— Каридад, разговор, конечно, не из приятных, но его не избежать, поймите. Мы должны разобраться в том, что произошло.
— Да-да, я понимаю, — сказала она, разглаживая кулачком морщины под глазами.
— А произошло нечто необычное. Вашу дочь убили не для того, чтобы ограбить, поскольку, как вы сами знаете, ничего из ценных вещей не пропало. Изнасилование тоже не рядовое, ее мучили, пытали. Но самое тревожное то, что в тот вечер в ее квартире звучала музыка, танцевали и курили марихуану.
Каридад широко раскрыла глаза, а затем медленно опустила веки. Одна рука, движимая каким-то глубинным инстинктом, поднялась к колыхающейся под джемпером груди, словно желая придержать ее. Женщина сникла и, казалось, сразу постарела лет на десять.
— Лисетта употребляла наркотики? — напрямую спросил Конде, используя возникшее у него преимущество.
— Нет-нет, как вы могли подумать такое! — возмутилась Каридад, немного приходя в себя после минутного замешательства. — Это невозможно! Да, она встречалась с разными молодыми людьми, бывала на вечеринках, выпивала иногда, но чтобы наркотики — нет! Кто вам сказал про нее такое? К вашему сведению, она с шестнадцати лет член Союза молодых коммунистов и всегда была образцовой студенткой. Ее даже делегировали в Москву и в пионеры приняли еще в начальной школе… Вам это известно?
— Да, Каридад, известно, но мы также знаем, что в ночь убийства у нее дома имела место попойка и там курили марихуану. А может, были и другие наркотики, таблетки… Вот почему нас интересует, кого пригласила Лисетта на свою вечеринку.
— Ради бога, — взмолилась Каридад, окончательно потеряв самообладание; из ее груди вырвался резкий рыдающий звук, лицо жалобно сморщилось, и даже роскошные и здоровые белокурые волосы стали похожи на сбившийся парик. Верно подметил поэт, подумал Конде, не изменяющий своим литературным пристрастиям: та дама с золотыми волосами вдруг в одиночестве осталась, «как астронавт в космической ночи».[14]
— Маноло, тебе нравится этот район?
Сержант на мгновение задумался:
— Да, неплохое местечко. Думаю, любому хотелось бы здесь жить, только…
— Только что?
— Да ничего! Конде, а ты можешь представить себе в таком месте голодранца вроде меня — без роду без племени, ни тачки, ни заначки? Оглянись — тут у каждого есть красивый дом и машина. Может, и назвали это место Казино-Депортиво потому, что здесь все соревнуются друг с другом. Воображаю местные разговоры! «Скажи, дорогая соседка, ты ведь заместительница министра, так сколько раз ты в этом году ездила за границу?» — «В этом? Шесть». — «А ты, как директор предприятия?» — «А я целых восемь, но почти ничего не привезла, только комплект покрышек для машины, кожаную шлейку для моего той-пуделя… а, и микроволновку — в ней чудесно готовится ростбиф…» — «А кто из наших мужей важнее — твой, руководящий работник, или мой, поскольку работает с иностранцами?..»
— Мне тоже этот район не очень нравится, — согласился Конде и сплюнул через открытое окошко машины.
Ржавый Кандито родился в Сантос-Суаресе, и хотя с того дня прошло уже тридцать восемь лет, он по-прежнему жил там же, в большом старинном особняке на улице Милагрос, построенном еще в начале века, а в пятидесятые превращенном в коммунальное жилье. Несколько лет назад условия изменились к лучшему. Умер ближайший сосед Кандито, и освободившаяся комната без лишних хлопот и хождения по инстанциям — «через отцовскую борзость», как после объяснил Кандито, — присоединилась к единственной комнате, в которой обитало их семейство. Благодаря высоченным потолкам отец Кандито смог соорудить антресоль, и получилась прямо-таки отдельная двухэтажная квартира с двумя спальнями в той части, что ближе к небесам, а внизу расположились гостиная, кухня и материализованная мечта жителя любой коммуналки — собственный санузел. Ныне родителей Ржавого Кандито уже не было в живых, жена развелась с ним и ушла, забрав с собой двух сыновей, старший брат досиживал шестой год из восьми, полученных за ограбление с отягчающими обстоятельствами. Просторное жилище оказалось в единоличном распоряжении Кандито, а тепло домашнего очага поддерживала мулаточка, тихоня лет двадцати с небольшим, она же помогала ему в работе — мастерить женские босоножки, которые пользовались постоянным спросом.
