— Где? В поликлинике МВД? Нет, не очень — там лекарством пахнет.
— Уела, молодец! — восхитился Женя. — Нет, просто в этом доме, говорят, очень хорошие квартиры. Большие, просторные. Я бы — хотел. Знаешь сколько комнат должно быть в квартире? Столько же, сколько человек живёт, плюс ещё одна. А в поликлинике этой есть ещё один важный недостаток — там очень узкие лежанки.
Лена быстро глянула на него, улыбнулась, приоткрыла рот, чтоб что-то спросить, передумала. Глянула снова на добротный солидный дом и всё-таки не выдержала.
— А зачем тебе столько комнат, если не секрет?
— Секрет, но тебе скажу. Разве плохо, когда у каждого есть своя комната, где никто не мешает? А в общей можно собираться для…да мало ли для чего. Вот, например, было бы у нас так, я бы тебя пригласил — в свою комнату. И никто бы не мешал. А так…бабушка, брат, будут все туда-сюда ходить, мешать. Вообще-то — это минимум, а по-хорошему нужна ещё столовая, чтоб не лопать на кухне, и ещё я бы хотел кабинет.
— Губа не дура! А кто это всё убирать будет?
— Это вопрос! Я пока ещё не придумал, — сознался Женя и хитро глянув, добавил, — но точно не жена.
Справа потянулось здание общежития ГНИ, кучки студентов сновали через широкие двери. Лена молчала, как будто что-то обдумывая, и изредка бросала на Женю короткие взгляды. На ветках деревьев уже распускались первые листья, в воздухе пахло весной и свежеприбитой пылью. Женя решил не открывать рот, пока Лена что-нибудь не скажет, честно помолчал две минуты и не выдержал.
— Не люблю общежития. Как они там живут?
Лена посмотрела на него долгим взглядом и Жене почудилось, что ждала она чего-то совсем, совсем другого. Опустила глаза, вздохнула, взяла Женю покрепче и сказала каким-то нервным тоном.
— Смотри, Женя, дворец спорта. Осенью ты уже будешь там заниматься, он же твоего института, да?
Женя почувствовал, что что-то произошло. Что — он понять не мог, спросить стеснялся, однако настроение мгновенно изменилось.
— Ну, в институт я точно поступлю, обязан. А заниматься…Кто его знает? Может, я без тебя заболею от тоски, и мне дадут освобождение.
— Опять? — жалобно спросила Лена. — Сколько можно, я же не на край света уезжаю?
— Не на край, — уныло согласился Женя, — два часа лёта. Или три? Скажи еще, что будешь постоянно приезжать.
— Конечно! — удивилась она. — После каждой сессии! Что с тобой, Женя? Ты мне не веришь?
Женя остановился, помолчал, свернул с тротуара к пятиэтажному дому с телефонной станцией. Лена шла рядом, напряжённо ожидая. Под высоким, почти уже совсем зелёным клёном Женя остановился, взял осторожно Лену за плечи, повернул к себе.
— Знаешь, мне последнее время сны странные снятся, даже и не поймёшь сны ли это. Коровы странные, голоса… Что-то они мне все говорят, говорят, предупреждают.
— Есть меньше надо на ночь, — посоветовала Лена, посмотрев на Женю слегка тревожным взглядом. — А о чём предупреждают?
— Не помню…. Но чувствую — что-то нехорошее. И вроде скоро… Ты не смейся — я серьёзно. Я даже не понимаю уже, когда сон, когда — нет. Может и сейчас сон? Коров вроде нет.… Но это не обязательно.
— Женя! — растерялась Лена. — Ты шутишь так? Что-то мне это не нравится.
— Какой там — шучу! Ничего себе, шутки! — Женя помолчал, вспоминая. — Вот смотри, даже песни какой-то отрывок помню. Странная песня, никто её не знает — я спрашивал.
Я знаю тысячи слов,
Но промолчу,
Я за святую любовь
Зажгу свечу
И помолюсь за тебя перед богом,
Пусть у тебя будет светлой дорога,
А у меня в этот час у порога…
Ночь… прожитых дней вуаль
Ночь… грешной души печаль
Ночь… прошлое гонит прочь
В ночь, в тёмную ночь…[12]
Лена вздрогнула, спрятала лицо у Жени на груди, затем чуть отстранилась и, глядя на него широко распахнутыми глазами, стала повторять и повторять успокаивающе:
— Это только сон, Женечка. Это только сон! Нет никого, только мы, только мы!
Их было двое. Женя видел только родные глаза и, растворяясь в этой вроде бы знакомой, но совершенно ещё неизведанной Вселенной, почувствовал, как внезапные тревоги стали уходить, уходить, уходить… И желая прогнать их полностью, он сказал вроде бы в шутку.
