– Ты пацанов в детстве тряс?
Он смотрит на меня и не понимает.
– Я говорю – копейки у пацанов отнимал?
– А! Ты про это, – он улыбается, припоминая. – Ну да, конечно. А как ты хотел?
Я никак не хотел. Понятно было, что он не в музыкальной школе учился.
– Били?
– Кого?
– Тех, которых трясли.
– По-всякому приходилось. А, вообще, я драться любил. Стоишь, еще разговариваешь с ним, а в голове уже так… знаешь… весело. И вот тут в животе замирает… Как холодом.
На милиционере была кожаная куртка. Черная, блестящая, такая гладкая. Сидела на нем коробом и почти не гнулась в локтях. Средневековый стражник в доспехах. Кого они убивают, чтобы содрать кожу такой толщины? Тулья у фуражки как памятник полету Гагарина в космос. Если смотреть снизу – закружится голова. Но на этого можно было смотреть только сверху. Маленькое смеющееся лицо, которому все равно, что оно маленькое. Главное, что над ним кокарда. А в щеках отражается левый и правый погон. Две узких лычки. Но шире, чем возможность сказать ему: «Да пошел ты на …, козел». Намного шире. Под левым глазом такая розовая пимпочка. То ли бородавка, то ли еще что.
Вот в эту пимпочку Генка ему и засадил.
Всегда было интересно – какие люди идут туда работать? Родители приехали в Москву по лимиту. АЗЛК или завод по ремонту радиоприемников. Лет двадцать назад. Родственникам в письмах – мы теперь москвичи. Когда пишешь – даже самому приятно. С этого и начинаешь письмо. Но в гости посмотреть на сынишку – никак. Потому что общага. И потому что надо приютить не на одну ночь. Не скажешь ведь – приезжайте, у нас тут такое метро! Покатаемся на эскалаторе, а к вечеру мы вас обратно на поезд посадим. Что дома скажут? «Да какие вы москвичи? Общага, блин, чуть не в Химках. Лимита!». Сами бы тут попробовали. А мать пишет – приезжайте на внучиков посмотреть. У брата давно уже трое. Мы осенью зарезали кабана. Сала хоть немного возьмете. А Витька все пьет. Трудно у вас в Москве-то там со свининой? На конверте обратный адрес – деревня Звизжи. А в конце письма, как всегда, – «Досьвидания». Слитно и с мягким знаком. И что будешь ей отвечать? Подарков одних надо везти – никакой зарплаты не хватит. Поэтому в итоге проходят все эти двадцать лет. И вот АЗЛК дал квартиру. Две комнаты. Но мать уже умерла. И дядя Витя совсем спился. Значит, надо думать о сыне. Есть еще брат, но с ним как-то не по-людски. Приезжал лет восемь назад. Выпили и подрались. Сказал – и сын у тебя такой же. А какой? Нормальный. Время настало – пошел работать в милицию. Такая вот жизнь.
А тут подходим мы с Генкой, и Генка бьет его по лицу.
– Дураки вы, – сказала Марина. – С милицией драться.
– Не надо зеленкой, – сказал Генка. – Будет щипать.
– Вы же в Чечне воевали. А теперь зеленки боитесь. Подожди, не верти головой. Я тут вот сейчас помажу.
– Не надо зеленкой. Я же говорю – я ее не люблю.
– А кто любит? Знаешь, как у меня от нее дети визжат. Вас что, заставляли с милицией драться?
Но мы с ними и не дрались. Просто этот маленький мент сказал, что с моей рожей не по вокзалам ездить, а дома сидеть. Чтобы пассажиры не испугались. И Серегину фотокарточку у нас забрал. Тем более, что у Генки паспорта с собой не было. Милиционер этот, в принципе, насчет моего лица просто пошутил.
Только Генка его юмора совсем не понял.
Но зато мы капитана нашли.
– Какого еще капитана? – сказала Марина, когда убрала со стола все медикаменты.
– Нашего. С которым мы ехали в БТР. После того как граната в броню попала, он на блокпост побежал. За пацанами. У него ноги были целые. Если бы не он, нас бы возле этого БТРа снайперы положили. Все бы и остались там.
Марина вдруг застыла посреди кухни с чайником в руке и посмотрела на Генку. Потом она посмотрела на меня. Потом снова на Генку.
– Что? – сказал он. – Зеленкой мазать больше не дам.
– Как же это так? – сказала она. – Вы ведь совсем мальчики.
– Ну, там с крыш тоже не девочки стреляют. Хотя, иногда бывают и девочки… Мы однажды зачищали квартал, и я там на чердаке в одной школе…
Я сильно толкнул Генку ногой под столом. Он замолчал и уставился на меня.
– И что? – сказала Марина, наливая чай. – Что произошло в той школе?
– Ничего, – сказала он. – Не могли бы вы мне вот тут еще зеленкой помазать? Кажется, мы одну ссадину пропустили. А я пока насчет капитана вам расскажу.
Когда вошел отец, одной рукой она прижимала Генкину голову к своей груди, другой махала над ним в воздухе и при этом еще дула ему на лоб.
