— Арнольд Арнольд, — сказал господин Арнольд.
— Чрезвычайно рад. Позвольте спросить, где вы даете концерты?
— Мы играем на фестивале в Барселоне.
— Постараюсь попасть на ваш концерт.
— Вы знаток?
— О нет! Я путешествую.
— Мы даем несколько программ. Если… — тут господин Арнольд резко повысил голос, чтобы было слышно в дальнем конце вагона: — Если мадам Туруханова не выкинет снова какой-нибудь трюк!
— Старый идиот! — низким хриплым голосом сказала молодая дама, не отрывая взгляда от окна.
Клод поперхнулся слюной и закашлял со свистом.
Господин Арнольд стал наливаться сизой краской.
— Я идиот! Я идиот, потому что связался с вами, — закричал он, стуча себя кулаком в лоб.
— Тра-та-та, тра-та-та, — явственно спели колеса поезда в наступившей тишине.
— Прошу извинить, — сказал господин Пьер Ч., — я давно путешествую в поездах и очень хорошо знаю расписание. Я невольно слышал, как вы сказали, что поезд прибывает в Барселону в 7.20 утра. И в 3 часа вы хотели назначить репетицию. Это ошибка, извините. Он прибывает в 19.20, то есть в 7.20 вечера.
Хрустнул мундштук, и обломок трубки выпал изо рта господина Арнольда.
— То есть как?! — вскричал он.
— Мсье прав, Барселона вечером, — пролепетал Клод.
Господин Арнольд развернулся и начал с силой биться головой об дверь купе.
— Проститутка! — ревел он. — Я всю жизнь избегал публичных домов. Зачем же я на старости лет связался с проституткой?! Все погибло! Самолетом мы бы давно были на месте. Мы бы давно были в Барселоне, если бы эта бандитка не таскала с собой свой идиотский рояль. Концерт в девять! Когда мы будем репетировать? Я выброшусь в окно! Я погиб!
Грохнула тамбурная дверь, и в коридор влетел человек с большой черной бородой, крючковатым носом и выпученными глазами.
— Свифт! — заорал господин Арнольд. — Вы болван! На какой поезд вы взяли билеты? Мы приезжаем за полтора часа до концерта! Провал! Я не выйду на сцену! Вы заплатите неустойку! Вам ничего другого не останется, как идти в сутенеры к мадам Турухановой! Шлиссельбургский симфонический не знал такого позора!
— Успокойтесь, мсье, умоляю вас! — завизжал Свифт. — Мы что-нибудь придумаем… и не надо меня оскорблять… старая калоша! — неожиданно добавил он.
Мадам Туруханова хрипло рассмеялась.
— Тра-та-та, тра-та-та! — снова пропели колеса в тишине.
Господин Арнольд Арнольд, склонив голову, как бизон, пыхтя и топая, побежал по коридору. Добежал до мадам Турухановой, размахнулся и с силой ударил ее по плотному заду. Звук получился мощный. Мадам Туруханова отступила на шаг и влепила господину Арнольду пощечину такой силы, что его тяжелая голова мгновенно сделала то движение, которое военные делают при команде «равняйсь!».
— Господа, мы артисты, мы художники, остановитесь! — завизжал Свифт, устремляясь к главному дирижеру и солистке.
Господин Арнольд отодвинул его рукой и пошел обратно к господину Пьеру Ч. Лицо его было пожарно-красного цвета.
— Дорогой мсье, — сказал он сравнительно спокойно, — не будете ли вы возражать, если мы проведем репетицию здесь, в вагоне? Не помешаем ли мы вашим занятиям?
Господин Пьер Ч. развел руками:
— Я буду счастлив, но…
— Свифт! — рявкнул господин Арнольд. — Если вы позволили включить в контракт пункт о перевозке рояля, пункт, на который мог согласиться только сумасшедший, то напоминаю…
— Но ведь вы сами… — выдвинул Свифт вперед нижнюю челюсть.
— То напоминаю, — громовым голосом перекрыл его господин Арнольд, — что в контракте нет пункта, запрещающего мне назначить репетицию в поезде! Через десять минут начало! Всех в мой вагон! «Воровка»!
— Импотент! — крикнула мадам Туруханова.
— Я имею в виду увертюру к опере Россини «Сорока-воровка»! Мы с нее начнем. А что касается импотента, то еще посмотрим! — рявкнул господин Арнольд. Потом концерт Рахманинова! Мадам будет играть, стуча пальцами по столу, сидя передо мной!
— О-ля-ля! — воскликнул Свифт. — Это превосходная идея!
Снова грохнула тамбурная дверь. Появился помятый итальянско-арабский человек с крокодиловым чемоданом.
— Место семь! — сказал он проводнику.
— Дорогой мсье, тут особые обстоятельства, — кинулся к нему Свифт, — не согласитесь ли вы занять место в другом вагоне?
— И не подумаю, — сказал с акцентом крокодиловый чемодан.
— Но в таком случае вам придется испытать некоторые неудобства — здесь будет немного шумно.
