Я встретился с Наталией Петровной Бехтеревой. Я хотел взять у нее интервью.
Вернее, так: под видом интервью я просто хотел с ней поговорить.
Она уже не работает. Только приезжает на консультации дважды в неделю.
Все-таки восемьдесят два года.
Но глаза разумные. Сама она маленькая, рука мягкая. Она протягивает руку из-за стола:
– Здравствуйте!
Объясняю, что хочу взять у нее интервью.
– Только не надо из меня делать ведьму! Вот такая девушка. Очень точная, категоричная.
Но потом она смягчилась, и мы поговорили. Говорил, как это ни странно, в основном я.
Я ей рассказывал о подводниках. О том, как заклинивает большие кормовые горизонтальные рули на погружение, и как ты в этот момент падаешь, летишь, и как люди помогают лодке выбраться из глубины, как потом она выскакивает на поверхность и как потом все смеются любой глупости, шутке.
Просто на всех нападает смех. До колик.
Я говорил о том, как скрипит корпус при погружениях, как мы открываем дверь поста, чтоб не обжало, если провалимся на глубину, потому что вдруг вырвет какой-нибудь клапан, и пост в один момент наполнится водой.
Вода-то поступает под большим давлением. Она сразу превращается в туман – ничего не видно. И отсек она заполняет в секунды.
При этом надо очень быстро соображать. Подводники вообще быстро соображают. Они самые соображалистые из военных.
И еще они все артисты. Хорошие артисты – никогда не поймешь, когда мы говорим серьезно, а когда шутим.
А смерть – это работа такая. Человек должен потрудиться, чтоб заработать себе смерть.
Нет-нет, о смерти мы не думаем. Вернее, мы о ней всегда помним. Она рядом. Но это даже не совсем страх, хотя страх, конечно, но это одна из его разновидностей. Та, что не заставляет костенеть от ужаса, а та, что ускоряет работу ума, обостряет все чувства.
В эти минуты человек велик. Он необычайно велик. И он может все.
А там все время кажется, что рядом с тобой еще кто-то. Кто-то на границе зрения. Сбоку. Повернулся – никого. Может быть, это оттого, что там нет сна. Есть забытье, но это не сон.
Там снится такое – цветное, и это можно потрогать. Ты трогаешь – да нет, это не может быть сном – а это сон. Сон, который можно потрогать.
А после похода не встать. Знаешь, что надо подняться, ты уже проснулся, но не встать, не оторвать головы от подушки, и ты ворочаешься, стонешь, переваливаешься с боку на бок, рычишь – но никак не можешь встать.
Это от свежего воздуха. Прошелся по свежему воздуху – он еще пахнет так, будто там сгнило что-то: рыбой, водорослями, камнями. Это все от него. Другой включается обмен в организме. С запахами что-то творится.
Пахнут даже камни. Подбираешь камни – и нюхаешь, а они пахнут. Не объяснить как. Просто пахнут, и все.
А еще замечаешь, что на севере растут очень большие одуванчики. Просто гиганты, а не одуванчики, просто гиганты.
И трава. Любишь траву. Хочется на ней поваляться. Там ведь, под водой, бегают на месте, чтоб суставы не забыли совсем, как им двигаться. Так вот там представляешь, что бежишь по траве. Долго. До горизонта.
А еще я рассказывал о том, как я выходил из тела и что тело как свинцовое – не пошевелиться. А потом ты висишь сам над собой, и тебе так радостно, а мысль только одна: «Наконец-то!» – и ты не хочешь назад – нет. То, что лежит под тобой, твое тело, это просто как старинные доспехи рыцаря, что ли, – неповоротливые, тяжелые. Зачем они, когда можно летать?
И тут кто-то стучит в дверь, и ты сбоку входишь, надеваешься сам на себя, и это больно, это очень больно.
А вообще-то мы с болью друзья. Большие друзья. После похода болят руки, ноги, колени, лодыжки, спина. Болит так, что во сне все чувствуешь.
И пальцы становятся большими, раздутыми и необычайно чувствительными, будто собирают на себя все соринки мира. И от каждой соринки своя боль.
Наталия Петровна говорила, что все это от недостатка информации для мозга. Мозг так защищается. Для него все информация. Особенно– ветер, солнце, погода, запахи. Вот он и защищается, переделывая человека. Так что все мы, подводнички, переделанные.
На прощание она сказала мне со значением:
– Мне было приятно. Я давно уже никому это не говорила.
Потом, когда я вышел из кабинета, она сказала своему секретарю:
– Какая интересная публика!
* * *
Драгоценнейший! Да сдохнут все печали! Да сгинет неуверенность и падет мразь!
Да скукожится всякая нечисть! Да опухнет куцый недруг, к вам приближающийся!
