Но куда идти? К руководителю полетов? К диспетчерам? Он потратит драгоценные полчаса только на то, чтобы пробиться к ним, а если пробьётся, время для принятия решений уйдет на выяснение, не сумасшедший ли он. Енисеев дрожащими руками вынул из кармана бутылочку виски и отхлебнул. Время таяло неумолимо. Он встал и пошел к полякам.
Белобрысый парень, завидев его, взмахнул руками:
— О! К нам пожаловал ходячий склад виски! Не нужна ли еще какая-нибудь эксклюзивная информация в обмен на бутылочку?
— Отойдем в сторонку, — предложил Енисеев.
— Добже, одейдзем в бок! — с готовностью отозвался поляк, которого, видимо, не оставляла мысль о дармовой выпивке. — Но если ты насчет самолета Качиньского, то он еще не упал, — сострил он.
— Я именно насчет самолета, — понизив голос, сказал Енисеев. — Понимаешь… ведь я не пошутил. Я вообще предпочитаю не шутить, когда дело касается чьей-нибудь смерти. Просто я иногда, ни с того ни с сего, говорю вещи, которые… сбываются. Понимаешь?
— Ты предсказываешь будущее? Как Нострадамус?
Енисеев вложил ему в руку «мерзавчик» с виски.
— Выпей еще, но послушай меня внимательно и серьезно. У нас мало времени. Я не Нострадамус и не предсказываю специально будущего, но иногда это у меня получается. Я познакомился со своей женой в самолете, и тут внезапно отказали два двигателя. Я сказал, и сам не знаю, почему, что они заработают через двадцать минут. И ровно через двадцать минут они заработали. Не исключено, что это случайность, но они заработали! Я сказал Юлии Тимошенко, и тоже не знаю зачем, сколько голосов она не доберет для победы. И именно столько она не набрала. И вот теперь, когда я точно таким же образом вдруг предрек гибель самолета, я спрашиваю себя: что будет дальше? Я сказал, что он разобьется при посадке, стало быть, еще есть время предотвратить крушение. Но его с каждой секундой остается всё меньше.
Белобрысый, слушая Енисеева, даже забыл о виски.
— А чего ты хочешь от меня? — пролепетал он.
— Как чего? У вас наверняка есть какая-то связь с людьми в президентском самолете! Надо убедить пилотов, чтобы уходили на запасной аэродром. Надо сказать, что здесь на расстоянии вытянутой руки ничего не видно, да что угодно соврать, лишь бы они не садились! Тем более, что это почти правда, посмотри в окно.
Поляк молчал, в нерешительности теребя молнию своей ветровки.
— Ну! Это же ваш президент! Ваше руководство!
— Но что я скажу? Кто поверит в твое предсказание? Про туман и так все знают. И вообще, такого рода информацию передают диспетчеры. Почему бы тебе не пойти к ним?
— А почему я пошел к тебе? Ты, журналист, еще мне можешь поверить, а военные диспетчеры пошлют меня на «три»! Время уйдет, и изменить что-либо будет уже невозможно!
Белобрысый задумался и с неохотой согласился:
— Хорошо… Есть тут у нас один куратор… из «дефензивы». Поговорю с ним.
— Только побыстрее!
Поляк ушел, и через несколько минут вернулся с круглолицым седоватым плотным человеком с внимательными глазами.
— Хочу спросить вас, пан, — сказал он Енисееву, обнаружив, как и белобрысый, хорошее знание русского языка, — а вы не насмотрелись, случайно, американских фильмов о предсказателях авиакатастроф?
— Мне самому доводилось предсказывать избавление от катастрофы. И поэтому я встревожен, впервые предсказав ее. Тем более, что для этого есть реальные основания. Разве вы не видите, какой туман? Сейчас еще можно что-либо изменить, а потом будет поздно. Подумайте об этом.
— Я думаю о том, не угодно ли русским сорвать церемонию в Катыни, убедив пилотов президентского самолета сесть на запасной аэродром?
— А церемония состоится, если самолет разобьется?
«Куратор» сдержанно рассмеялся.
— И всё же: откуда мне знать, что пан не работает в КГБ?
— Потому что КГБ давно уже нет! А ФСБ, наверное, без меня нашло бы способ посадить президентский борт на запасной аэродром. Они просто закрыли бы этот аэропорт, и всё.
Поляк поглядел прямо в глаза Енисееву. Енисеев ответил ему столь же прямым взглядом.
— Ну что ж, — кивнув каким-то своим мыслям, промолвил «куратор», — допустим, вы не похожи на провокатора. А туман и впрямь сильный. Русский «Ил-76» минут сорок назад не стал здесь садиться. Правда, это большой транспортный самолет. В общем, независимо от того, что вы тут предсказали, есть повод поговорить с пилотами нашего «Як-40». Они могут связаться с президентским бортом.
— Только помните, что осталось уже не сорок, а двадцать две минуты.
— Я это учту, — слегка улыбнулся «куратор» и ушел.
