Со стороны ванной комнаты и кухни громко галдели голоса, так что из чистого чувства самосохранения, больная голова устроила мне краткий сеанс топографического кретинизма, и вместо уборной зачем-то завела меня в гостиную. Там я выпучил красные мутные глаза на спящий вповалку прямо на остатках нашей вчерашней трапезы мало поддающийся опознанию народ. Медленно, как в плохом сне, я понял, где нахожусь. Логически сообразил, что мне нужно совсем в другое место и, предусмотрительно разжившись из чьих-то ослабевших пальцев только начатой бутылкой «Столичной», героически направил стопы свои навстречу шуму. Галдела, как выяснилось, толпа где-то из девяти человек, наглухо обступившая все подступы к вожделенному мною туалету.
Дверь туда была распахнута настежь, но никто не входил и не выходил, а что происходило внутри, было невозможно рассмотреть из-за спин.
Впрочем, по большому счету, мне было на это наплевать. Поняв, что в туалет я так просто не прорвусь, подгоняемый потребностями организма, я ломанулся мимо этих козлов в ванную. Там я, наконец, поочередно опорожнил мочевой пузырь и желудок в ближайшее подходящее отверстие.
Чуть позже, смывая с себя следы предыдущей деятельности, я угрюмо интересовался, неужели кому-то там наверху было так в падлу сделать процесс блевания ну хоть самую чуточку приятным?
Вот сделал бы и, клянусь, я не посмел бы после этого быть атеистом. Как сейчас.
Отплевываясь от зубной пасты с мятным вкусом, я скорее снова завладел оставленной впопыхах бутылкой. Крики и брань из-за стены со стороны туалета остро ранили мой вскрытый похмельем мозг и гнали найти укрытие и аспирин на кухне.
Чтобы добраться до аптечки, мне пришлось согнать с кухонного стола Леху, совокуплявшегося там с какой-то девицей, и напрочь перекрывшего мне доступ к желанной белой и круглой.
И сказал Вещему Олегу кудесник - любимец богов: «Чтобы аспирин скорее подействовал его надо разжевать».
Вот я и давился этой дрянью, в полном упоении от неповторимого вкуса. По меньшей мере, пока добрый гений не подсказал мне, что можно попробовать смыть остатки этой пакости из зубов с помощью «Столичной».
Минут десять бодания с оконным стеклом, философского созерцания голых кленов по другую его сторону и специальной дыхательной техники Шен, которой научил меня Саха, и вроде как меня отпустило.
Даже настроение поднялось немного. Звало на подвиг.
Что ж, вери гуд…
И я пошел разобраться с митингом у туалета.
При виде моей просветленной опохмелом физиономии задние ряды демонстрантов немедля расступились, пропуская меня к центру событий. Любопытные глаза обожгли мне лицо жадным до зрелищ блеском.
– Что здесь происходит? - потребовал я объяснений от «могучей кучки», почти что сумевшей втроем втиснуться непосредственно в кабинку туалета.
При звуке моего голоса Демыч с Татарином мгновенно оказались снаружи. Оставшийся внутри Степан, замешкался, отчаянно соображая, в какую сторону ему податься.
– Стас, мы… эээ… - замялся Демыч, не зная, что сказать, чтобы не обозлить меня еще больше.
Спас его Татарин, просто ткнув пальцем в сторону толчка и незамысловато сообщив:
– Не вылазит он. И вынуть не получается. Помоги?
На мгновение у меня мелькнула глупая мысль, что кого-то из ребят «засосало» в слив, я ошарашено глянул на унитаз и только теперь заметил виновника всей этой акции.
Никогда не думал, что можно втиснуться в одну из этих щелей, что сбоку и сзади от толчка. Тем более скорчиться там комочком и при этом наполовину заползти под бачок. Если бы я не видел этого своими глазами, сказал бы, что это невозможно.
Но так все и было.
Скрюченный, бледный, кожа почти такая же белая, как керамика унитаза. Острое плечо, будто пик ощетинилось на нас, защищая голову. Ободранные, все в ссадинах, крепко сжатые друг с другом коленки, криком, протестом: «Ни за что! Никогда!»
Больше ничего видно не было, но и без того было не сложно догадаться, что обеими руками он, что есть сил, цепляется за трубы.
– Шура, - я просто позвал его по имени, но в повисшей тишине мой голос накатил, как волна прибоя.
Все отодвинулось куда-то далеко, и не было алкающей толпы за моей спиной, не было ничего, кроме него и меня и белой холодной преграды между нами.
Не знаю, наверное, он тоже это почувствовал. Шевельнувшись, дрогнули коленки, скрипом открывающейся двери сдвинулось назад плечо и из-под налипших на лоб волос меня обжег его взгляд.
