А может, всё куда как проще, – задумчиво сказал Лёша. – Их двигало обыкновенное человеческое любопытство: что там, за горизонтом? Ведь когда взбираешься на востряк18, с него открывается новая даль, и разве тебе самому не хотелось её достичь?
Кстати, о далях, – вспомнил я. – Интересно, что древнерусское слово «всток» означало «подъем», «восхождение», «восход». Восток, всток, сток – так в некоторых северных областях называют восточный ветер. Холодный, пронзительный ветер вроде того, от которого наша палатка завалилась, дующий с Охотского моря на западное побережье Камчатки – это тоже восток. Улавливаешь: «всток» – подъём, «восток» – ветер… Ветер, помогающий восходить!
Да ну тебя! – махнул Лёша рукой. – Сильно умный! Всё непонятное любишь говоришь…
Мы ещё долго спорили и спать легли поздно, но сон был недолгим: ипо крыше палатки словно кто-то забегал, притопывая ногами, а потом – бух! – поскользнулся и раз, другой хлопнулся о брезент, и тут же дико завыл ветер, палатка упала, облепив нас сырой тканью.
Кое-как мы выбрались из-под палатки. Тугие колючие струи дождя согнали последние остатки сонливости. Ветер играючи поднимал сучья, забивал рот жухлой травой.
– Лодка! – закричал Лёша. – Сорвёт с прикола!
Вода струилась по щекам, шее, вливалась за шиворот, била по ушам – отвратительнейшее ощущение. Держась друг за друга, мы легли на ветер: казалось, взмахни руками – и тебя потащит над землёй, закрутит, как лёгкий лист бумаги.
Подавшись вперёд, растопырив руки, мы шаг за шагом приближались к берегу – за пеленой дождя его и видно не было. И вдруг ветер стал стихать. Будто кто-то ему команду дал. Сквозь серую завесу я рассмотрел: коряжина на месте, а лодки – нет. Где ж она?
И тут по реке метрах в пятнадцати от нас заскользил какой-то тёмный силуэт. Своими очертаниями он напоминал громадную фигуру женщины…
Мельгытанги – огненные люди
(продолжение)
…Ночью завыл, зарокотал в поднебесье ветер. Атласов приподнял голову, отяжелевшую от крепкого сна, и глянул на огнище. Оно тускло мерцало затухающими углями. Над головёшками в переменчивом свете неясная, будто из тумана, плясала шаманка – плыла, быстро перебирая ногами, в воздухе, то поднималась, то опускалась над очагом и, плавно взмахивая руками, кружилась, кружилась…
Владимир ещё в Анадырском остроге слышал россказни о диковинной шаманке, которая камлает в пенжинской тундре. Бывалые люди сказывали: жениха своего ищет. И все страшные пурги и бураны через неё случаются: так громко плачет и воет, что ветры буйством своим воздымает.
Он перекрестился и, усмехнувшись, зажмурился: негоже казаку во всякую чудь верить. А когда открыл глаза, то окончательно понял, что шаманка ему померещилась. Над огнищем вился лишь слабый голубоватый дымок.
Атласов поднялся с оленьих шкур, отряхнул приставшие к рубахе жесткие волоски, накинул на плечи шубу и вышел на волю. Аспидно-чёрное небо, казалось, прижималось к самой земле – ни простора, ни воздуха, и только у окоема нет-нет да и возникала волна позарей19– слабые и бледные, они быстро тускнели, чтобы через миг-другой вспыхнуть вновь. В тундре ощущалось лёгкое движение– перекатывались комочки снега, с неба сорил мелкий белый пушок. Холод остудил голову, и она стала ясной.
Далёкие земли манили Атласова с детства, и в желании достичь их он был истинным казаком. С тех пор, как русские устремились за Урал, в Сибири ставились новые остроги, распахивались поля – налаживалась переселенческая жизнь, а волна смельчаков катилась дальше, на Север, призывая малые народы под покровительство России и её защиту. Камчатские князцы, признав силу русских, старались избегать столкновений, не пускали пришельцев вглубь своих владений. В глаза улыбались, подобострастно кланялись, но стоило зазеваться – и, того и гляди, получишь удар копья в спину. Коряков страшили лишь «огненные палки» бородачей. Они считали, что мельгытанги дружат с высшими духами, которые и подарили им волшебный огонь, разящий наповал.
