тракторов. И вот уже поднялись над степью длинные шлейфы пыли: первый хлеб повезли на ток.
Уехал туда и Корытин, чтобы проверить и поглядеть. Он так и мыкался целый день, от поля к току — и назад. И лишь к вечеру сказал: “Поехал на хлебоприемный”. Но это уже было лукавством. В районном центре на хлебоприемный пункт он даже не заглянул. Иным был занят.
В путь обратный он выехал ночью. В его машине сидел человек в погонах. Позади катила другая машина, с дюжими ребятами при оружии, в пятнистой форме.
На центральную усадьбу прибыли в полночь. Но их ждали. В колхозной конторе окна не светили, но на гул машин вышли два человека: взрослый и мальчишка. Разговор был не больно долгим. Мальчик говорил торопливо, взахлеб, его останавливали:
— Понятно... Понятно... И это понятно. Это — точно? Понятно. Хорошо. Вопросов нет. Ты останешься дома. Сделал свое, молодец. — И короткая команда: — Скотовоз и “КамАЗ” бортовой к Вахе. За рулем — Молчанов и Чинегин. Полная заправка, путевые листы.
И снова поехали, теперь уже на хутор Зоричев, который крепко спал во тьме густой июльской ночи. Лишь на окраине желтели тусклые огни скотьих ферм, да во дворе чеченца Вахи ярко светили на высоких столбах огромные лампы, к которым со всей округи слеталась летучая тварь и кружилась возле огня, словно метель мела.
Подъехали к самому дому, долго сигналили, из машин не вылезая.
— Кого надо? — спросил из тьмы сиплый голос.
— Хозяина!
Вышел полуодетый Ваха.
Долгих разговоров не было. Испуганно и спросонок моргали понятые— соседские мужик с бабой.
Ваха не сразу в себя приходил, потому что гости были серьезные: не свой участковый, не райцентровская милиция, а офицер в защитной форме и ребята с ним — не шутейные. Они быстро перетряхнули дом, все кладовки его, нашли автомат, пистолет, две гранаты. Работников, которые ночевали в вагончиках, подняли и велели пригнать с дальнего база, от речки, двенадцать бычков-абердинов черной масти. В просторном сарае курганом лежало свежеобмолоченное зерно. В бетонированной яме, возле свиных загонов, — тоже зерно.
Закончив обыск, работников-бичей заперли в вагончик. На улице под фонарным огнем писались протоколы обыска. Ваха принялся было за привычное:
— Дорогой... Погоди... Зачем спешишь? Мы — люди...
Но ему приказали:
— Молчать. — И еще раз: — Молчать! Или рот заткнем.
Он хотел было к дому пройти, но сказали:
— Стоять.
Молчаливые ребята в пятнистой форме были строги. Вахиных сынков они успокоили мигом.
Наконец окончили бумажную писанину, отпустили понятых, сели тут же, на воле, втроем, под яркой лампой: Корытин, военный чин и хозяин. Ваха снова открыл было рот. Его остановили:
— Когда спросят, ответишь. А сейчас слушай внимательно. Краденое колхозное зерно, порядка десяти тонн. Двенадцать голов скота, украденных в Иловлинском районе, колхоз “8 Марта”. Порода абердино-ангусская, клейма повреждены. Незаконное хранение огнестрельного оружия. Теперь — ваше слово. Коротко.
— Дорогой, так не надо: ночью, я думал, грабят, дети, жена... Мы разберемся, меня все знают. Я звоню нашему старейшине... Он подъезжает. Мы разбираемся. Какое зерно, кто меня обманул, указываю, у кого покупал, при свидетелях. Какое оружие... Это игрушка, ребята нашли, не успели отдать... Молодые, глупые... Завтра поедем в райцентр...
— Сегодня поедем, — поправили его. — И не в райцентр, а подальше, вместе с твоими сыновьями.
— Я могу...
— Ты ничего не можешь. Уясни это. А мы можем еще и могилку раскопать.
— Какую могилку?
— Ты не знаешь какую?
