Несколько часов ехали совсем без приключений. Правда, в ожидании оных никто, кроме маленького Илюши, не спал. Томительная тягостная тишина обещала что-то неприятное.
Первой не выдержала Большая Медведица. Она вдруг заголосила, что все поняла: нас всех выкрали, нас везут в рабство, нас закроют в подвале, и мы будем делать подпольную водку, и у нас заберут паспорта! А у нее ребенок, ангел Илюша! И надо звонить в милицию! У кого есть мобильный телефон?!
Мобильные телефоны были почти у всех. Мы схватились за них, как ковбои за кольты.
Больше всех этой истерики Большой Медведицы испугался криминальный мужичок. Он тоже заверещал-забился, что он, Бабученко Николай Петрович, не для того выходил на свободу с чистой совестью, чтоб опять попасть в тюрьму. И Большая Медведица так горько расплакалась, как будто плакала последний раз в жизни.
И, уставшие, уморившиеся, отупевшие, мы уже не знали, кого и чего нам бояться – то ли водителя мусоровоза Мишу, то ли бывшего уголовника Бабученко Николая Петровича.
– Граждане! – вскричал Миша в который раз, сверзился со своего водительского сиденья и рухнул на колени. – Половину денег вам верну, только не звоните никуда, клянусь мамой, отвезу куда надо и каждого. Слышите? Всех развезу по домам! Пощадите!
Мы пощадили Мишу и поехали дальше. Я села рядом с Большой Медведицей и шептала, что скоро-скоро… И что какой у нее замечательный мальчик. И что мы это все будем еще вспоминать и смеяться. И что будем потом всю жизнь дружить нашим автобусом. И гладила ее по большой нелепой голове и по плечу. И у меня на ладони остались чешуйки от ее блестящего наряда. Как будто Большая Медведица была рыбой. Потом я перехватила у нее спящего Илюшу. И мы с матушкой уложили его аккуратно на заднее сиденье, подложив ему под голову большой черный батюшкин плащ. Матушка перекрестила мальчика и стала следить, чтобы он во сне не перевернулся и не упал. А молодушки раздали всем печенье и яблоки. И Миша тоненько, негромко и нежно запел про пьяного мачо, который плачет. И студенты – сладкая парочка – стали подпевать.
И стало мне так жаль всех нас. И я рассмеялась. Сначала тихо. Потом смех стал душить меня, я схватилась руками за живот и повалилась на сиденье, откуда муж мой ответственный Аркадий Кузьмич пересел вперед к водителю Мише, чтобы вовремя считывать дорожные знаки. И так лежала я там, свернувшись в клубок, и дивилась приключению, предвкушая, как расскажу о нем всем своим любимым людям.
И вот я подошла к самому счастливому событию в моем повествовании.
Это случилось тогда, когда у нас спустил скат на заднем колесе. И мы чуть не перевернулись в кювет. Но, закаленные и отважные, мы выбрались из автобуса, чтобы девочкам (то есть молодушкам, студентке, матушке, Большой Медведице и мне) пойти направо, а мальчикам – в обратную сторону. И мы, автобусные девочки, побрели куда-то в заросли, в кусты. И вы знаете, что я увидела?! Сначала я подумала, что это какая-то концептуальная выставка, но это оказался старый заросший заброшенный парк. Там были девушка без рук с веслом, плотная такая комсомолка в трусах, потом пионер с горном, тоже в трусах палаточной ширины, пограничник с фрагментами собаки и пара счастливых колхозников со снопом. Все эти фигуры стояли на каменном раскрошенном заборе у входа на стадион. А на стадионе!.. А на стадионе я наконец встретила корову своей мечты. Корову-в-тумане.
– Здравствуйте, корова! – весело кивнула я корове.
Корова тихо-ласково улыбнулась и кивнула в ответ.
Мы обе замерли – и вдруг почувствовали такое ликующее единство друг с другом и с этим миром, такую любовь к этой забавной, нелепой, цветастой, разнообразной жизни, что вот тут, на заброшенном стадионе, можно было и завершить мое повествование. Но внезапно, без всякого объявления и предупреждения, из-за лохматых неряшливых старых ив вышло солнце. Вернее, упруго всплыло. А-а-а-ап! И раздался тут голос:
– Ах, вот ты где?! А мы тебя всю ночь ищем, – молвил голос.
Искали не меня. Потому что зачем меня искать. Все, кто хотел бы меня найти, знают, где я могу находиться. Кричали корове. Кричали радостно и облегченно. Корову любили. Ее искали и нашли.
Мы с коровой бросили друг на друга прощальные взгляды и разошлись навсегда. Она – на голос. Я – назад к автобусу. Нужно было ехать дальше.
И вот тут, уже при свете утра, утомленные и успокоившиеся, все в автобусе уснули. Только муж мой бдительный Аркадий Кузьмич сидел рядом с водителем и развлекал его разговорами.
