Через три дня пути я добрался до Пекина. Стало холодно, дул студеный, сухой ветер, засыпавший город и людей тучами серой пыли. На едва освещенном вокзале меня встречали два журналиста из молодежной газеты «Джунго»[10]. Мы обменялись рукопожатиями, а один из встречавших встал по стойке смирно и сказал:
— Мы рады твоему приезду, ибо он свидетельствует о том, что провозглашенная председателем Мао политика ста цветов приносит плоды. Председатель Мао рекомендует нам работать с другими и делиться опытом, что и делают наши редакции, обмениваясь постоянными корреспондентами. Мы приветствуем тебя как постоянного корреспондента «Штандара млодых» в Пекине, а взамен наш постоянный корреспондент в соответствующее время поедет в Варшаву.
Я слушал их, дрожа от холода, потому что на мне не было ни куртки, ни пальто, и все высматривал какое-нибудь теплое местечко; наконец мы сели в автомобиль марки «Победа» и поехали в гостиницу. Там нас уже ждал человек, которого журналисты из «Джунго» представили как товарища Ли и сказали, что он будет моим постоянным переводчиком. Говорили мы с ним по-русски, — русский стал моим языком в Китае.
Я представлял себе это так: получу номер в одном из тех домиков, что скрывались за глиняными или песчаными стенами, тянущимися в бесконечность вдоль пекинских улиц. В — комнате — стол, два стула, кровать, шкаф, книжная полка, печатная машинка и телефон. Я буду заходить в редакцию «Джунго», спрашивать о новостях, читать, ездить по стране, собирать информацию, писать и посылать статьи — и все время учить китайский. А еще я увижу музеи, библиотеки и памятники архитектуры, встречусь с профессорами и писателями, вообще встречу много интересных людей в деревушках и городах, в магазинах и школах, схожу в университет, на рынок и на фабрику, в буддийские храмы и в партийные комитеты, а также в десятки других мест, о которых стоит узнать и которые стоит посетить. Китай — большая страна, говорил я себе и радостно думал, что кроме корреспондентской и репортерской работы у меня будет бесконечное количество впечатлений и что, когда придет время покидать эту страну, я уеду обогащенный новым опытом, открытиями, знаниями.
Исполненный лучших чувств, я поднялся с товарищем Ли на второй этаж, в номер. Товарищ Ли занял номер напротив. Я хотел было закрыть дверь, но тут же понял, что на ней нет ни замка, ни щеколды, да к тому же петли так прилажены, что дверь всегда открыта наружу. Я заметил, что номер товарища Ли точно так же открыт и что он может постоянно держать меня в поле зрения.
Я решил притвориться, будто ничего не заметил, и принялся распаковывать книги. Достал Геродота, который лежал у меня в сумке сверху, потом три тома «Избранных сочинений» Мао Цзэдуна, «Истинную книгу Южного Цветка» Чжуанцзы (издание 1953 года) и купленные в Гонконге книги: «What’s Wrong with China» Роднея Джилберта (1926), «А History of Modem China» K. C. Латуретта (1955), «А Short History of Confucian Philosophy» Лю У-чи (1955), «The Revolt of Asia» (1927), «The Mind of East Asia»[11] Лили Обегг (1952), a также учебники китайского языка, которому я решил учиться с первого же дня, и словари.
На следующее утро Ли привез меня в редакцию «Джунго». Я впервые увидел Пекин днем. Во всех направлениях, куда ни кинь взгляд, простиралось море низких домов, скрытых за стенами. Над стенами виднелись только верхушки темно-серых крыш, края которых слегка загибались вверх, словно крылья. Издалека это напоминало стаю черных птиц, застывших в ожидании сигнала к полету.
В редакции меня приняли очень тепло. Главный редактор, высокий худой молодой человек, сказал, что рад моему приезду, ибо таким образом мы выполняем указание председателя Мао, которое звучит так: пусть расцветают сто цветов!
В ответном слове я сказал: я тоже рад приезду, я в курсе ожидающих меня задач и хочу добавить, что привез с собой тома «Собрания сочинений» Мао Цзэдуна, которые собираюсь изучать в свободное время.
Это заявление было принято с чувством глубокого удовлетворения. Впрочем, весь разговор, во время которого мы пили зеленый чай, настраивал на обмен любезностями и славословия в адрес председателя Мао и объявленной им политики ста цветов.
Вдруг хозяева словно по приказу замолчали, товарищ Ли встал и посмотрел на меня; я понял, что визит завершен. Со мной очень тепло попрощались, улыбаясь и заключая в объятия.
Но все было так продумано и организовано, что в течение моего визита мы ничего не решили и не то что не обговорили, но даже не затронули ни одного конкретного вопроса. Они ни о чем меня не спрашивали и мне не дали возможности спросить хотя бы о том, каким будет мое дальнейшее пребывание и моя работа.