Енисеев остался с белобрысым журналистом. Тот вспомнил про бутылочку виски в руке и в несколько приемов осушил ее. Потом он с опаской и любопытством посмотрел на Енисеева.
— Слушай, — сказал он, — я не знаю, как предсказывают будущее, но если ты увидел, как самолет упадет, не можешь ли ты сделать, чтобы он не падал?
— Нет, не могу, — ответил Енисеев. Его знобило, кровь стучала в висках. — Я не маг. Я и сам не понимаю, как получаются предсказания. На меня неожиданно накатывает что-то, а потом исчезает. В детстве я так предрек афганскую войну. А однажды я смотрел на портрет Юлия Цезаря и увидел лицо Путина. Через несколько месяцев он стал президентом. Но я предсказал нечто, существующее помимо меня. Управлять этим я не умею.
— А ты попытайся. Может быть, получится.
— Не получится. Это не зависит от моих желаний. Мне не дано влиять на ход событий. Я еще могу обличать на манер пророка, но не могу, как пророк Илия, засушить источники вод.
Енисеев снова посмотрел на часы. 10:26. Осталось пятнадцать минут. Значит, самолет уже снижается. Где этот чертов «куратор»? Один разговор, другой, третий — так и пролетят бездарно все сорок минут… А может быть, надо было просто молиться о спасении людей? И настоящие пророки — потому пророки, что молятся? И пророчества их исполняются по молитве? А я не умею молиться и иду с закрытыми глазами, как сказал батюшка.
Енисеев попытался молиться. Ничего, кроме «Господи, спаси их!», в голову не шло. «Господи, уведи их на запасной аэродром!» Он вспомнил, что есть молитва «Живый в помощи», 90-й псалом, но наизусть его целиком не знал. А ведь его написал пророк! Как там сказано? «Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы, летящия во дни…»
В этот момент появился поляк-куратор.
— Мы стучимся в открытую дверь, панове, — объявил он. — Буквально несколько минут назад пилоты президентского борта сами связались с нашими пилотами, и те сообщили им всё о здешних плохих погодных условиях. Командир президентского лайнера не исключил, что уйдет на запасной аэродром. Решение он будет принимать при заходе на посадку.
— Но ведь он, наверное, уже заходит на посадку! Скажите ему, чтобы немедленно поворачивал!
— Друг мой, — недовольно пожевав губами, сказал «куратор», — вы забываете, что изменить направление полета может только командир корабля. Между прочим, в самолете находится и командующий польскими ВВС. Наверное, эти люди понимают в своем деле больше нас. Так что оставим решение за профессионалами. Тем более, что, как выяснилось, они имеют объективную информацию о погодных условиях. А вам от лица нашей делегации хочу выразить благодарность за проявленную тревогу о польском руководстве, что весьма необычно при нынешнем состоянии польско-российских отношений. Вы благородный человек!
Енисеев вяло пожал полякам руки и отошел. Никакого облегчения от того, что сообщил пожилой поляк, он не испытал. Что изменилось с тех пор, как полчаса назад он предрек гибель самолета? Да ничего. Правда, пилоты президентского борта уже знают про сильный туман, но они ничего не знают о предсказании. А ведь он не из-за тумана пошел к полякам! Главное было то, что устами Енисеева неведомая сила напророчила катастрофу, а пилотам по-прежнему было известно только о тумане и том, что «Як-40» всё же в этом тумане сел. И последнее могло для них быть важнее первого. Наверняка они чувствовали себя большими профессионалами, чем пилоты «Яка». Склонить к решению уйти на запасной аэродром их может нечто более весомое, чем та информация, которую они имеют. Но именно эта информация до них так и не доведена!
Оставалось восемь минут. Он хотел встать и пойти снова к полякам, но ощутил внутри себя бессилие, природа которого не зависела от него самого. Это было бессилие перед судьбой. Впервые он почувствовал ее как нечто почти материальное, сковавшее его движения. Несмотря на все его пророчества или полупророчества, понятие неумолимости судьбы было до сих пор для Енисеева не более чем образом, а теперь на примере бесплодных по сути разговоров с поляками он увидел, сколь тщетны попытки противостоять судьбе. Дело было, очевидно, не в том, что это в принципе невозможно, а в том, что предсказание, будучи непостижимым по сути своей, развивается в пределах естественных, постижимых, привычных. Чтобы поломать предначертанное, требуется немедленно выйти за эти пределы, а мы неохотно покидаем всё привычное. Побороть судьбу — это значит решительно, без оглядки повернуть в другую сторону, как это должны сделать пилоты самолета Качиньского. Но они тоже подчинены инерции привычного и зависят от решений других людей, в том числе и тех, что предупреждены, как собеседники Енисеева. А они предупреждению не вняли. Видимо, чтобы вовремя поверить предсказанию, необходимо верить в предопределение вообще, а современные люди полагают, что пророчества — это удел немногих избранных вроде Ванги.
