— Не могу дождаться, когда мы вернемся домой, — постарался отделаться он глупой шуткой, хотя я, конечно, не шутила, и он, заметив это, добавил: — Не нервничай, ты восхитительна, прекрасна, очаровательна. Ну что мне еще сказать, чтобы ты поверила.
— Нет, ты это все специально подстроил, — бормотала я, пытаясь как можно незаметнее одернуть юбку, чтобы она хоть как-то дотянулась до верхних костяшек коленок, но при этом чтобы пояс ее не опустился ниже бедер. — У тебя какие-то гнусные цели, ты специально хотел меня напоказ выставить, — продолжала злиться я.
— Малыш, не нервничай, — повторил он. — Ты здесь самая молодая и вообще самая-самая, а знаешь, какие у тебя ноги? Скрывать их — преступление. Ты думаешь, отчего они все в длинных платьях?
— Ладно, ладно, лапшу-то на уши другим вешай, — не унималась я.
На меня действительно одинаково пристально смотрели представители обоих полов, и, если честно, я не могла понять — с подозрением смотрели или с жизнерадостным интересом. В любом случае это многозначительное внимание в восторг меня не приводило.
Мы подошли к сервированному столику, и Марк взял мне легкий коктейль и что-то себе. Выяснилось, хотя мне уже ничто не казалось странным, что его многие знали — останавливались, здоровались, расспрашивали. Марк каждый раз представлял меня, и каждый раз я обменивалась рукопожатиями и говорила то, что говорят при знакомстве, неестественно широко улыбаясь, смеясь неостроумным шуткам и пытаясь заставить себя не смотреть вниз, на бесстыжий край своей юбки.
Люди в зале были разного возраста, от «под сорок» до очень стареньких. Они сбивались в тесные кучки, и по доносившимся оттуда жизнерадостным возгласам можно было судить, что они просто тащатся друг от друга.
Не могу сказать, чтобы мне было скучно, — все же новая обстановка, да и смешные дядечки попадались, но и безумно весело мне тоже не было.
В группе, к которой прибились мы, вернее, я, так как Марк естественным образом интегрировался в нее, какой-то мужик, безумно интересный, больше похожий на яхтсмена, в одиночку переплывшего Атлантику, чем на ученого, рассказывал о том, как где-то в Сахаре под песком нашли новую пирамиду высотой, если с нее счистить все наслоения, около ста пятидесяти метров. Внутри нее, в саркофаге, обнаружили еще вполне свеженькую мумию очень хорошенькой царицы. Он так и называл ее «царица», и так как имя ее еще не определили или не придумали, создавалось впечатление, что она его персональная царица, а он ее подданный. Такая фамильярность вносила дополнительное личностное ощущение, и царица ассоциировалась именно с этим сахарным исследователем, и даже можно было предположить какую-то чуть ли не подозрительную связь между ними — так бережно он о ней говорил. Если без иронии, то было на самом деле интересно, чувак сам участвовал в раскопках и рассказывал так образно, что ему хотелось позавидовать и упросить взять с собой обнаруживать новые пирамидные лежбища хорошеньких самодержавок.
По тому, как Марк подключился к разговору, иногда очень специальному — что-то насчет презервации саркофага и прочее, с непонятной во всяком случае мне, терминологией, я поняла, что, как это ни удивительно, темой он владеет. К тому же, не имея возможности самой определить глубину его познаний, я заметила, что обветренный мужик говорит с ним если не с уважением, то и без всякого профессионального превосходства. Что запутало меня полностью, так это то, что Марк стал приводить цитаты из каких-то специальных археологических журналов, о которых я, естественно, никогда не слышала, называя, помимо терминов, имена авторов статей, и собеседник его, достав ручку, сделал пометки в своей записной книжке.
Впрочем, все выглядело вполне мирно, они не спорили, и я подумала, что Марк не пытается как-то специально продемонстрировать перед профессионалом свою, как я все же подозревала, любительскую ученость. Они беседовали минут двадцать-двадцать пять, и потом Марк вывел меня из плотной группы переминающихся с ноги на ногу людей.
— Так, — сказал он, — обед начнется через пятнадцать минут, а нам еще надо найти Рона. Он должен быть где-то здесь.
— Ну-ка, сознавайся, откуда ты все это про археологию знаешь? — потребовала я с напускной строгостью и, не дожидаясь ответа, добавила: — Сначала выясняется, что он на «поршах» разъезжает, потом— что в мумиях собаку съел. Собственно, меня интересует только одно: что ты еще такое-этакое знаешь и такое-этакое имеешь?
— Потом расскажу, — улыбнулся Марк, ясное дело, ему было приятно, что он произвел на меня впечатление. — Пойдем Рона искать.
