— Хорошее — плохое, доброе — злое, красивое — уродливое!.. Забудь об этом, такого не существует, это лишенные смысла слова, они придуманы, чтобы дурачить и без того наивных людей! — кричал Каро, не столько преодолевая вой ветра, сколько заглушая внутренний голос. Вреж молча и сосредоточенно смотрел на сумку, из которой доносился жалобный скулеж. — Помнишь, как у нас под окном собаки разодрали кошку, помнишь ведь? Этот станет таким же, каким бы он ни казался красивым и жалким. И будет прав, иначе не выживет. Просто ему нужно немного времени, чтобы вырасти и осознать собственную сущность. Совесть — это ружье, стреляющее в своего хозяина. Едва пожалеешь, он сядет тебе на голову, будет отнимать и требовать, а если не дашь — перегрызет тебе глотку. Лучше сам перегрызи ему глотку. Законы совести и добра не действуют, это блеф. Действует лишь закон силы. Бей, души, отнимай, иначе ты нуль, иначе всегда будешь получать по своей наивной башке. Разум дан тебе не для совести, а для того, чтобы умело владеть. Если бы разум был подспорьем для совести, то люди не разоряли бы моря, реки и леса, они бы не пожирали все попавшее под руку, не убивали бы друг друга с такой жестокостью...
— Выпусти его, он же скулит.
— Пусть скулит! Пойми, сын, мне не всегда быть рядом с тобой. Может случиться так, что ты завтра же, да-да, завтра же останешься один. В жизни всякое бывает. Как ты выживешь?
— Скулит...
— ...И чтоб я больше не слышал этих слов: красивый, жалкий... Напрягай мышцы, точи зубы, давай волю разуму, чтобы он был готов к борьбе. Остальное — сплошной обман. Не поддавайся.
— Отпусти его, жалко.
— Опять ты за свое?
— Скулит же.
— Скоро не будет, недолго осталось.
— До чего?
— Не отставай.
Они пошли вдоль берега и, когда достигли рухнувшего дерева, Каро сперва достал из сумки веревки, а потом уж скуксившегося от страха щенка и привязал его к толстому суку. Щенок метался с визгом, пытаясь вырваться, тянулся к Каро и лизал руки своего безучастного мучителя.
— Вот и все, — наконец произнес тот.
Вреж вопросительно смотрел на отца и плохо скрываемая ненависть в его взгляде возбуждала Каро.
— Возьми камень! — приказал он.
Вреж замер в напряжении, сдерживая готовые брызнуть слезы.
— Я сказал возьми камень.
Сын поднял с земли небольшой камешек.
— Большой! — заорал Каро и, видя, что сын не намерен подчиниться ему, сам выбрал камень побольше и сунул в руку Врежа. — А теперь бей.
— Не буду, — упорствовал Вреж.
— Бей, говорю тебе, бей, размазня!
Даже не целясь, Вреж бросил камень далеко в сторону.
— Мимо, — произнес он сдавленным голосом и опустил глаза.
— Хитришь? Смотри, как это делается.
Каро поднял из грязи большой камень, замер на миг, затем резко размахнулся и швырнул. Камень попал в спину щенку, с истошным визгом повалившемуся на землю. Сделав над собой усилие, щенок вскочил и метнулся в сторону. Натянув веревку, он тщетно пытался перегрызть ее и визжал все громче. Наконец, понял, что усилия напрасны; он прижался к дереву и затрясся всем своим сжавшимся в комок тельцем. Каро поднял новый камень и насильно вложил в ладонь сыну. Резкие порывы ветра и косой дождь хлестали по лицу. Каро подтолкнул сына и неестественно срывающимся голосом завопил:
— Вперед! Бей его, если не хочешь погибнуть в этой проклятой жизни! Я только сегодня смог сделать это, сегодня, когда уже слишком поздно! Тебе нельзя опаздывать, сынок! Бей! Бей, тебе говорят!
Вреж замер на месте, зажав в руке холодный, мокрый камень. В состоянии невменяемости Каро схватил другой и, прицелившись, бросил его. Камень с глухим стуком опустился на голову щенку, из ушей которого тотчас потекли струйки крови. Его визг вселял страх и ужас, и не было в этом визге попытки разжалобить человека. Это уже был визг осужденного, полный отчаянья и боли. Каро напоминал одержимого: его лицо смертельно побледнело, взлохмаченные волосы прилипли ко лбу, под которым горели обезумевшие, выпученные глаза. Голова судорожно дергалась, рот исказился, а истерический голос выкрикивал бессвязные слова:
— Смирно! Бей, тебе говорят! Никаких возражений. Перед тобой враг!
Смешавшись с выкриками Каро и щенячьим визгом, свистел ледяной ветер.
