«Ха-а! но довольно о вас. Где моя мать?» Она еще чего-то требует.
«Что значит -- ваша мать? Сколько вам лет, чтоб у вас была мать?» -- Я уже устал подлизываться к этой ведьме.
«Что вам сделать с этой книгой?» -- спросил я.
«Это не ваше собачье дело, самозванец Фостер. Где она?»
«Спокойной ночи», -- ответил я.
«Что значит -- спокойной ночи? Я никуда отсюда не пойду. Я останусь прямо вот здесь, пока не выясню, где моя мать».
«Я не знаю, где ваша мать и, честно говоря, могу процитировать Кларка Гейбла[11] из "Унесенных ветром": "мне глубоко плевать"».
«Он назвал мою мать Кларком Гейблом!» -- заорала она и собралась дать мне пощечину. Но я уже все понял и перехватил руку в полете, развернул ее всем корпусом и хорошенько подтолкнул к выходу. Она выпорхнула из двери, точно летучий мусорный бак.
«Отпустите мою мать на свободу! -- вопила она. -- Мою мать! Мою мать!»
Я начал было закрывать дверь. Тут на меня будто дремота навалилась. Я не знал, просыпаться мне или хорошенько дать этой стерве по мозгам.
Она ринулась к двери, поэтому пришлось выйти наружу и проводить ее вниз по ступенькам. По дороге мы немножко повздорили, но я приподнажал ей на руку, и она малость поостыла, а я одновременно, как истинный джентльмен, предложил сломать ее цыплячью шейку, если она сейчас же не припустит по дороге туда, куда ее только донесут эти вешалки, приспособленные вместо ног.
Напоследок она еще орала: «До чего я дошла? Что я делаю? Что это со мной? Что я мелю?» И при этом выдирала из книжки страницы и подбрасывала их над головой, как невеста на свадебном обеде.
-- Как невеста на свадьбе? -- переспросила Вайда.
-- Цветы, -- пояснил Фостер.
-- Ой, я не поняла, -- сказала она.
-- Я тоже не понял, -- сказал Фостер. -- Я спустился и подобрал несколько листов -- посмотреть, что это была за книга, но на страницах не было написано ничего. Пустые, как снег.
-- Бывает, -- сказал я. -- К нам заходят и авторы не в себе, но по большей части все спокойно. С ними нужно вести себя как можно терпеливее, записать фамилию автора, название книги, добавить небольшое описание в Гроссбух Библиотечного Фонда и предложить им поставить книгу на ту полку, которая им больше нравится.
-- С этой-то книгой как раз просто, -- сказал Фостер.
Я только открыл рот...
-- Описание, -- сказал Фостер.
Я только открыл рот...
-- Пустая, как снег, -- сказал Фостер.
-- Я пойду спать в фургон, -- сказал Фостер.
-- Нет, тебе здесь найдется место, -- сказал я.
-- Останься, пожалуйста, -- сказала Вайда.
-- Нет-нет, -- сказал Фостер. -- Мне в фургоне удобнее. Я в нем всегда сплю. У меня там есть спальник, и мне там уютно, как клопу в матрасе.
Нет, все уже решено. Старине Фостеру -- фургон. Вы, ребятки, выспитесь хорошенько, вам рано вставать на самолет. Я отвезу вас на летное поле.
-- Не получится, -- сказал я. -- Мы поедем на автобусе, а ты останешься здесь присматривать за библиотекой. Ты не забыл? Она должна быть открыта все время, пока нас не будет. Ты должен оставаться здесь, пока мы не вернемся.
-- Насчет этого я не знаю, -- сказал Фостер. -- После тех переживаний, которые на меня свалились, я просто не знаю. А ты не можешь позвать кого-нибудь из агентства по временному найму, «девушку Келли» или кого-нибудь типа, а? Черт, да я заплачу из собственного кармана. Они присмотрят за библиотекой, а я пока смотаюсь на Норт-Бич, стриптиза насмотрюсь вволю, пока я тут.
-- Нет, Фостер, -- ответил я. -- Мы не можем вверять библиотеку первому встречному. Сиди здесь, пока нас не будет. Мы ненадолго.
-- Подколи его, Фостер, -- сказала Вайда.
-- Ладно. Интересно посмотреть на следующего психа с книжкой.
-- Не беспокойся, -- сказал я. -- Это было исключение. Пока нас не будет все пойдет гладко.
-- Ну еще бы.
Фостер направился к выходу.
-- Вот, глотните еще вискача, -- сказал он. -- Я заберу бутылку с собой.
-- Во сколько вылет? -- спросила Вайда.
-- В 8:15, -- сказал Фостер. -- Поскольку наш дружок не водит машину, вам, наверное, придется ехать автобусом, ведь Библиотечный Малец хочет, чтобы я остался и возделывал его садик шизиков.
-- Я умею водить, -- сказала Вайда -- плавная, красивая и молодая.
-- И фургон можешь? -- спросил Фостер.
-- Могу, наверное, -- ответила Вайда. -- Я как-то летом водила грузовики и пикапы, когда жила на ранчо в Монтане. Я всегда умела водить то, к чему пристегнуто четыре колеса, -- спортивные машины, что угодно. Однажды даже школьный автобус -- детишек вывозила на пикник.