Тугой комок страха, боли, беспомощности и отчаянной надежды ударил меня в грудь, в солнечное сплетение, лишая права на вдох, разрывая легкие. И в ответ на его взор я безмолвно протянул ему руку.
Шура.
Как разворачивается из тугого, готового к броску клубка маленькая змейка, его рука несмело, но с такой надеждой потянулась навстречу к моей. Тонкие пальцы - ледышечки - в моей ладони, тающие, текущие своей раненой слабостью мне на кожу.
Не отрывая глаз от моего лица он поднялся на ноги, выпрямил спину. Я взял его за плечи, поднял и поставил прямо перед собой. Шурка едва мог держаться на ногах, босые ступни разъезжались на кафельном полу. Он обжигал меня своим холодом, недвижный, покорный в моих объятиях, как мертвец, и только глаза его сияли безмерным множеством спутанных, противоречащих друг другу эмоций. Но в том, как он прижался ко мне, нет, почти повалился на меня было искреннее чистое доверие. Вера в меня и мою способность защитить. Я крепче сжал его, обеими руками впитывая его холод и зарождающуюся дрожь во всем его теле. Я был могуч и всевластен, как Зевс.
Его подбородок, слабенький, как вареная птичья косточка, в захвате моих пальцев. Лицом ко мне. Хочу видеть. Все видеть.
Боль - видеть. Пот - видеть. Синяки под глазами, на челюсти, засосы на шее и плечах - все видеть! Губы в смазанных, как сама скверна, следах помады. Темные потеки косметики на щеках.
Его раскрашивали словно куклу, пока я спал. Раскрашивали… я почувствовал, что меня трясет. Как будто его слабая несмелая дрожь десятикратно отдавалась во мне. Нет, это смех.
Порывистый и яростный, как собачий лай.
Бледная кожа, женская помада, голые холодные плечи и полные страхом и надеждой глаза.
Я хотел его.
Прямо сейчас.
Бог - любовь. Любовь бывает порой безжалостной, разрушительной и ужасной.
Все произошло ослепительно быстро. Он не сопротивлялся, даже не пикнул, когда я, резко развернув, поставил его на колени, грудью на унитаз и без долгих проволочек вошел в него. Он был весь открытый - шлюха! - и мокрый внутри. И именно это взбесило меня, как ничто другое. Дрянь! Мне было мало, мне не хватало трения его мышц, его привычной знакомой тесноты и узости. Рывком освободив его, я рукой довел себя до комплекции и снова ввел ему лишь для того, чтобы кончить.
Одно мгновение мне было хорошо, а потом сразу схлынуло. Я поднялся над скорчившимся, сползшим на пол у моих ног братишкой, посмотрел сверху, и мне вдруг стало так гадко и противно, что и непонятно, зачем жить-то вообще? Мне был отвратителен этот туалет, и эти люди, сопящие за моей спиной, и я сам, и жалкий, часто вздрагивающий мальчик, судорожно вцепившийся белыми от напряжения пальцами в край унитаза. Я понял, что мне срочно надо выпить водки. Это единственное лекарство, способное вернуть мне вкус жизни.
Размышляя, где еще в квартире можно сейчас найти бухло, и не лучше ли просто послать кого-нибудь сразу вниз, в ларек, я устремил стопы свои прочь от туалета.
И беспомощное, слабое «Стася!» мне вслед прозвучало так тихо, что очень легко было убедить себя, будто я ничего и не слышал.
Провал памяти (День предположительно третий или четвертый)
Новый день начался, как и предыдущий - с жуткого угрюмого похмелья. Впрочем, это и не удивительно, поскольку кончился мой вчерашний день точно так же, как и его собственный предшественник - беспросветной, совершенно свинячьей пьянкой.
Мои последние проявления гостеприимства, из которых самым невинным была драка, порядком пораспугали народ.
Впрочем, я и не подумал расстраиваться из-за этого. В любом случае, уже пора было выгонять всех их на фиг.
В коридоре шарахнулась от меня чья-то забытая девица, с зареванными красными глазами испуганно натягивавшая на себя разодранную блузку. Туалет был облеван прямо таки на мировом уровне: не то что со стен, кажется, даже с потолка стекало.
Исполненный светлых дум о том, что все это теперь придется как-то убирать, я взирал на разгромленную квартиру.
В довершение радостей доброе зеркало явило мне призрак некоей не вполне человеческой твари, в которой я с большим трудом, кое-как, неохотно опознал себя. Все суставы ныли довольно и сыто после драки. Костяшки пальцев были содраны просто в кровь. Поход в ванную увенчался успехом, и уже через пять минут я, все еще похмельный и злой, но уже мокрый и даже относительно бодрый продолжил мой долгий путь на кухню.
