Вышел из магазина и подумал: может, все-таки надо было взять пару карпиков?
ПОГОВОРИ С НЕЙ
Как только я появился в квартире, тут же раздался телефонный звонок. Я взял трубку, смиренно приготовившись услышать густой бас. Но это звонили из Германии родители. Они разговаривали со мной вдвоем по «громкой связи».
– Ты еще не познакомился с какой-нибудь барышней? – спросила мама.
– Что-то не заводится у меня пока никаких барышень, – ответил я.
– Заводятся блохи, – услышал я папин голос, – а с девушками надо знакомиться. Слышишь? Знакомиться!
За то время, что я живу в Москве, со мной не приключилось ни одного любовного романа, даже повести, даже рассказа. Несколько жалких афоризмов – не в счет.
Брел я как-то по Чистым Прудам. Было начало лета. Я чувствовал себя почти неразличимым в двустороннем потоке людей, затерявшимся в их лицах, брошенным в столпотворения этого города, отданным ему на растерзание как оказавшийся на улице пес, знавший прежде любовь, заботу и домашний уют.
Мне хотелось, чтобы меня подобрали чьи-то ласковые и добрые руки. Мне хотелось уткнуться носом в нежное плечо и просто постоять так в тишине, прижавшись к любимому человеку.
В лодочках на пруду катались влюбленные. Мужчины – на веслах. Барышни – на корме. Везет же некоторым. На скамейках и на газонах вдоль воды веселые компании молодых и не очень людей пили легкие и не очень алкогольные напитки. Трое парней сидели на бордюре и интенсивно трясли головами в такт какой-то ниоткуда не звучащей музыке. Перед ними лежала картонка, на которой кривыми печатными буквами было выведено: «ПОДАЙТЕ НА ПЛЕЕР». «Сумасшедший город», – подумал я.
Зашел в кинотеатр «Роллан». Через полчаса начинался фильм испанского режиссера Альмодовара «Поговори с ней», но билетов уже не было. Еще бы: летний вечер, выходной. Но кассир сказала, чтобы я подошел через пятнадцать минут, когда она будет снимать бронь, и выдала мне талончик за номером четыре.
Через чашечку выпитого эспрессо и одну выкуренную сигарету, через лабиринт из столиков кафе и безразличных взглядов, сидящих за ними мужчин и женщин, я снова добрался до кассы и вместе с другими стал ждать, когда начнут снимать бронь.
Кассирша называла номер талончика и продавала заветные билеты. И вот дошла очередь до меня: второе место, первый ряд.
Я сразу ее увидел, как только зашел в зал. Очень милая, миниатюрная брюнетка с маленькой сумочкой на коленях. Она сидела с краю, в первом ряду, на первом месте. Я сел рядом.
Кинотеатр – отличное место для знакомства.
Свет медленно погас. Мне с детства нравилось, как, волшебно испаряясь, гаснет свет в кинотеатрах.
Периферийным зрением я рассматривал ее, а она – меня. Ее глаза блестели в темноте, отражая свет экрана. Я увидел это плечо, в которое хотел уткнуться носом. Всей своей конфигурацией: трогательными низменностями и возвышенностями, оно было идеально приспособлено для этой цели. Оно было совсем рядом. (Но вряд ли с этого стоит начинать). До меня доносился легкий запах ее духов, я слышал ее дыхание в перерывах между репликами киногероев испанского режиссера Альмодовара.
Где и при каких только обстоятельствах ни встречаются будущие влюбленные. Знал я одну молодую пару. Они всем рассказывали, что познакомились в театре. А на самом деле она работала медсестрой в кабинете проктолога, а он однажды пришел к ней на процедуры по поводу трещин прямой кишки. Она даже не знала, как его зовут. Лечение было анонимным, и в регистратуре ему присвоили номер четыреста двадцать шесть. И как-то он позвонил ей по телефону и говорит:
– Оля, здравствуйте. Это четыреста двадцать шестой.
Она говорит:
– Здравствуйте, четыреста двадцать шестой.
– Вы меня помните? – спрашивает он опасливо.
Она говорит:
– Да, четыреста двадцать шестой, помню вас хорошо.
– Вы меня в лицо помните? – спрашивает он у медсестры-проктолога.
Короче, познакомились.
Весь фильм я придумывал эту фразу, с которой обращусь к ней. А фраза все не давалась.
На экране двое придурковатых героев ухаживали за своими возлюбленными, которые были в коме и находились в больнице практически без надежды на излечение. Врачи считали, что разговаривать с ними бесполезно. Но у испанского режиссера Альмодовара было другое мнение на этот счет. Короче, все эти монологи, адресованные живым трупам, постоянно сбивали меня с мысли. В конце концов, рядом со мной сидел живой человек, на ответ которого я очень хотел бы рассчитывать.