Поговорив со сторожевыми, Атласов пошел к своей юрте. И только хотел откинуть её полог, как вдруг словно кто-то потянул его назад. Он, обмякнув, почувствовал, как раз-другой что-то сверкнуло и задрожало перед глазами, тёмный снег поплыл мимо, а в ушах пронзительно зазвенели серебряные колокольчики. И тотчас ярче засверкали позари, и прямо из их сердцевины возникла женская фигура. Она медленно плыла в стылом воздухе, вот уже и лик её близок – бледный, как льняной рушник, ни кровинки в нём: и есть лицо, и вроде как нет. Но недолгим было виденье – дунул ветер, поднял снежную пыль, и чудь в одночасье растаяла…
Атласов недоумённо огляделся, помянул крепким словом всех басурманских нечистых и вошел в жилище. Сбросив шубу, тяжело упал на мягкие оленьи шкуры и закрыл глаза, надеясь заснуть. Но не тут-то было. Его тревожили редкие пронзительные завывания ветра, похожие на женский плач.
– Пустое, – пробормотал он. – Блазнится мне это…
И всё-таки, прислушиваясь к завыванью вьюги, он долго ворочался, мучился вопросом: к чему бы это виденье? Неужто взаправду существуют духи? А ведь отец говорил: верь только в Бога, духи – это всё шаманские сказки! Они специально выдумывают всяких страшилищ и пугают ими своих соплеменников. Темные люди, стало быть, вынуждены просить у шаманов заступничества и помощи: не идёт охота, дохнут олени, рыба не ловится, хвори одолевают – значит, злые духи вредят, и нужно устроить камлание, чтобы их изгнать. За это тундровики кормят-поят шамана, лучшие вещи ему отдают.
Может, и нет никаких духов. Но что же он, Владимир, тогда видел? Совсем рядом та чудь была, если бы мзловчился – за рукав кухлянки мог её схватить… Нет, не примерещилась она! А что, если это знак? Не хочет, проклятая, пускать вглубь тундры, прельщает своими чарами, пугает…
Поход Атласов затеял по своему желанию. По Сибири давно ходил слух о богатой землице за велики горами, тёмными лесами, на самом краешке земли: много там рыбьего зуба и собольков. На чертеже Сибири, составленном по распоряжению тобольского воеводы Петра Годунова20, показана была река Камчатка. Атласов с удивлением прочитал такое объяснение «Списка»21:»… а против устья Камчатки-реки вышел из моря столп каменный, высок без меры, а на нём никто не бывал».
Видать, русские гулящие люди те места хорошо прознали, вон какая точность! И не в честь ли казака Ивана Камчатного прозвана та далёкая река? Надо бы хорошо стариков порасспрашивать, они-то знают, откуда пошло такое название. Иван Камчатый дважды хаживал в земли дальние для государева ясачного соболиного сбору и для поиска и привода под царскую высокую руку неясачных закаменных туземцев – прошёл Пенжину, Парень, верховья Чендона. Вместе с Федором Чукичевым со товарищи и до Камчатки-реки, сказывают, доходил.
Владимир Атласов долго служил в Сибири, слышал множество рассказов о землях незнаемых. Казачья вольница в Якутске затевала даже поход через Анадырь на Камчатку, и не сухопутно – по морю! Тогда некоторые казачки хотели пороховую и свинцовую казну пограбить, и стольника, и воеводу, и градских жителей побить, а торговых и промышленных людей пограбить, после чего – бежать на край земли, где никто их вовек не сыщет. Но заговор был раскрыт, и воевода Дмитрий Зиновьев в 1690 году учинил его участникам жестокое наказание, чтоб впредь неповадно было разбойничать, да и другим – наука.
Владимир Владимирович хотел дойти до края земли, потому и сделал всё, чтобы попасть на службу в Анадырское – далёкий российский острог. Казалось бы, для свободной жизни на новых местах совсем не обязательно было забираться в такую тьмутаракань: в те времена даже на Урале, не говоря уже о Западной Сибири, имелось достаточно территорий, где можно надежно укрыться от бар и государевых приказчиков, чтобы жить своим хозяйством. Но Атласову, как и многим другим казакам, служба в одном месте казалась смертной скукой, а занятия хлебопашеством вовсе не прельщало. В этом они в чём-то были схожи с береговыми и оленными коряками: первые жили оседло, для вторых смысл существования заключался в движении. Возможно, эта неуёмная страсть к перемене мест, которая испокон веков лишает некоторых из нас спокойствия, и бросала казаков в рискованные походы, заставляла открывать незнаемое, и, быть может, это про них говорилось в сказке: пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Эта страсть первооткрывательства зовёт человека и в неизведанные земли, и в морские пучины, и на вершины гор, и в космос…
Владимир Владимирович не случайно добился перевода в Анадырское: через него лежал путь на Камчатку. Начальным человеком в остроге пребывал Андрей Цыпандин, старинный друг Атласова. Однако судьба распорядилась так, что Владимир Владимирович вошёл в подчинение весьма заносчивого сына боярского Семёна Чернышевского.
