Я выпрямилась, скинула туфли и опустила ноги в воду. Потом достала из сумки блокнот и карандаш.
«Дорогой Альберт Эйнштейн», — написала я, сунула кончик карандаша в рот и поглядела на свои ноги. Отделенные от меня слоем воды, они, казалось, зажили своей собственной жизнью и готовы были уплыть от меня куда глаза глядят.
«Очень жаль, что Вы умерли, — продолжала я. — Будь Вы живы, мы могли бы посидеть рядышком на травке. Конечно, если бы Вам не было скучно говорить со мною. По физике мне никогда не удавалось подняться выше тройки. Я, правда, не заслуживала и двойки, но физик, господин Бронгерс, считал меня симпатичной и обожал танцевать со мною на школьных вечерах, постоянно сбиваясь с такта.
Так что мое письмо никакого отношения к физике не имеет. Я ничего не знаю о Ваших открытиях в области квантовой теории, фотоэлектрического эффекта и прочих. Может быть, оттого, что пока не было нужды этим заняться. По утрам, у цветочника на Платной улице, я плету венки для похорон, а днем нянчу чужих детей. И со всем этим прекрасно справляюсь, ничего не зная о релятивистской теории.
Тем не менее я прочла Ваши биографии — ту, что написал Зейлих, и другую, Сноу. Они описали Вас чудаковатым гением. Вы и на фотографиях такой. В мятых брюках и растянутом свитере, вроде ребенка, которому раз в жизни разрешили одеться самостоятельно. А в Ваших усах небольшая птичка с удовольствием свила бы себе гнездышко.
Теперь я читаю Вашу собственную книгу, „Mein Weltbild“, я за бесценок купила ее английский перевод в букинистическом магазине на Льняном рынке. Неудачная покупка. Страницы 26 и 27 оказались намертво склеены между собой — тонкий кусочек сыра растаял между ними, пропитал бумагу, и разнять их мне не удалось даже над кипящим чайником. В этой замечательной книге Вы утверждаете, что ничего в космосе не происходит случайно. Бог, пишете Вы, не играет в кости.
Сперва я подумала, что Вы употребили образ Бога иносказательно, но, похоже, говоря о Боге, Вы имели в виду Самого Всевышнего. Вот тут позвольте с Вами не согласиться. Вы сделали фундаментальное открытие, а лавры хотите отдать другому? А что, если Бог разбирается в законах движения Меркурия в перигелии не лучше меня и по физике схлопотал бы у моего учителя жирную двойку? Вот о чем мне хотелось бы с Вами поговорить.
Дядюшка Апфелшнитт, друг моего отца, считает, что атеизм приносит одни несчастья. Он говорит, что такие ужасы, как Освенцим, стали возможны лишь потому, что люди отошли от Бога и забыли Библию. Но и в Библии они с удовольствием разрубали друг друга на куски. Мне кажется, проблема в том, что люди не вовсе отходят от Бога, но подставляют на его место физиономию Сталина или Гитлера. Ваша картина мира, Ваш упорядоченный Космос с непогрешимым Всевышним, нажимающим на кнопки, лишь подтверждает их правоту. И мне кажется, что Бог в теоретической физике так же неуместен, как сыр в книге».
Поднялась легкая волна и намочила бумагу. Тяжело груженный корабль плыл мимо, и назывался он «Утопия». Женщина с покрасневшими от солнца плечами протирала окошки каюты. Я смотрела ей вслед до тех пор, пока корабль не исчез из виду. Потом положила промокшую тетрадку на траву, растянулась рядом и закрыла глаза, чтобы уберечь их от слепящего солнца.
Проснулась я только к вечеру. Воздух был сух. Лицо горело. Добравшись до автобусной остановки в деревне, я в изнеможении прислонилась к кирпичной стене ближайшего дома.
Дорога до Антверпена казалась бесконечной. Вдруг перед нами открылся луг, заполненный сотнями детей, размахивавших дешевыми бадминтонными ракетками. Что-то в этой игре было не так. У них не было воланчиков! Да они, кажется, и не замечали друг друга, стояли в траве, ни на кого не глядя, покачивая огромными головами, бессмысленно махая ракетками.
«Дауны», — шепнул пассажир, сидевший напротив меня, своей соседке.
Мы долго огибали луг, на котором они стояли. На жесткой земле, под палящим солнцем. Их было много, но каждый — абсолютно одинок. Ракетки с зелеными пластиковыми струнами разрезали воздух, и созданные ими вихри кружились над лугом. Зачем им все это? Они и понятия не имели. Движения их были бесцельны, но в них ощущалась искренняя преданность какому-то важному делу, и я почувствовала себя невероятно счастливой, словно благодаря им постигла одну из важнейших тайн жизни.
