Игровой час равнялся году, о чем мы периодически забывали, поэтому, в частности, имелись персонажи-долгожители. Так, никем не убитый Джауфре дожил лет до двухсот, надо полагать, и все оставался куртуазным и влюбленным.///
— Сестра, — остановил кто-то Мелисенту на дороге.
Она вздрогнула от неожиданности, нащупала в рукаве нож — и вдруг успокоилась. Перед нею стоял, в берете набекрень, одетый менестрелем, человек из тайной папской канцелярии. Он улыбался слегка виноватой улыбкой.
— Тысяча извинений, мадам! Мы не успели выполнить ваш заказ.
— Я заметила, — сухо проговорила королева.
— Наш человек, который работал в нужном вам регионе, убит… Для нас настали трудные времена. Как выражается Старец Горы: а кому сейчас легко?
Мелисента позволила себе разозлиться.
— Вы, профессионалы, допустили ошибку! За двадцать талеров вы не сумели найти и устранить Генриха — и вот его головорезы хозяйничают в Иерусалимской цитадели и льют кровь моих подданных, как водицу! Клянусь Распятием, моя хрупкая фрейлина Агнес справилась бы с этим делом совершенно бесплатно и уж конечно не позволила бы себе промахнуться!
Наемный убийца в ответ только рассыпался в извинениях, разводил руками и отвешивал поклон за поклоном.
31. О том, какой благодарностью Мелисента отплатила Евангелине Комнине
— Возвращение в Иерусалим было для Мелисенты тяжелым. Пока королева металась по стране, пытаясь найти солдат, события развивались слишком стремительно. Англов в Иерусалиме уже не было — над цитаделью победно развевалось зеленое знамя Пророка.
Не веря глазам своим, королева приблизилась к стенам. Долго ждать не пришлось: со стены глянула на нее хитрая рыжебородая морда — так потом описывала она моего отца своей фрейлине Агнес. (Мой отец красил бороду хной).
Наслаждаясь каждой долей мгновения, мой отец проговорил:
— Ты просила меня избавить тебя от тевтонов, Мелисента. Как видишь, я выполнил твою просьбу.
Безмолвная ярость, глодавшая внутренности Мелисенты, была столь велика, что королева даже не осведомилась у моего отца, как вышло, что он столь легко и без видимых потерь занял Иерусалимскую цитадель. Жаль, потому что подобным вопросом она доставила бы ему истинное удовольствие. Ибо мой отец действовал, основываясь на мудрости. Сказано высокоученым Аль-Хорезми: «Малый ослик, навьюченный золотыми монетами, — наилучший полководец, ибо перед ним раскрываются ворота любой твердыни». Так и мой отец нашел слабого и алчного человека из числа защитников цитадели и предложил ему денег, так что тот, к великому изумлению своих сотоварищей, в надлежащий час опустил ворота перед воинством ислама.
— Что ж, королева, настала пора нам с тобою разделить эти земли. Я хочу часть твоей Палестины, — сказал мой отец.
— Я не могу отдать тебе храм и Гроб Господень, — ответила Мелисента. — Боюсь, мне придется умереть за них.
— Ладно, оставлю тебе твои святыни. А ты чего хочешь?
— Византию, — быстро сказала Мелисента.
— Это можно устроить, — охотно согласился мой отец. — Хотел бы я, чтобы ты увела часть этих воинов, осаждающих меня, в Константинополь. Сумеешь?
— Я могу постараться.
— Неплохо было бы также убрать папу Римского. Он мне мешает. Слишком агрессивен.
Папа Римский прибыл под стены цитадели вместе с крестоносным воинством и теперь деятельно руководил осадой.
Мелисента промолчала. Она просчитывала всего на два хода вперед, но этот расчет яснее ясного говорил ей: после Константинополя ей надлежит уничтожить Дамаск.
— Знаешь, — задумчиво молвил мой отец, осененный новой удачной идеей, — было бы очень неплохо свалить на византийцев вину за ваше поражение. Скажи крестоносному воинству, что это человек из Константинополя открыл мне ворота.
— Могу сказать; да только поверят ли мне?
Эмир призадумался.
— Было бы убедительно показать со стен латинским франкам какого-нибудь византийца. Да только где его взять? Есть ли кто-нибудь из Константинополя, кого ты могла бы пленить и передать мне с рук на руки?
— Нет… У меня и людей нет, способных выкрасть кого-нибудь из Византии и, плененным, доставить к тебе… — начала было королева.
И замолчала.
Замолчал и мой отец.