Конде познакомился с Ржавым Кандито, когда поступил в Пре, а тот в третий раз пошел в одиннадцатый класс, но в итоге так его и не осилил. Однажды их обоих не пустили на занятия из-за десятиминутного опоздания. Будущий лейтенант полиции угостил сигаретой темнокожего парня с волосами цвета меди, и так, совершенно непредсказуемо, началась дружба, которая длилась уже шестнадцать лет и приносила Конде немалую пользу начиная с той ночи, когда Кандито во время выезда учащихся Пре на сельскохозяйственные работы не позволил украсть у Конде съестные припасы. И теперь, если возникала потребность в информации или совете, Конде обращался к Ржавому, и тот не отказывал ему.
Кандито насторожился при появлении Конде. Лейтенант уже несколько месяцев не давал о себе знать и, хотя числился в друзьях, никогда не навещал его просто так, без дела. А следовательно, каждый такой визит полицейского мог означать для Ржавого неприятности.
— Конде, черт тебя подери! — сказал он и оглянулся в оба конца коридора, чтобы удостовериться, что никто не маячит поблизости. — Ты чего тут потерял?
Лейтенант с улыбкой протянул ему руку:
— Послушай, приятель, как тебе удается не стареть?
Кандито впустил его в комнату и указал на одно из железных кресел-качалок:
— Заливаю внутрь алкоголь для консервации, а снаружи Бог наградил меня дубленой кожей — не изнашивается. — И крикнул в глубь дома: — Куки, тащи сюда кофейник, его превосходительство[15] в гости пожаловал!
Кандито развел поднятые руки в стороны, словно просил тайм-аут у бейсбольного арбитра, и подошел к небольшому деревянному буфету, откуда извлек сосуд с микстурой для внутренней консервации — почти полную бутылку выдержанного рома, при виде которой у Конде вмиг поднялось настроение, испорченное созерцанием запретного бара на колесиках в доме Каридад Дельгадо. Кандито поставил на стол два стакана и налил в них ром. Отодвинув край матерчатой занавески, которая отделяла комнату от кухни, в образовавшуюся щель выглянула Куки. Она улыбалась.
— Как поживаешь, Конде?
— Вот сижу в ожидании кофе. Но вообще-то мне уже намного лучше, — добавил он, принимая от Кандито стакан с ромом.
Куки опять улыбнулась и беззвучно исчезла за вновь опустившейся занавеской.
— Похоже, эта девочка много значит для тебя.
— Да, ради таких вот идешь в огонь и в воду, лишь бы заработать несколько песо, — согласился Кандито и похлопал себя по карману.
— А заработаешь когда-нибудь себе неприятности.
— Все в рамках закона! А если случатся неприятности, ты ведь мне поможешь, друг, правда?
Конде улыбнулся и мысленно ответил «да, помогу». С тех пор как он работал следователем, ему удалось раскрыть не одно преступление при содействии Ржавого Кандито, и оба знали, что влияние Конде и есть та монета, которой он оплатит свой долг в случае надобности. А еще потому, что ты мой старинный друг, подумал Конде, с наслаждением отпивая из стакана большой глоток рома.
— А у вас тут тихо и спокойно.
— Еще бы, жильцы из первой комнаты переехали в новый дом — здесь теперь как в санатории! Ты только послушай, какая тишина!
— Повезло.
— А у тебя что нового? — поинтересовался Кандито, откидываясь на спинку кресла-качалки.
Конде сделал еще один добрый глоток рома и закурил. Собираясь на встречу с Кандито, он опять вознамерился предложить другу поработать на него в качестве осведомителя, но, как всегда, язык не поворачивался предложить такое, когда доходило до дела. Конде знал, что, несмотря на дружбу и любые меры предосторожности, включая и дежурный аргумент об одолжении старому приятелю, для такого типа, как Ржавый Кандито, родившегося и воспитанного в скандальной и безжалостной коммуналке, существует еще суровая уличная этика, в коей понятие мужской чести в первую очередь исключает возможность всякого сотрудничества с полицейским — с любым полицейским. Поэтому Конде решил начать издалека:
— Тебе не знаком такой пискунчик по прозвищу Пупи? Он живет в доме, где банк Колонос, на байке раскатывает.
Кандито оглянулся на кухонную занавеску:
— Вроде бы нет. Сам знаешь, что у нас вся жизнь поделена на две части — одна для начальства, другая для быдла. На байках и «Ладах» раскатывают сынки и дочки начальников. А я живу среди быдла.
— Это же всего в трех кварталах отсюда.
— Ну, может, я его видел когда, но и только. А эти три квартала, к твоему сведению, как раз и делят жизнь пополам — там они живут как в раю, а здесь я пашу, не разгибая спины, чтобы несколько сентаво заработать. Да чего я тебе объясняю, ты сам не вчера родился. А что он там натворил, этот парень?