Пусть окуклятся ваши мечты, а желания распластают свои нежные лепестки!
Сообщаю вам еще одну приятную новость: я умнею быстрее, чем бритая мышь обрастает шерстью.
Как там все?
* * *
Да! Забыл сказать. На подводных лодках дерьмо не задерживалось. Мы его отдавали на повышение – в Академии оно шло учиться или сразу же поступало в штаб.
* * *
Доволен ли я самим собою? Когда я напишу что-то, что мне нравится, тогда доволен. А так я пребываю в состоянии довольно обычном. Переживаю жизнь. Не более того.
Нет ли у меня чувства, что я убегаю от жизни? Нет. Я просто лучше всего чувствую себя на бегу. Когда я иду – мне хорошо, сел – хочется спать. Это память о лодке. Там была вечная погоня, и тело запомнило. Тело же состоит в основном из воды, а вода долго помнит. У нее цепкая память.
* * *
Есть ли такие во мне зоны, куда я сам себя не пускаю, которые я не обсуждаю сам с собой? Нет. Я просто не обсуждаю по многу раз. Я обсудил однажды – и все. Я не возвращаюсь. Во всяком случае, не сразу. Только через много лет.
* * *
Чувствую в себе силы плюнуть на прочие силы. Тщеславие – вот что будет править миром в ближайшие дни. Дети порока выстроятся в очередь на раздачу билетиков в вечность.
Как там наши враги? Живы ли? Льется ли на них елей, снисходит ли благодать?
Сквозь гладкую, холеную кожу все равно видны шерсть и копыта.
В аду не хватает на всех сковородок, оттого и на земле заминка.
Ведь все тщета – органов чувств всего лишь пять. Загадка: каким из них лучше всего ощущается богатство? На вид, на вкус, на слух, на запах – или же его можно потрогать?
Все виртуально, кроме того, что попало к тебе в рот. То есть богатство можно только съесть. По полкило за раз. Так что наказание – неутолимость.
* * *
Отгадайте: почему я не хочу быть почетным гражданином? Сдаетесь?
Потому что я хочу быть гражданином и по нечетным.
* * *
Тут недавно звонили и говорили:
– Мы вас хотим послать на книжную ярмарку!
– Ладно, – сказал я, – только мы так договариваемся, что я никому и ничем не буду обязан!
– В смысле?
– В том самом смысле, что если меня о чем-либо попросят чиновники, то я вправе им отказать.
– Мы подумаем, – сказали на том конце трубы и повесились.
* * *
Зря грядущее!
Милорд! Должен вам сообщить, что, по моим наблюдениям, целомудрие с уверенностью овладевает братьями нашими. И проистекает оно не из какого-либо физиологического посрамления или недомогания оных, а единственно от потребности в самой идее аскетического поведения и воздержания при умеренном, спокойном и в то же время достойном течении крови.
Немедленно хочется идти навстречу всякой твари, заключая ее в объятия с криками: «Брат мой! Брат мой!»
Просто нет сил!
Эти инициативы!.. (нет сил)…
Эти идеи!.. (нет сил)…
С виду подлая, тощая, сухопарая, жалкая кляча – а ведь зовется-то Буцефалом!
* * *
Проявиться, стать самим собой, стать русским можно только в зоне языка. Больше способов нет. Ну не кокошник же надевать.
То есть ненависть к нерусским – от недостатка языка. Они от недостатка языка это делают. Им надо чем-то заполнить этот недостаток. Это оттого, что они не-до-языковые. Они не могут сказать. Заполняется пустота. Они заполняют ее действием. Это не поддается логической оценке. Там логики нет.
А «Русские идут!» – это, вообще-то, лозунг шведский. Это так кричали шведские крестьяне, когда русские высадились на Готланде.
Россия – кроме как в языке, в песнях, в былинах и всяких других искусствах – больше же не существует. Как иначе выразить то, что ты – русский? Только языком и кистью. Не табличку же вешать.
* * *
Рассказали историю: в переполненном автобусе мужчина сидит у окна и держит девочку у себя на коленях. Все разморенные, кое-как, вплотную едут. Девочка, перегнувшись через мужчину, рисует пальчиком на запотевшем стекле. Мужчина ей говорит: «Не рисуй! Руки будут грязными!» Девочка перестает рисовать, но через минуту рисует опять. Он ей снова: «Хватит рисовать! Ну сколько тебе можно говорить-то!» А она ему на весь автобус: «Мама тебе тоже говорит: «Не писай в раковину!» – а ты писаешь!»
Весь автобус сейчас же лег.
* * *
Фантастика какая-то. Бедные англичане. Секретным, знаете ли, звуковым (!) импульсным (!) оружием спровоцирован взрыв учебной торпеды в торпедном аппарате «Курска», отчего все в нем и развалилось.