— Бичи... Пьяницы... — начал сбивчиво объяснять Ваха. — Помирают... Хороним...
— Смотря как помирают. Но это — к слову.
Случайно или нарочно звякнул металл наручников.
— Все будет сегодня, сейчас. Слушай председателя.
Корытин продолжил речь:
— Слушай внимательно. Или тебя с сыновьями они забирают, — кивнул он в сторону военных, — или другой вариант. Называешь адрес за пределами нашей области. Забираешь скот, кроме этих бычков. Забираешь семью, имущество, и тебя везут по твоему адресу. Прямо сейчас. Выбирай. Времени на раздумья у тебя нет.
И, подтверждая слова Корытина, ко двору, к его яркому свету, медленно подползли два автомобиля — огромный скотовоз и бортовой “КамАЗ”.
Ваха снова пытался что-то говорить, несвязное. Его оборвали:
— Три минуты на раздумья. Грузись — или увозим.
Ребята в камуфляжной форме, словно занудившись, стали прохаживаться. В такт шагам позвякивали наручники, пристегнутые к поясам.
— Бумаги отдаете мне?
— Бумаги в надежном месте. Мое слово — гарантия, — ответил Корытин.
Ваха шумно и коротко вздохнул, переводя взгляд с Корытина на офицера и обратно, сказал:
— Уезжаю.
Машины, утробно рыча, вползали во двор. Выпустили из вагончика работников-бичей. Началась погрузка с мычаньем да блеяньем.
Той же ночью, еще до рассвета, груженые машины ушли из хутора.
Корытин с помощниками и понятыми успел проведать на хуторе еще один двор. Нашли зерно. Составили акт.
Корытин спать не ложился. Рано утром на поле, возле комбайнов, собрали всех: комбайнеров, штурвальных, шоферов, ремонтников. Корытин держал речь:
— Первый день уборки. Воровство. За хищение зерна Ваха с семьей выселен из пределов области. — Это уже было не новостью. Разлетелось.— Ворованное зерно обнаружено у Моргунова. Дело передано в прокуратуру. Краденое изъято. Пре-ду-пре-ждаю, — громко, раздельно и внятно сказал Корытин, — воровства зерна не допущу. Ни от комбайнов, ни при перевозке, ни с тока. Зерно — это жизнь колхоза. В целях сохранности точно определены и будут охраняться маршруты движения машин с зерном от комбайнов на ток. За малейшее отклонение от маршрута — немедленное увольнение.
— А если поломка какая, дорогу уступить, свернуть... — зачастил один из шоферов, поглядывая на своих коллег и ожидая поддержки.
— Говори, говори... — приказал ли, одобрил Корытин. — Говори сразу...
— Если чуток в сторону, указателей нету... Там — лесополоса, там — сверток...
— Говори, говори...
— Вот я и сказал.
— Все сказал?
— Все.
— Спасибо за честность, — поблагодарил Корытин и бригадиру приказал: — С машины его снять. Сажайте моего шофера. Вечером разберемся. Начинайте работать! — возвысил он голос. — И помните: дитё мамку сосет, оттого и живо, но сиськи у нее не откусывает! А кому новины, новой пшенички захочется, то уже по итогам первой недели заработанное зерно можно выписывать. Доставка на дом. Начинайте работать, — закончил он.— И пусть нам поможет бог.
Расходились молча. Без обычных в таких случаях разговоров, галды. Затрещали движки, один за другим расползались комбайны от ночной стоянки. И скоро потянулись машины, пыля, от поля к току, с тока к полю.
Но сегодня на этом привычном пути неторопливо колесили два “жигуленка”, в их кабинах сидели чужие люди — молодые, крепкие ребята в короткой стрижке. Порою их видели в придорожной лесополосе, возле хлебных полей, в дозоре.
В последние годы, лишь начиналась уборка, на свежее зерно, словно воронье на падаль, слетались большегрузные, да еще и с прицепами машины. Слетались и кружили возле комбайнов, дожидаясь своей поры. Расплачивались они сразу и наличными.