Вреж еще крепче сжал камень, обжигавший руку и упрямо требовавший от него действия. Он несколько раз бросил взгляд на сжавшийся, судорожно дергавшийся, окровавленный комок и вдруг напрягся всем телом, плотно сжал губы и издал громкий звериный крик. Размахнувшись, Вреж изo всех сил бросил камень, затем поднял второй, за ним третий...
По замершему, истерзанному телу щенка еще текли тонкие струйки крови. По мышцам Каро электрическим зарядом прошла отрезвляющая дрожь. Он отвел взгляд от убитого им существа, стал лихорадочно тереть ладонями лицо и потянулся за сигаретой. Дождь погасил ее, и Каро попытался прикурить снова. Дрожавшие руки не подчинялись ему, Каро плюнул и бросил сигарету.
А Вреж уже не плакал. Он посерьезнел, собрался и внимательно наблюдал за отцом, не смевшим поднять глаза. Во взгляде сына не было ни враждебности, ни жалости. Глаза мальчика просто изучали отца, словно видели его впервые.
— Пошли, — наконец твердым голосом сказал Вреж и не оглядываясь пошел вверх по тропе.
— Пошли, — шепотом произнес Каро и последовал за сыном.
Поднимаясь по обрыву, Каро поскользнулся, упал и со стоном медленно пополз вниз. Вреж даже не оглянулся, хотя понял все. Ухватившись за куст, Каро с трудом удержался над обрывом, кое-как подтянулся и, с трудом догнав сына, пошел рядом.
Прижавшись к телефонной будке у подъезда, дрожала от холода тощая, грязная дворняга. Заметив приближавшихся к ней людей, дворняга вскочила с места и, поджав хвост, метнулась в подворотню. Вреж бросил на отца уничтожающий взгляд и тот заморгал часто-часто, уже в который раз опустил глаза, и рука, найдя спасительный выход, стала счищать грязь с плаща.
Выпив в кафе пару стаканов вина, Каро бесцельно зашагал по улицам. Домой идти не хотелось. В душе боролись странные, противоречивые чувства. Ему то хотелось ласки, чтобы кто-нибудь приласкал его, шептал ему умиротворяющие, отрывающие от действительности, порождающие равнодушие слова, уносящие обратно в прошлое, в зародышевое состояние, в неорганику и превращающие в камень, ибо именно камень всегда умиротворен, равнодушен, он всегда прав и даже, может быть, знает истину. А то хотелось обратного: чтобы всюду его проклинали и отовсюду гнали с побоями. Выходит, его желания полярны, а может, он просто ничего не хочет? Да нет же, человек не в состоянии не желать. Даже не желая ничего, он желает не желать. Напасть какая-то!..
Ему захотелось съездить на кладбище, посетить могилы родителей и жены, но в тот же миг он усмехнулся собственной наивной сентиментальности: кладбище имеет к ним такое же отношение, что и телеграфный столб, улица или вообще что-либо. Там есть лишь одинокие, пыльные могильные плиты, под которыми ничего нет. Ни родителей, ни жены там нет, их нет вообще.
Зайдя в случайное кафе, Каро пропустил еще стаканчик вина и снова побрел по улицам, удивляясь тому, насколько незнакомым и чужим может казаться город, в котором родился и вырос.
Каро резко остановился у телефонной будки. Затаившаяся в нем или неожиданно вселившаяся в него сатанинская сила подняла голову. Kaк он ни пытался отделаться от этой силы, ничего не выходило. Не в состоянии сопротивляться дальше, Каро распахнул дверь и вошел в будку. В душе теплилась надежда на то, что телефон окажется неисправным или в кармане не найдется монеты, но в трубке раздавался непрерывный, ровный зуммер, а в ладони уже лежала заготовленная заранее пригоршня «двушек». «Забыл блокнот», — заговорила в нем последняя надежда, но в тот же миг непослушная рука нащупала во внутреннем кармане записную книжку.
Каро прикрыл платком трубку, хотя кому бы пришло в голову, что автором такой грязной брани может быть Каро, пусть даже схожи голоса?!
Каро запихнул блокнот обратно в карман, но не успел выйти из будки, как в памяти всплыл еще один номер. Каро стал набирать его, и тут до него дошло, что он набирает собственный номер. «Себя можно обругать и без телефона», — подумал он, выругался мысленно и выскочил из будки. Вышел раскрасневшийся, съежившийся, виноватый. Зачем он сделал это, как он мог?! Вся его сущность протестовала. Но ведь сделал, и это уже неопровержимый факт. В ушах звенела собственная брань, перемежавшаяся изумленными восклицаниями друзей и знакомых.
Двое пьяных у гастронома переругивались диким матом. По всему чувствовалось, что назревает драка. Каро свернул с дороги и направился к ним.
— Эй, придурки, чего разорались, вы не в пустыне! — бросил он, подойдя к пьяным.
— Чего?! — изумился один из них.
— Откуда он взялся? — спросил второй.
