Затем мать вернулась домой, и они делали плакаты из бумаги и гирлянды. Мать радовалась, но что-то с ее лицом по-прежнему было не так, и какая-то его часть не улыбалась.
В Швецию они поедут на следующий год.
IIВ этом году точно, они точно поедут в Швецию, хотя все уже по-другому, потому что прошел целый год, они стали на год старше, дети, родители, и Швеция тоже на год старше. Они, пожалуй, уже не так сильно хотят в Швецию, как год назад, но теперь это стало возможным, лица у всех такие, как надо.
Когда дети спрашивают мать, все ли теперь в порядке, она говорит, да, все очень хорошо, и они верят ей.
Но не так хорошо, как раньше.
Отголосок боли еще остался.
Что это значит? У тебя все еще что-то болит?
Там что-то повреждено.
А это ведь потом заживет, да?
Это спрашивает сестра, она хочет знать точно не только, заживет ли, но также когда и как.
Какая разница, возражает брат, все снова будет хорошо, и он хочет оттащить ее, но она его отталкивает так, что он натыкается на мать.
Нашли место, где возиться.
Какое-то едва уловимое искривление тянет один уголок рта чуть-чуть вверх, а второй — немного вниз, но это не бросается в глаза, это практически незаметно, только она это видит, и мама наверняка тоже видит, но она не заглядывает в зеркало, по крайней мере, когда кто-то рядом. Несмотря на то что с прошлого Рождества у них теперь есть подвижное зеркало, которое с помощью металлического приспособления можно подвести к самому лицу так, что становятся видны ноздри и крошечные углубления, которые остались между бровей после ветрянки, губы, которые не совсем плотно смыкаются, а остаются слегка приоткрытыми, и все прочие дырочки, лицо состоит из скопления отверстий, заметных глазу только вблизи. Брови кустятся, доставая до век, и их неопрятные волосики смыкаются с челкой, бледная кожа лба покрыта узором из мелких черных точек, которые необходимо удалять, для этого в голубой пластиковой баночке у мамы есть металлическая палочка с отверстием, которое нужно прикладывать точно к черной точке и затем нажимать, пока не выдавится крошечный белый жгутик, похожий на сахарную ниточку, так ей показывала мама, и после этого на лбу остается еще одна маленькая дырочка, видимая только в подвижном зеркале, которым мама теперь уже не пользуется.
И губной помадой она тоже больше не пользуется.
Тебе больше не нравятся красные губы?
Нравятся.
Почему же ты их тогда не красишь?
У меня теперь не получается складывать губы трубочкой.
Так и есть, они проверяют, они настаивают, чтобы мама постаралась вытянуть губы в трубочку, и она пытается. Губы слегка подрагивают, верхняя губа округляется, но трубочкой это вряд ли можно назвать, они вынуждены с этим согласиться.
Получается, ты и свистеть больше не можешь.
Но ведь мне это и не пригодится, верно?
Хорошо, что у нас нет собаки.
Хорошо, что ты не играешь на флейте.
А целоваться как?
Мать целует ее в щеку, но поцелуй шире и не такой прицельный, как раньше, по крайней мере, ей так кажется, но разве она может сказать наверняка, ей же не с чем сравнивать.
Итак, они едут в Швецию, мать, как обычно, собирает чемоданы, дети складывают принадлежности для рисования и множество книг, потому что в Швеции тоже случаются дожди, но, конечно, не постоянно, а если что, им будет, чем заняться.
Папа провезет вас через пол-Европы, говорит отец, и дорога настолько длинная, что приходится верить ему, хотя они уже достаточно взрослые, чтобы точно вычислить расстояние. Они сидят, скорчившись на задних сиденьях, прижавшись ушами к магнитофону, в котором играет кассета Отто[1], в прошлом году она еще была новинкой, но ее по-прежнему можно слушать, и радуются, что наконец-то все вместе едут в Швецию, временами они дотрагиваются друг до друга пальцами ног или кладут ладонь матери на затылок. Мать иногда оборачивается, будто желая удостовериться, что никто не вышел из машины.
Никто не выходит, никто не отстает.
Когда же мы, наконец, приедем?
Вообще-то вы уже не маленькие, чтобы хныкать. Швеция ведь не за первым перекрестком.
Вы должны радоваться, что мы вообще едем.
А мы пойдем в сауну? В Швеции у каждого есть сауна.
А лосей увидим?
После Ганновера к дорожному шуму внезапно примешивается какое-то дребезжание. Возможно, это асфальтовое покрытие автострады, или просто посторонний шум, или все же асфальт. Но потом оно не только не прекращается, но становится все громче и навязчивей, и отец останавливается на следующей площадке для отдыха. Они вылезают из машины, только мать остается внутри, опустив затылок на подголовник и закрыв глаза. Они стоят вокруг машины, отец неумело открывает капот, вытирает руки носовым платком и в растерянности склоняется над мотором. Запах горячего моторного масла струится от проводов.