Мы ехали степями, полями, лесами и окончательно уже не понимали, где мы и как жить дальше. Мимо нас в окнах проплывали рыцарские замки, пещеры отшельников, монастыри кармелиток, немецкие кирхи. Мелькнула где-то вдали Эйфелева башня, потом глухо в утреннем тумане пробил Биг-Бен. Медленно и важно ступая, прошло огромное стадо верблюдов, пролетела летающая тарелка. В городах, которые мы проезжали, на площадях уже мигали огнями новогодние елки, а мы все ехали и ехали, в нашем автобусе была осень, и хитрый изобретательный комар вел счет своим победам…
Проснулась я, когда муж мой спортивный Аркадий Кузьмич пытался взять меня на руки, чтобы вынести из автобуса.
Миша развез нас всех, как и обещал. Пытался отдать половину денег. Но никто не взял, кроме Бабученко Николая Петровича с чистой совестью.
Мы выходили последними. С нами вышли батюшка с матушкой. И тут до меня дошло, что мы – все, кто ехал в автобусе, – не обменялись адресами и телефонами.
– Как же так? – спросила я. – Мы же столько пережили вместе!
– Бог даст, свидимся еще, – устало на прощание ответил батюшка, – все в руках Божьих… Свидимся, Бог даст.
Он был большой, добродушный и наивный, как коала.
Она, наоборот, такая мелкая – ее моль с ног сбивала, – но шустрая и выносливая, как фруктовая мушка дрозофила.
Коала такой светлый, нежный человек. Его все Черновцы знали. Он был хороший. Он страшно любил жить. И людей. И все вокруг страшно любили Коалу. За то, как он умел понять печаль. И за то, как он умел разделить радость.
А Дрозофила эта слыла серьезной, идейной женщиной. У нее было множество идей. Например, такая идея, чтоб я испекла пирог, а она с семьей пришла бы его пробовать. Или идея про надеть мое новое вечернее платье. На нее. И закапать его соусом. Или идея, что ее муж Коала обязан приносить домой гигантскую зарплату и параллельно каждый день работать по дому – прибивать, шлифовать, завинчивать, дырявить дрелью, ходить на рынок, мыть посуду и выбивать ковры. А уж если Дрозофила смотрела последние новости и в мире все было плохо, то ее муж Коала нес ответственность и за это: она переставала готовить ему супы и борщи. А Коала без них не мог жить и работать и не очень знал, как спасти мир, чтоб Дрозофила готовила ему любимую еду. Но самая главная идея ее жизни была в том, что она никому не верила. Никому. А тем более – своему мужу.
Однажды она захотела с ним в кино, на хоббитов смотреть. А Коала накануне мало что после полуночи явился, так еще и с синяками пришел.
– Где ты был? Где?! – вопила Дрозофила. – Где?
А Коала ей:
– Ну ты же не поверишь, не поверишь…
А она:
– А ты говори. Может, и поверю. Поверю.
А к слову: когда Коала говорил, даже ветер переставал свистеть и рвать исподнее на балконах. Ветер слушал, как Коала рассказывает. И собаки слушали. И птицы. И моль переставала мотаться по дому и сбивать Дрозофилу с ног. И все ему верили! А Дрозофила – нет.
– Ну? И где же ты был?! – заранее не веря, спрашивала Дрозофила.
И Коала рассказал. Все просто. Его, работящего Коалу, программиста от Бога, по ошибке закрыли в офисе. И ушли. А когда Коала обнаружил, что заперт на все замки, он, не теряя духа, позвонил в милицию и сообщил, что его, программиста Коалу, закрыли в офисе. И ему одиноко и хочется супчика. И что его шеф вместе с коллективом прохлаждается сейчас или в баре «Ньютон», или в ресторане «Глобус», или где им придет в голову сидеть, – так что посодействуйте. А то дома жена Дрозофила, идейная женщина, ждет, чтоб идти в кино на хоббитов смотреть. Дежурный ответил, что он смотрел про хоббитов, и даже коротко пересказал фильм своими словами, так что надо и ему, Коале, посмотреть. А так как Коалу все знали, все любили, а дежурный в отделении милиции – не исключение, то наряд стал разыскивать шефа Коалы, чтоб Коалу освободить.
Нашли легко. Компания сидела в «Ньютоне». Наряд оперативно оцепил столик Коалиных коллег и потребовал ключи от здания фирмы. А наряд у нас сейчас по городу ходит упакованный, как миротворцы в Ираке. Бронежилеты, каски. И вот эти орлы вежливо так предлагают: «Давайте, ребята, сдавайте ключи, Коала закрытый сидит».
Возможно, проявил наряд некоторое рвение в освобождении Коалы, но шеф все это понял не совсем правильно. Он испугался и побелел. Из всего он понял, что программист его фирмы Коала уже сидит. Закрытый. И есть перспективы и у него. Поэтому, храня молчание, на которое он вполне имел право, потому что это может использоваться против него на суде, шеф буркнул, что пойдет домой за ключами. Потому что дома ключи. И – вот где люди проверяются! – сам помчался добро по родственникам распихивать. Шкеребейко, заместитель шефа, тоже все понял не в свою пользу и тут же побежал явку с повинной сочинять, а Бурлов, изрядно отдохнувший в баре, собрал инициативный легкий мобильный отряд завсегдатаев бара и повел его прямо на ближайшее отделение милиции с криками: «Свободу Коале!»