В результате вот что я придумал. Я скажу ей, чуть понизив тембр своего баритона, с легкой хрипотцой, как я это умею: «Простите, если вы не откажетесь выпить со мной кофе после фильма и если, не разочаровавшись друг в друге, мы захотим встретиться еще, то очень интересно будет узнать: что привело нас в один день, в один кинотеатр, на один сеанс, на соседние места?»
Таким образом, я хотел дать ей понять, что, во-первых, далеко не дурак, а во-вторых, возможно, в этом стечении обстоятельств есть какой-то высший смысл, если не сказать, промысел Божий.
Тем временем закончился фильм, зажгли свет, пошли титры, пошли люди. Публика поднималась с мест и направлялась к выходу. Во рту у меня пересохло от десятка раз повторенной фразы, которая уже потеряла вкус, как долго жеваная жвачка. Мне захотелось писать, и я рванул в туалет. Почему-то я пребывал в полной уверенности, что когда выйду оттуда, то застану ее в фойе кинотеатра или, в крайнем случае, на выходе из него. Возможно, она тоже захочет пописать, и тогда я подожду ее.
Господи! Ну, почему ты так жесток ко мне?
Я, как потерявшийся пес, метался по кинотеатру, выбегал на улицу, всматриваясь в удаляющиеся женские силуэты, снова возвращался назад. Всюду сновали чужие люди, мельтешили и заслоняли собой пространство, в котором она могла скрыться в любой момент и исчезнуть навсегда. «Потерял! Потерял! – стучало в мозгу. – Потерял!» Я втягивал носом воздух в надежде различить запах ее духов, который еще хранило мое обоняние. Вглядывался в маскарад лиц в надежде опознать ее профиль, который еще хранила моя память. Потерял! Потерял! Мне хотелось скулить и выть от обиды и беспросветной тоски по этим сияющим в темноте глазам, по этому плечу, в которое мне так и не случилось уткнуться носом.
Господи, если ты все спланировал заранее: привел меня в кинотеатр, дал мне невостребованный кем-то билет, посадил рядом с ней и названием фильма подсказал, что надо делать, то почему позволил мне пойти в туалет? Где ты был в этот самый ответственный момент? Какие срочные дела отвлекли тебя от изначального замысла? Что-то случилось в небесной канцелярии? Или ты опаздывал на концерт Элвиса Пресли? Может быть, сам пошел пописать? Я надеюсь рано или поздно получить ответ. Никуда не уходи.
БОГ
Я часто думаю о Боге. Например, когда лечу в самолете – всегда о нем думаю. Я думаю о нем хорошо. Особенно когда самолет попадает в зону атмосферного фронта, в зону турбулентности и его начинает трясти. Я надеюсь на Бога больше, чем на пилота – лауреата Всероссийского конкурса «Крылья России». Надеюсь на него больше, чем на двигатели, произведенные на орденоносном авиамоторном заводе. Или когда в поликлинике сдаю какие-нибудь анализы: кровь или мочу по Нечипоренко. Когда я беспокоюсь о своем сыне или родителях. Даже когда замышляю написать роман. Кажется, я гораздо чаще думаю о Боге, чем он обо мне. Это и понятно: Бог один, а нас много. Он о нас знает все, а мы о нем – практически ничего. Наверное, ему так удобнее, чтобы мы о нем почти ничего не знали.
А может, нам достаточно только веры в то, что он есть. Может, где-нибудь, в какой-нибудь другой галактике есть другой Бог. Бог другой галактики – не местный. И какие-нибудь зеленые человечки знают про него все-все. Может, они вследствие этого более счастливы. Может, их Бог чаше выходит в социум, чаще тусуется, а не живет анахоретом, как наш. Как я. Тогда получается, что зеленые человечки не верят в Бога. Они просто знают, что он есть.
Я долго жил один. Без женщины. Без Бога. Совсем один. Летом еще ничего, когда один. А зимой…
СУМАСШЕСТВИЕ
Я выходил на улицу и растворялся в толпе секссимволов.
Старожилы не могли припомнить таких холодов. (Старожилы – это люди, которые никогда ничего не могут припомнить.)
Мороз и солнце. День чудесный. Шел слепой снег. Навстречу мне брел человек средних лет со следами потертости о тротуар и шершавость жизни. В одной руке он держал початую бутылку водки, в другой – надкушенное мороженое. Хорошо. Празднично. Бесшабашно. Мне так никогда не удавалось.
Женщины с розовыми от мороза лицами шли мне навстречу, но не для встречи. Ах, не для встречи! Ни для секса в жарких смятых простынях с обжигающим дыханием страсти. И даже не для милой прогулки вдоль замерзшей реки, где дети играют в хоккей. Собаки трусили мне навстречу, но не виляли приветственно хвостами, не тыкались мордами в сосульках в мою пока еще теплую руку.