Он взял меня за руку и повлек за собой.
— Вот так всегда: какого-то Рона придумал. Ну-ка, сознавайся, что у тебя с мумиями было? И главное, отвечай где? Прямо в саркофаге? Куда мумиенка дел? С мамкой оставил? Нехорошо... — лепила я разную чепуху, отчего улыбка не сходила с его лица.
Рона мы нашли в другом конце зала, он тоже стоял в группе людей, вернее, будто вырастал из нее, причем не только вверх, но и вширь. Доминировали не только его фигура, но также его голос, смех, движения. Все вместе они создавали вокруг наэлектризованное поле, попасть в пределы которого означало оказаться под влиянием притягательной энергии обаяния Рона, которую я почувствовала мгновенно и сразу приняла. Он был — нет, не толстый, — потому что масса его гармонично распределялась по всей длине далеко не миниатюрной фигуры, увенчанной крупной головой, такими же чертами лица и большой шапкой черных, вьющихся волос. Голос его, тоже громоздкий, выделялся тем не менее умеренным равновесием, а как бы постоянно подразумеваемая ирония, сконцентрированная в чуть смущенной улыбке, только оттеняла размашистость его фигуры и движений.
Он рассказывал что-то, по-видимому, очень смешное, и люди, стоявшие вокруг, заливались по-детски неискушенным смехом, да и сам вид его, тоже чуть детский, смеха иного качества вызвать и не мог.
Мы с Марком подошли, когда он уже заканчивал свой рассказ, и, увидев нас, замахал рукой: мол, подождите секунду.
— Чем ты их так насмешил? — спросил Марк, когда Рон вышел из круга, и люди, создававшие его, сразу разбрелись, лишившись основы Ронова притяжения.
— Так, баловался, — и тут же переключившись на меня, представился: — Рон, а вы и есть Марина, о которой Марк так много рассказывал.
— Надеюсь, хорошо? — не нашла ничего лучше я, пожимая его руку.
— Исключительно, — ответил Рон.
— Ты видишь самого несерьезного математика, по крайней мере в Америке, — отрекомендовал мне Рона Марк. — Вернее, не так: самого несерьезного человека из всех серьезных математиков.
— Не слушайте его, Марина, несерьезный человек не может быть серьезным математиком. Поэтому так как я все же человек несерьезный, то я и математик несерьезный. Ну что, — он обратился к Марку, — сейчас эта лекция начнется, Мы сидим за самым дальним столиком, чтобы как можно хуже слышно было. Я постарался, — хвастливо добавил он.
— Не любит лекций, — кивнул на Рона Марк.
— Не люблю. Читать люблю, а слушать нет, — легко согласился Рон.
Мы подошли к столику, действительно находящемуся на самом отшибе, почти в слуховой недосягаемости от подиума. Все в зале уже сидели или рассаживались, на столах стояли тарелки с легкой закуской.
— А о чем лекция? — спросила я.
— Понятия не имею, — сказал Рон. — Сегодня Альтман говорит. Небось шутить про свою физику будет и денег на нее просить.
— На кого? — не поняла я.
— На физику, — пояснил Рон. — Они всегда на таких выступлениях на свои проекты денег просят. Здесь тьма журналистов, и пара людей из Госдепа, и конгрессмен из комиссии по науке.
— Ну, все же лауреат Нобелевской премии, — заметил Марк.
— Никто и не спорит, — сказал Рон, слегка ерзая на стуле, как бы пристраивая его под себя. — Кресла у них какие-то маленькие, — недовольно пробурчал он. — Я надеюсь, перекусить-то они сначала дадут, на голодную башку какая уж тут лекция, — сменил он тему и основательно осмотрел закуску. — Я на днях новую теорию придумал о дискретности человеческой жизни, — выдал он почти без перехода, кладя в рот розовый кусок лососины. — Считается, что человек живет одну непрерывную жизнь, плавно переходя из одного этапа развития в следующий, с младенчества — в детство, половое созревание, подростковый период и так далее. Так?
— Ну, приблизительно так, — согласился Марк.
— Так вот не так.
— Это смелое утверждение, особенно для служителя точных наук, — перебил его Марк.
— Не для меня, — отмахнулся Рон. — Сравни себя теперешнего — сколько тебе? Тридцать шесть? — с собой же, но двадцатилетним, и скажи мне, что между вами двоими общего, кроме того, что у вас единое самосознание. Подход к жизни изменился, понимание и оценка жизни изменились, ощущение себя в жизни изменилось, ценности изменились, цели изменились, пути их достижения тоже изменились. Так? — опять спросил он.