Давай просто поедем дальше.
Так мы не сможем ехать дальше.
Он отправляется в мотель, чтобы позвонить. Мать спокойно сидит в машине, она как будто заснула. Дети переглядываются, после чего подставляют лица мелкому моросящему дождю.
Как в Швеции.
В ЖЕЛАНИЯХ МЫ НЕ ОГРАНИЧЕНЫ
Ханнес
(Перевод А. Корольченко)
Вот вам по листку бумаги, говорит воспитательница за неделю до Рождества, и на нем вы можете изобразить то, что хотели бы получить от Деда Мороза, так он узнает, какие подарки ему приносить. Дети склоняются над листками. Многим не под силу держать карандаш. Артур рисует ногой. Берни отрывает клочок и запихивает себе в рот. Не ешь, Берни, говорит воспитательница и вытаскивает мокрый клочок у него изо рта. Берни сопит и толкает ножку стола, но никто даже не смотрит в его сторону.
Лошадь, бормочет Каролин, только лошадь, не пони, как для малышей, а самую настоящую лошадь. Ты на нее даже не заберешься, говорит Катрина, они же огромные. Ну и что, говорит Каролин, я же еще вырасту. Голова у нее посажена глубоко. Ноги кривы как сросшиеся виноградные лозы. Ладно, мечтать не вредно, смеется Катрина. В желаниях мы не ограничены, строго произносит воспитательница. А ты что хочешь, Катрина. Катрина выпрямляется во весь рост, ролики, с каучуковыми колесами, и наколенники, и шлем. Он тебе ни к чему, смеется Тони, тыча пальцем в ее голову, на ней защитная каска с мягкой обивкой, закрепленная под подбородком. Катрина комкает свой листок и кидает Тони в лицо. Тони не может увернуться. Артур опрокидывает стакан с цветными карандашами. Воспитательница ползает по полу и собирает карандаши, дети, вы не могли бы вести себя спокойно.
Ханнес сидит в углу. Ханнес отращивает волосы, хотя это и неудобно. Они закрывают лицо так, что никто не может видеть его, он сосредоточенно рисует. Сначала он рисует игроков и футбольное поле, ворота и судью. Посередине остается пустое место. Его он раскрасит позже, когда вокруг станет тише. Ханнес хочет на Рождество судью, хихикает Катрина. Я больше не верю в Деда Мороза, кричит Тони, кто еще верит в Деда Мороза, поднимите руку. Никто не отзывается, но все продолжают рисовать.
Пока воспитательница делает кофе, Ханнес отправляется с рисунком в свою комнату. Он берет фломастеры и циркулем чертит в середине листка круг, потом раскрашивает его в черно-белую клетку. Он не забывает о швах и ниппеле. Детали имеют значение. Он разглаживает листок и аккуратно кладет его под учебники.
После Рождества комнаты завалены подарками. Плюшевый пони Каролины пасется на ее кровати. Катрина дает напрокат видеокассеты с записями роллеров в обмен на сладости. Ханнес сидит за письменным столом, склонившись над книгой о футболе, которую он не рисовал. Дай посмотреть, говорит Тони, но Ханнес прикрывает книгу руками. Берни досталось много шоколада, который ему нельзя. Воспитательница качает головой и раздает шоколад другим детям. Все кричат и хлопают Берни по плечу, при каждом ударе тот раскрывает рот и истошно ревет.
Тогда Ханнес приносит свою книгу о футболе и дает полистать ее всем желающим. Девочки вздыхают и достают из шкафа «Монополию». Мальчики разглядывают фотографии и таблицы, в том году мы здорово сыграли, кричат они, особенно полузащитники, проблема в защитниках, слышишь, Ханнес. Ханнес кивает и заправляет волосы за уши. Состриги косички, говорит Тони, иначе не сможешь бить по мячу, или ты тут видишь длинноволосых, и он тыкает пальцем в постер.
В конце января в интернат приходит парикмахер, Ханнес записывается к нему на стрижку. Он никому об этом не рассказывает, и поэтому, когда во вторник его забирают с занятий и везут в медпункт, где располагается парикмахер, все думают, что он заболел. У Ханнеса чесотка, нет, грибок, нет, коровье бешенство, кричат они, смеясь ему вслед. Они смеются над каждым, говорит воспитатель, который катит коляску, не обращай внимания. Да знаю я, говорит Ханнес и погружается в себя, когда парикмахер берется за ножницы, ну, приятель, что нравится девочкам. Коротко, пробормотал Ханнес, просто коротко. Парикмахер быстро стрижет его и берет бритву, неплохо, теперь, по крайней мере, видно, что ты мальчик. Ты же мальчик, правда? Пряди волос, валяющиеся на полу, внезапно кажутся мусором. В зеркале он видит маленькую обритую голову на тонкой шее. Парикмахер шлепает его по затылку. Ведите следующего, обращается он к воспитателю.