— Это ваше дело! В билете не сказано, что гарантируют тишину. — Крокодиловый чемодан исчез в купе.
Свифт рысью бросился к выходу.
— У нас были все шансы победить! Все шансы, — говорил господин Арнольд господину Пьеру Ч. — Среди всех прекрасных оркестров, приглашенных на фестиваль, наш, несомненно, лучший. Лучше Магдебургского, лучше Мерзебургского и лучше Вильегорского. И вот — пожалуйста!
Стали появляться музыканты с инструментами.
— Скрипки — купе 3, 4. Альты — купе 5. Духовая группа — 8, 9. Контрабасы — в коридоре! Тарелки — в тамбуре! — кричал Свифт.
Началась настройка.
— Маразм имеет пределы, — сказал молодой скрипач.
— Должен иметь! Но не имеет, — сказал виолончелист в черной ермолке.
— Эй, Свифт! Мы не помещаемся. Куда мы будем выдвигать кулису? — кричали тромбонисты из девятого купе.
— В коридор! Дуйте в сторону коридора! — отвечал Свифт.
— Уберите литавры, дайте пройти, уберите литавры.
— Что вы мне тычете в лицо смычком?
— Я не тычу, а канифолю.
— Так канифольте смычок, а не мое лицо.
Крокодиловый человек выглянул в коридор.
— Перевозка сумасшедших? — спросил он Клода.
— Мы художники, мы должны уважать друг друга, — кричал Свифт.
— Вы что, хотите один три места занять?
— Я сорок лет играю на виолончели раздвинув колени и иначе не умею!
— С вашим задом вам место на крыше!
— Что вы топчетесь? Вы раздавили мой мундштук!
— Всё! Здесь полно! Вы что, обалдели? Идите со своей трубой в тамбур!
— А вы идите в задницу!
— Головы! Осторожно, головы! Заноси свой конец!
— Кто так носит арфы! Кто так заносит арфу в купе! Разве так заносят арфу в купе?! Эх!
— Дайте мне ЛЯ! Дайте ЛЯ!
— Мы артисты, так будем же артистами!
— Дайте ЛЯ! Дайте ЛЯ!
— Нате, ничтожество!
Господин Пьер Ч. сидел на откидном стуле в коридоре. На шее у него лежала доска с партитурой. В его левое колено больно упирался острым ребром контрабас. В правое то и дело бились толстые ляжки вертящегося во все стороны господина Арнольда.
— Концертмейстеры групп, высуньтесь из купе! — господин Арнольд постучал палочкой по оконному стеклу. — «Сорока-воровка» с первой цифры, мерзавцы!
— Старая сволочь! — закричали музыканты.
Поезд громыхал в тесном ущелье между скалами и вдруг выскочил на равнину. Стало тихо.
— Тра-та-та-та! Тра-та-та-та-та! — нежно пропели колеса.
Господин Арнольд поднял палочку… И…
Взвился, вознесся, взлетел Россини!
«Как они играют! — подумал господин Пьер Ч. — Как они любят друг друга! Боже, как они играют!»
Все! Все, что было противоречиво, озлобленно, не понято, — исчезло. Немыслимое блаженное единство! Господин Пьер Ч. слышал каждый инструмент в отдельности и все вместе. И каждый звук наполнял несравненной радостью его душу, его сердце, его голову, каждую частицу его тела. Контрабас всей тяжестью вдавливал свое ребро в ногу господина Пьера Ч., и господину Пьеру Ч. казалось, что прекрасные низкие звуки текут блаженной дрожью из его коленной чашечки. Музыканты страстно целовали медь. Мелко рукодельничали над стальными нитками, вправленными в благородное дерево. Заглатывали жадно костяные наконечники. Всяк своё! Всяк не как другой!.. И… одновременно с колесами поезда, со скоростью, с высокими облаками, с вечерней росой, с солнцем, которое уже коснулось нижним краем черной массы далекого леса… одновременно… с трясущимися толстыми губами седого Арнольда, с его волосатыми пальцами, которые легко и властно танцевали в воздухе… одновременно… со всей черной смутой души господина Пьера Ч… смутой, от которой он хотел убежать в своих необыкновенно удобных ботинках, уехать в бесконечно идущем поезде… одновременно… с ежемгновенно улетающими в прошедшее частичками нашей невеселой жизни, которые, отлетев, на расстоянии кажутся сверкающими осколками веселья… одновременно! Едино, вместе! Так вместе, так дружно, так любовно, как и быть-то не может:
— Та-ра-та-тá-рам! Та-ра-та-тá-рам! Та-ра-та-тá-рам, та-рá-рам, та-рá-та-там!
«Бог мой! — думал господин Пьер Ч. — Мой Бог!»
7
Жаркий день выдохся, испарился, поднялся красноватыми отблесками к высоким облакам, а на его место откуда-то из щелей и выбоин асфальта, из ржавых мусорных баков, из дыр подвалов вместе с запахами отходов, с потрепанными жизнью кошками вылез промозглый бескислородный с колючей пылью вечер.