-- Фургон -- это другое, -- сказал Фостер.
-- Я водила фургон на конной тяге, -- сказала Вайда.
-- Этот фургон не на конной тяге, -- слегка возмутился Фостер. -- В мой фургон никогда не запрягали лошадь.
-- Фостер, -- сказала Вайда. -- Не злись, дорогуша. Я просто пытаюсь тебе сказать, что смогу его водить. Я могу водить что угодно. Я ни разу не попадала в аварии. Я хороший водитель. Вот и все. У тебя прекрасный фургон.
-- Да, неплохой, -- умиротворенно сказал Фостер. -- Ладно, большого вреда не будет, к тому же на нем вы доедете гораздо быстрее, чем на автобусе, да и вернетесь быстрее. И поездка пройдет намного глаже. Автобусы чудовищны, а фургон можно оставить на стоянке прямо перед летным полем. Мне, понятное дело, в этом проклятом дурдоме фургон не понадобится. Хорошо, бери, только рули осторожнее. На всем белом свете это только один такой фургон -- мой, и я люблю его.
-- Не волнуйся, -- сказала Вайда. -- Я его тоже полюблю.
-- Договорились, -- сказал Фостер. -- Ладно, я, наверное, на улицу и спать. Вискач еще кто-нибудь будет?
-- Нет, мне, кажется, уже хватит, -- сказал я.
-- Ладно.
-- Тебя разбудить? -- спросила Вайда.
-- Не надо, сам встану, -- сказал Фостер. -- Я просыпаюсь, когда захочу, минута в минуту. У меня в голове будильник. Он меня всегда поднимает. О, чуть не забыл тебе кое-что сказать. Не ешь ничего на завтрак. Такое правило.
Фостер ушел ночевать в фургон, а мы стали собираться в завтрашний путь. Утром, когда проснемся, лишнего времени у нас не будет.
У Вайды в библиотеке было достаточно одежды, поэтому ей не пришлось идти домой. Жила она всего в квартале от библиотеки, но я у нее, разумеется, не был ни разу. Иногда я расспрашивал ее, и она мне все рассказала.
-- Там все очень просто, -- рассказывала она. -- У меня не много вещей. Несколько книг на полке, белый коврик, на полу -- небольшой мраморный столик, несколько пластинок для проигрывателя: «Битлз», Бах, «Роллинг Стоунз», «Бёрдз», Вивальди, Ванда Ландовска, Джонни Кэш. Я же не битница. Я просто всегда считала, что владеть таким телом, как мое -- это и так слишком много, поэтому все остальное должно быть просто.
В старую сумку фирмы «КЛМ» она сложила кое-какую одежду, зубные щетки и мою бритву на тот случай, если придется заночевать в Сан-Диего.
-- У меня никогда раньше не было аборта, -- сказала Вайда. -- Надеюсь, что в Сан-Диего ночевать не понадобится. Я как-то там была, и мне не понравилось. Слишком много недотраханных моряков, и всё сплошь голые камни и неоновая дешевка. Некрасивый город.
-- Не беспокойся, -- сказал я. -- Сыграем на слух, и если все в порядке, вернемся завтра вечером.
-- Разумно, -- согласилась Вайда, закончив наши немудреные сборы.
-- Давай я тебя поцелую, милая, и ляжем спать. Нам нужно выспаться, -- сказал я. -- Мы с тобой устали, а утром вставать очень рано.
-- Мне еще нужно принять ванну и душ, -- сказала Вайда. -- И подушиться за ушами.
Я обнял Вайду, набрав целую охапку листвы и цвета ее близости, -- она мне ответила, нежно, словно букет.
Затем мы разделись и легли в постель. Я выключил свет, а она спросила:
-- Ты поставил будильник, милый?
-- Ох, забыл, -- ответил я. -- Сейчас встану.
-- Прости меня, -- сказала она.
-- Ничего, -- ответил я. -- Не нужно было забывать. Во сколько ты хочешь проснуться? В шесть?
-- Нет, наверное, лучше поставить на полшестого. Я хочу разобраться со своими «женскими жалобами», пока не проснется Фостер, и успеть приготовить нам всем хороший завтрак. День будет долгий, и лучше хорошенько подкрепиться.
-- Дама не завтракает, -- сказал я. -- Помнишь, что сказал Фостер?
-- Ой. Ой, правильно. Я забыла, -- сказала Вайда.
С минуту было трудно, а потом мы улыбнулись друг другу через тьму -- улыбнулись тому, что нам приходится делать. И хотя мы не видели улыбок друг друга, мы знали, что они здесь, утешают нас, как тысячи лет улыбки темной ночи утешали страждущих всей земли.
Я встал и зажег свет. Вайда все еще улыбалась тихонько, когда я ставил будильник на 5:30. Уже совершенно поздно раскаиваться или сетовать на Богинь Судьбы. Нас крепко держали хирургические лапы Мексики.
Когда Вайда забиралась в ванну, она совершенно не выглядела беременной. Живот по-прежнему был так невероятно и гениально ровен, что я не понимал, как умещавшиеся там внутренности переваривают пищу крупнее печенюшек или ягод.