Но, подумал я, может, таковы их обычаи? Может, у них не принято брать быка за рога? Я много слышал о том, что на Востоке иной, более размеренный ритм жизни, что каждому делу — свое время, что надо быть спокойным и терпеливым, научиться ждать, внутренне очиститься и замереть, что в Дао ценится не движение, а спокойствие, не действие, а бездействие, и что любая спешка, горячка и суматоха вызывают здесь неприятие, как признак плохого воспитания и неумение вести себя в обществе.
Я понимал, что всего лишь пылинка по сравнению с такой громадой, как Китай, и что я — один, а также что моя работа не значит ничего перед лицом великих задач, стоящих здесь перед всем народом, в том числе пред газетой «Джунго», и что я должен набраться терпения и дождаться, когда и до моих дел дойдет очередь. А пока что у меня был номер в гостинице, питание и товарищ Ли, не расстававшийся со мной ни на минуту; когда я находился в номере, он сидел у своей двери, наблюдая, чем я там занимаюсь.
А я сидел и читал первый том Мао Цзэдуна. Это было в духе момента, потому что везде висели красные транспаранты с лозунгом: УСЕРДНО ИЗУЧАЙТЕ ВЕЛИКИЕ МЫСЛИ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ МАО! Вот я и читал речь, произнесенную им в декабре 1935 года на совещании партактива в Вайобао; докладчик рассматривает результаты Великого Похода, называя его «походом, не имеющим прецедентов в истории». «В течение двенадцати месяцев, изо дня в день преследуемые и бомбардируемые с неба десятками самолетов, прорывая окружения, уничтожая вражеские группы прикрытия и ускользая от погони чуть ли не миллионной армии, преодолевая бесчисленные трудности и препятствия — мы все шли вперед; мы отмерили собственными ногами более двенадцати с половиной тысяч километров, мы прошли через одиннадцать провинций. Скажите, знала ли история подобные походы? Нет, никогда». В этом переходе армия Мао «покоряла высокие цепи гор, покрытых вечным снегом, и преодолевала болотистые равнины, где до сих пор не ступала нога человека», не позволила окружить себя силам Чан Кайши и смогла потом перейти в контрнаступление.
Иногда, устав от чтения Мао, я брал книгу Чжуанцзы. Чжуанцзы — пламенный даос, он презирал все тленное и в качестве примера для подражания указывал на Ху Ю — великого даосского мудреца. «Когда Яо, легендарный правитель Китая, предложил ему взять власть, он обмыл свои уши, оскверненные такими словами, и уединился на безлюдной горе Кишань». Вообще, для Чжуанцзы, так же как и для библейского Екклесиаста, мир внешний — ничто, суета: «Борясь с внешним миром или покоряясь ему, мы словно галопирующий конь несемся к концу. Разве это не печально? И то, что мы трудимся всю жизнь и не видим плодов своих трудов, разве это не прискорбно? И что нам, измученным и обессиленным, некуда вернуться — разве это не прискорбно? Люди говорят, что существует бессмертие, но что в нем проку? Тело разлагается, а вместе с ним и разум. Разве это не самое прискорбное?»
Чжуанцзы весь в колебаниях, ничто для него не является твердо установленным: «Речь — всего лишь выдуваемый воздух. Речь должна сообщать что-то, но то, что она должна сообщить, пока еще точно не определено. Существует ли на самом деле нечто такое, как речь, или ничего такого нет? Можно ли считать, что она чем-то отличается от птичьего щебета?»
Я хотел спросить товарища Ли, как он, будучи китайцем, понимает эти фрагменты, но ввиду продолжавшейся кампании по изучению высказываний Мао побоялся, что фрагменты Чжуанцзы прозвучат слишком провокационно, поэтому я выбрал абсолютно невинный мотив, о бабочке: «Как-то раз Чжуан Чжоу приснилось, что он бабочка, беззаботная бабочка, свободно летавшая и не знавшая, что она — Чжуан Чжоу. И теперь неизвестно: бабочка была сном Чжуан Чжоу или Чжуан Чжоу был сном бабочки. А ведь Чжуан Чжоу и бабочка сильно отличаются друг от друга. Это называется изменением сущности».
Я попросил товарища Ли объяснить смысл этого рассказа. Он выслушал, улыбнулся и тщательно записал. Сказан, что даст ответ, но сначала должен посоветоваться.
Так никогда он и не дал мне ответа.
Я закончил чтение первого тома и приступил к чтению второго тома Мао Цзэдуна. Конец тридцатых годов, японские войска уже оккупировали значительную часть Китая и постоянно продвигаются вглубь страны. Два соперника — Мао Цзэдун и Чан Кайши — заключают тактический союз с целью дать отпор японским захватчикам. Война продолжается, оккупант жесток, а страна разорена. По мнению Мао, лучшей тактикой в борьбе с превосходящими силами противника является ловкое маневрирование и беспрестанное тормошение противника. Он постоянно об этом пишет и говорит.