– Здравствуйте, – сказал отец. – Что это у вас тут такое интересное происходит.
– Привет, – сказал я. – Марина нас лечит.
– Лечит? – лицо у него стало еще больше чужим. – А дети где?
Марина отпустила Генкину голову.
– Сейчас я их приведу.
– Здрасьте, – сказал Генка, потирая лоб.
– Что здесь произошло?
Он опустил свой «дипломат» на пол.
– Может быть, ты сначала разденешься? – сказала Марина.
Голос у нее тоже вдруг изменился.
– Константин, я жду объяснений. Константин, ты слышишь меня? Костя!
Я его слышал. Точно так же хорошо, как тогда в машине. Ревнивая дура – сказал он ей. Ревнивая дура. Кому ты нужна со своей ревностью? Сидишь как синий чулок, когда вокруг все веселятся. А мать смотрела на него и молчала. Хотя она тоже слышала его хорошо. Только подбородок начал подрагивать.
– Ты меня слышишь, Костя?
– Я тебя слышу. Не надо на меня орать.
– Что? Что ты сказал?
– Я сказал тебе, чтобы ты заткнулся.
Марина резко повернулась ко мне и схватила меня за руку.
– Костя, подожди!
– Нет, нет, Марина, отойди от него! Что ты сказал мне, сын?
– Я тебе не сын. Твоего сына убили в Грозном, когда сгорел наш БТР. Я – другой человек. Тот пацан, который боялся тебя, остался в том БТРе.
– Подождите, вы оба! – Марина бросалась то к нему, то ко мне. – Николай! Просто ребята подрались с милицией. У них отобрали фотографию того мальчика, которого они ищут. Как его зовут? Я не помню! А потом их выручил тот капитан. Помнишь? Костя рассказывал, что он с ними в Грозном вместе ехал в тот день. Просто у него ребенок на вокзале потерялся! Он его к бабушке хотел отвезти. А когда он пришел за ним в милицию, то там увидел ребят, но их милиционеры уже побили. И еще он им обещал помочь найти этого мальчика. Я не помню как его зовут!
– Сергей, – сказал Генка. – Мальчика зовут Сергей. Только он давно уже не мальчик.
– Да? – сказал отец. – Что же вы мне сразу не рассказали?
– Ты не слушал, – сказал я. – Поехали, Генка.
– А ты не останешься с нами? – сказала Марина.
– Нет, – сказал я.
В Подольск Генка везти меня не захотел. Сказал – у меня переночуешь. Теща уехала к родственникам в Рязань.
– Лучше бы она совсем туда отвалила.
– Проблемы?
Он не ответил, но по его лицу я понял, что да. Я представил себе его жену – сгорбил ее, дорисовал морщин, сделал пожиже волосы, надел на нее домашний халат и посмотрел на то, что получилось. Потом нарисовал рядом Генку. Каким он будет через тридцать лет. Потом Пашку, потом Марину, потом себя. Мы все были маленькие и поместились в правый нижний угол листа. Основное поле осталось чистым. Я чувствовал, что там что-то есть, но прикасаться к этому пока не решился.
Свое лицо рисовать было легче всего. Оно не состарилось. Просто стало еще темней.
– Ты чего задумался? – сказал Генка.
– Ничего. Просто думаю – что с нами будет.
– А чего тут думать? Сейчас приедем – водки возьмем.
Насчет водки я был согласен. После всего, что произошло, без нее обойтись было бы трудно.
Можно, но как-то не так.
– Подожди, – говорил Генка, когда все уже улеглись спать. – Сейчас я угадаю – кто это.
Он наливал нам обоим, выпивал, смотрел на мой рисунок и говорил:
– Замкомвзвода. Точно? Ему легкое прострелили в Урус-Мартане. Я помню. А ну-ка, давай еще.
Я рисовал, он морщил лоб, снова наливал водки.
– Чего-то этого я не помню. Кто это?
Я дорисовывал шлемофон.
– А! Это Петька – водитель из транспортной бригады.
Я рисовал еще.
– Танечка – медсестра… Артиллеристы – я у них спирт менял на сапоги… Командир батальона… А это… Подожди… Что это у тебя?
– Это взрыв. Кумулятивный снаряд прожигает броню… Ну… мне кажется, что он ее так прожигает.
– Понятно. А это чего?
– Это духи стреляют с крыш.
– Где они? Тут у тебя одни окна.
– А вот огоньки. Видишь? Каждый огонек – выстрел.
– Так ты рисуешь все простым карандашом. У тебя тут, блин, все серое. Подожди, я у дочки сейчас цветной поищу. Тебе какой принести? Или все сразу?
– Да не надо. Разбудишь еще.
Но он уходит, задев по дороге стол. Пока его нет, я все равно рисую. Возвращаясь, он снова толкает стол и рассыпает пригоршню цветных карандашей на пол.
– Да брось ты их, – говорю я. – Мне удобней простым.
– Ни фига себе, – говорит он, дыша мне в щеку сладким запахом водки.