Дядюшка Апфелшнитт переболел тяжелым гриппом и теперь потихоньку поправлялся. Я принесла ему анемоны, и он встал с постели — в мою честь. В домашней куртке из черного атласа он выглядел не менее представительно, чем в темных костюмах, которые носил обычно. Но из открытого ворота жалобно торчала похудевшая шея, и щеки его ввалились.
Ворча, он отложил мой букет в сторону, подальше от себя.
— Ты не доставила мне удовольствия цветами. Когда их срезают, они начинают умирать. Я никогда не понимал, как могут культурные люди получать удовольствие, любуясь умирающими в вазе цветами. С меня довольно моего собственного распада.
Он зашелся в приступе кашля. В комнате было душно, но окна и балконная дверь наглухо закрыты. Я хотела открыть окно, но дядюшка Апфелшнитт сказал, что его раздражает уличный шум:
— Может быть, оттого, что я в нем не участвую.
Он уселся поглубже в кресло и прикрыл глаза. Было очень мило с моей стороны принести старику цветочки, сказал он, но еврейский закон это запрещает. Мне пора бы знать, что нельзя сорвать растение, если этим мы причиняем вред какому-то живому существу, даже невидимому. Разве цветы не источник пищи для пчел, шмелей и других насекомых? Дядюшка Апфелшнитт чувствовал священный трепет перед всякой живой тварью. Потому что Талмуд учил, что нанесение бессмысленного горя живому существу будет учтено и наказание не заставит себя ждать. Он никогда не забывал, прежде чем отхлебнуть молока, сказать: «Да будет у коровы, давшей это молоко, долгая беззаботная жизнь».
Я молча разглядывала знакомый рисунок на ковре. На письменном столе стоял глобус, с которым я когда-то играла. Он сильно постарел с тех пор. Континенты и океаны выгорели на солнце. Издали я разглядела Тропик Рака и Тропик Козерога. И пунктиры пароходных линий. Нью-Йорк — Бремерхафен. Саутгемптон — Кейптаун. В детстве эти названия очаровывали меня. Однажды паучок, запутавшись в моих волосах, упал на Сянгфан в Китае, побежал вверх, добрался до Гренландии и остановился на розе ветров. Дядюшка Апфелшнитт захлопал в ладоши. «Да это паучий Марко Поло!» — воскликнул он. Мы с ним тоже много путешествовали. Иногда успевали за день раз двадцать пересечь экватор, всякий раз цепляясь за него килем. Что за времечко было!
Теперь мы вяло сидели рядом.
— Может быть, все-таки открыть что-то, — сказал он, промокая платком лоб.
Балконная дверь скрипнула. В лицо мне пахнуло бензином.
— Это не слишком освежает, — сказала я. — Вам бы лучше вентилятор купить.
Дядюшка Апфелшнитт кивнул:
— Вот придет Мессия, тогда.
Он говорил так, если хотел отложить что-то на долгий срок.
Я обернулась:
— Вы действительно верите в приход Мессии?
Он кивнул и процитировал известную молитву:
— Даже если он задерживается, я верую вопреки всему. И вопреки всему каждый день ожидаю его прихода.
— Значит, он может в любую минуту войти в дверь? Тогда вам надо немедленно побриться!
— Пока что он задерживается.
— Но вы его все равно ожидаете?
— Я ожидаю его вопреки знанию. Не имеет значения, когда он придет, важно, что нам необходимо его увидеть. — Он усмехнулся. — Знаешь анекдот про бедных варшавских евреев, переезжавших из одной лачуги в другую? Целый день возили они на ручной тележке свой скарб. Вечером, наконец, свалили всё на чердаке, под прохудившейся крышей, уложили спать девятерых детей на соломе вповалку и сели передохнуть. Мать уже и пальцем шевельнуть не могла от усталости. И вдруг слышит: по улице бежит человек и вопит: «Мессия идет! Мессия идет!» Бедная женщина вздохнула тяжело и говорит: «Только этого нам сегодня недоставало!»
Дядюшка Апфелшнитт придерживался концепции Исаака Луриа, каббалиста шестнадцатого века из Сафеда. В начале начал, учил Луриа, все осуществлялось Божественной Бесконечностью. Чтобы сотворить мир, Богу пришлось отказаться от Своей Бесконечности. Он ушел в Себя, чтобы освободить место для материи. Так возникли Космос, Земля, человек. И так возникло зло. Из Своей ссылки Бог посылает свет, который вызывает расщепление пространства. Колоссальная сила этого света разнесла все сферы в куски, и наступила катастрофа. Божественный Свет стал растекаться по пространству, с этого началась диаспора евреев, и главная их задача — собрать разлетевшиеся искры, чтобы восстановить Космос в прежнем его величии. Это восстановление, говорил Луриа, можно ускорить, изучая Тору и исполняя Божьи Заповеди.