Так стояли они — он на стене, она под стеной, глаза в глаза — и молчали, и полонились взаимным восторгом, ибо поняли друг друга без слов, а на устах их одинаково ширилась улыбка.
— Вот и хорошо, — сказал наконец эмир Дамаска. — Я буду ждать.
Отыскав Агнес де Вуазен, королева поспешно сказала ей:
— Агнес, найди и приведи мне Евангелину Комнину. Вот письмо от лекаря из Дамаска. Болезнь вернулась в тело моего сына, а Евангелина заразилась от него, обменявшись с ним свадебным поцелуем.
Ибо даже своей верной фрейлине королева не захотела сказать правды, полагая, что в таком случае уговоры Агнес будут звучать убедительнее.
Не задав больше ни одного вопроса — ибо Агнес твердо верила, что Мелисента знает, что делает, — молодая девушка поспешила к Константинополю.
Тем временем под стены Иерусалима все прибывало воинов. Явились буйной ватагой сицилийцы, прибыли храмовники в белых плащах с красными крестами.
Мелисента в монашеской одежде бродила меж солдат, лихорадочно раздумывая над словами моего отца.
И вот среди кишащего люда Мелисента заметила двух девушек, странно похожих между собой, если смотреть издалека, — черноволосых, с тонкими лицами. Но сколь различны были они на самом деле! Одна служила Господу, другая — низменным интересам смертного человека.
— Мне передали, госпожа моя, что супруг мой и ваш сын снова болен, — заговорила Евангелина.
— Увы, дитя мое, болезнь вернулась.
— Я принесла с собой ту святую воду, что дважды уже совершала чудеса над несчастным моим супругом.
— К сожалению, дитя, святая вода не поможет.
— Почему?
Ибо вера Евангелины в святую воду из Алеппо была неколебима, в чем нет ничего удивительного, поскольку византийка неоднократно делалась свидетельницей творимых от этой воды чудес.
— Потому что, дитя, болезнь наслана на Балдуина за грех перед Аллахом и Бог латинских франков ему не поможет.
Сказав так, Мелисента погрешила против собственной веры, ибо почитала Иисуса Христа Богом всемогущим, для Которого нет невозможного.
Но Евангелина, отнеся подобные слова на счет католических «заблуждений» королевы (ибо христиане Константинополя суть греки и веруют иначе, нежели латиняне), приняла речи Мелисенты за вполне искренние.
— В таком случае, и вы, госпожа моя, заражены той же болезнью, — сказала византийка, все еще недоверчиво.
— Разумеется, дитя мое, я больна тоже, — тут же согласилась королева. — Но и вы, и я — мы обе больны лишь внешним образом, и наши язвы лечатся мазями и настоями, в то время как болезнь Балдуина — внутренняя. Его болезнь поразила душу и исцелить ее можно лишь покаянием. Это будет возможно после того, как установится мир с исламскими государствами. Нам же с вами лучше излечиться сейчас, пока еще есть время и не начался штурм. Иначе война затянется и болезнь слишком разовьется.
— Но как мы можем излечиться? — спросила Евангелина, оглядывая великое скопление воинов под стенами Иерусалима.
— Здесь находится мой друг, лекарь из Дамаска. Идемте!
— Куда?
Остерегаясь проявлять чересчур откровенную настойчивость, Мелисента просто указала на стены цитадели.
— Нам спустят со стен веревку. Постараемся проникнуть в крепость незаметно. Нужно успеть выбраться, пока крестоносцы не начали бить тараном в ворота.
Евангелина все медлила. Ее чуткое сердце улавливало подвох, но рассудок не мог ухватить — где скрывается неладное.
— Вы уверены, что святая вода не поможет?
— Да, да, дитя мое. Уверена.
— Но вы тоже пойдете в крепость для излечения?
— Разумеется.
Кусая губы и из последних сил сдерживая нетерпение, Мелисента подвела свою несчастную невестку к стене. Та вдруг повернулась и проговорила страстно:
— Это ведь для того, чтобы спасти Балдуина?
Опустив ресницы, Мелисента кивнула.
Сверху мелькнула рыжая борода и жидкая чалма моего отца. Звериные глаза эмира загорелись желтым огнем.
Мелисента встретилась с ним торжествующим взглядом и еле заметно кивнула.
Развившись змеей, со стены упала веревочная лестница.
— Идемте же, нас ждут, — проговорила Мелисента, обращаясь к Евангелине.
Евангелина еще раз оглянулась на Иерусалимскую королеву… и пошла. Взялась руками за веревку, ступила на перекладину… Ее потащили наверх. К ней протянулись руки воинов ислама. Вот византийку подхватили за подмышки и бережно приняли на стене.