— А если ты там влюбишься в кого-нибудь? В высокого, уверенного — столица всё-таки, хоть и…
— Да что же это такое? — В её голосе послышалась мука. — Ты что, поссориться хочешь?
Лена на секунду отвернулась, как будто ей срочно понадобилось глянуть на трамвайную остановку. Когда она вновь глянула Жене в глаза, голос уже был спокоен.
— Это тебе тоже твои голоса наговорили? А про тебя что они говорят? Или в Грозном влюбиться невозможно?
— Нет, голос про тебя ничего не говорил. Это я сам.…Прости. А про меня, про меня непонятно.
— Непонятно, влюбишься или нет?
— Да нет, Лена, нет! Я чувствую — там речь идёт о чём-то другом. О помощи какой-то… Ладно, ерунда это всё, проехали! — Женя тихонько прикоснулся к её щеке, провёл пальцами по шее и, ощутив, как вздрагивает гладкая кожа, понял, что тревоги больше не осталось. Лена смотрела на него распахнутыми глазами, они были как её улыбка. И губы были полуоткрыты. Тогда Женя наклонился и бесконечно осторожно коснулся её губ своими.
Их было двое.
Женя оторвался от её губ. Несколько мгновений они стояли молча, глядя друг другу в глаза и, наверное, последний раз почувствовали счастье. Они этого ещё не знали. Потом Женя глубоко вздохнул, наклонился и поцеловал её снова.
В небольшой церквушке на улице Ленина зазвонили колокола. Звон, томительный и умиротворяющий, прошествовал по улице, накрыл почти совсем уже зелёный клён и двух то ли детей, то ли взрослых под ним.
— Какая хорошая примета! — улыбнулась Лена.
— Колокола звонят к обедне, то есть к обеду, — объявил Женя, — а они дело знают туго!
— И молчит! — воскликнула она и полезла в сумочку. — Погоди, у меня же шоколадка есть для голодающих. Во! Держи!
— Это разве еда? — уныло глядя на прямоугольник «Гвардейского», протянул Женя. — Впрочем… — отломил половинку Лене.
Женя разом заглотил свою пайку и стал демонстративно следить, как Лена аккуратно откусывает маленькие кусочки. Лена засмеялась, протянула ему микроскопический кусочек. Женя слизнул его с руки и закатил в восторге глаза.
— Жень, а почему ты на вечер идти не хочешь?
— А чего я там не видел, — рассеяно ответил он, не сводя глаз с шоколадки. Куча людей, тебя все будут приглашать, а я сойду с ума от ревности и похудею. Не хочу на вечер — хочу зажиматься, целоваться и …
— Стоп! На ещё кусочек, остынь. Зажиматься, как ты изволишь выражаться, можно и под музыку. И целоваться можно — в щёчку.
— Фи! Как ты долго ешь! Я не хочу в щёчку! — объяснил Женя. — Не хочу мимоходом. И вообще — не хочу стоя. Я хочу сидя, а ещё лучше лёжа, как древние греки!
— Болтун! — последний кусочек бывшей шоколадки проследовал Жене в рот. — А на лопате ты ничего не хочешь? Грек тоже мне.… И всё равно, как первый раз уже не получится никогда.
— Это в Баксане? — он немного подумал. — Ну почему? А в Киеве, что хуже было? Помнишь, как мы заперлись в пустой комнате? Там были кровати с металлической сеткой и даже без матрацев — даже сесть было невозможно… Инквизиторы!
— А в дверь всё время кто-то ломился, пока не вылетел стул, ножку которого ты засунул в ручку, — подхватила Лена. — Нет, первый раз, в палатке — это…это…
— Помню, я Лена, помню, — мягко сказал Женя и тут же засмеялся. — А в поезде? Вот уж представление для всех было!
Колокольный звон затих, и сразу стало заметно, что уже скоро начнёт темнеть. А значит надо идти, и сказка опять кончилась, как кончается она всегда. Только гипсовые пионеры на кинотеатре «Родина» никуда не спешили со своими горнами. На мальчике сидел, прихорашиваясь, голубь, мальчику было всё равно — он смотрел вдаль взглядом разведчика. Что он там видел? Может, счастливое будущее.
— Ну что пошли? — видно было, что и ей хочется другого.
— Не люблю я улицу Ленина после Родины, — рассеянно заметил Женя. — Заборы, заборы — спрятаться негде, если приспичит. Фи, мадемуазель, я же не об этом! Вот уж, каждый думает в меру своей испорченности! — Лена шутливо стукнула его по спине. — Я имею в виду, что даже поцеловаться негде.…Слушай, знаешь Петьку-предсказателя? Ну, я тебе рассказывал? Так вот он утверждает, что в будущем целоваться будут где угодно — на улице, на площади, в транспорте.
