— О чем ты сейчас думал? — спросила она.
— О том, что все кончается. И начинается вновь, — ответил Том. — Пожалуй, нам пора идти.
Он встал, по-прежнему держа руку Китти в своей, и, легонько потянув, помог ей подняться. А потом они вместе, бок о бок, пошли по лестнице вниз.
Сквозь плотный влажный туман, клубившийся под порывами холодного восточного ветра, неспешный загородный автобус кое-как преодолел последний подъем перед въездом в деревню. Мы выехали из Релкирка почти час назад, и пока дорога постепенно забирала в гору, погода становилась все хуже: пасмурное, но все же сухое утро превратилось в безрадостный дождливый день.
«До чего ж промозгло», — пробормотал кондуктор, принимая плату за проезд у дородной сельской жительницы, обе руки которой были заняты вместительными сумками с покупками. Я же, услышав это слово «промозгло», в одночасье вернулась в прошлое и ощутила себя так, словно еду домой.
Я потерла запотевшее стекло, чтобы получилось окошко, и с надеждой выглянула в него. Увидела каменные ограды, расплывчатые силуэты берез с серебристыми стволами и лиственниц. Узкие проселки вели к фермам, скрытым за плотной стеной тумана. Я хорошо знала дорогу: сейчас автобус проедет по мосту и за поворотом откроется главная улица деревни.
Я сидела у окна.
— Извините, — обратилась я к соседу. — Мне сейчас выходить.
— Да-да. — Он развернулся на сиденье, давая мне возможность выбраться. — Денек сегодня так себе.
— Просто ужасный.
Я прошла к передней двери. Автобус миновал мост и затормозил на остановке перед магазином миссис Макларен.
«Эффи Макларен
Универсальный магазин. Почта»
Вывеска над дверью была все та же, какой я помнила ее с детства. Дверь автобуса распахнулась. Я поблагодарила водителя и шагнула на тротуар, за мной вышли еще два-три пассажира, стоявшие позади.
— Да уж, — согласились мы все, — денек неважный.
Мои попутчики разошлись в разные стороны, я же осталась на остановке. Подождала, пока отъехал автобус и стихло за поворотом тарахтенье мотора. Постепенно до моего слуха начали долетать другие звуки. Журчала по камням вспенившаяся от дождя речушка. Невидимые глазу, блеяли где-то овцы. Ветер шевелил верхушки сосен на холме. Знакомый, любимый край, так и оставшийся неизменным.
Родители впервые привезли меня и трех моих братьев в Лахлен на пасхальные каникулы, когда мне было десять. После этого мы стали приезжать сюда каждый год. Жили мы в Эдинбурге, где отец работал директором школы, но они с мамой очень любили рыбалку, так что ежегодно снимали крошечный коттедж у миссис Фаркуэр; сама она жила в особняке, который в деревне называли «Старый дом».
То было чудесное время. Пока родители стояли по колено в воде или часами просиживали в лодке посреди озера, мы с братьями были предоставлены сами себе: носились сломя голову по заросшим вереском холмам, купались в ледяных заводях, голыми руками пытались поймать форель или с рюкзаками за спиной совершали пеший марш-бросок до какого-нибудь живописного уголка. Кроме того, мы принимали активное участие во всех деревенских мероприятиях. Отец, бывало, играл на органе во время воскресной службы в пресвитерианской церкви, а мама давала уроки итальянской техники лоскутного шитья в Женском институте. Мы с братьями ходили на школьные пикники и выступали на концертах.
Но больше всего мне запомнилось не знающее границ гостеприимство миссис Фаркуэр, благодаря которому наши ежегодные каникулы приобретали невиданный светский размах. Миссис Фаркуэр была вдовой и отличалась искренним человеколюбием, поэтому в доме у нее постоянно гостили бесконечные друзья, их дети, племянники и крестники.
И еще внук — единственный сын единственного сына миссис Фаркуэр.
Нас автоматически включали в список гостей на любые мероприятия, затевавшиеся в доме, будь то теннисный турнир, парадное чаепитие, игра в «собаку и зайца» или пикник. Дверь Старого дома всегда стояла открытой, стол в столовой был накрыт для очередной обильной трапезы, в камине в гостиной полыхал огонь, приглашая погреться и передохнуть. Пасха для меня всегда была связана с нарциссами: они сотнями расцветали в палисадниках и стояли в вазах по всему дому, наполняя его своим густым ароматом.
Когда я по телефону сообщила матери, что на месяц еду работать в Релкирк, она сразу же сказала:
— Почему бы тебе не заглянуть в Лахлен?
— Думаю, мне удастся взять выходной. Вряд ли меня заставят работать без передышки. Сяду на автобус и съезжу в гости. Повидаюсь с миссис Фаркуэр.
— О… — Мама внезапно запнулась.
— Ты не хочешь, чтобы я к ней зашла? Думаешь, она нас уже не помнит?
— Дорогая, конечно, она нас помнит и будет счастлива повидаться с тобой. Просто, боюсь, она не очень хорошо себя чувствует… Я слышала, что у нее был не то инфаркт, не то удар… Правда, сейчас она, наверное, уже поправляется. В любом случае, лучше будет сперва ей позвонить.
Но я не стала звонить. Получив выходной, я отправилась на автобусный вокзал Релкирка и села на пригородный автобус. А теперь стояла одна-одинешенька под проливным дождем и уже вымокла до нитки. Я пересекла тротуар и открыла дверь почты. Тренькнул колокольчик и на меня волной нахлынул знакомый запах парафина, смешанный с ароматами апельсинов и гвоздики, а еще фруктовых леденцов.
Хозяйки в магазинчике не оказалось. Она вставала за прилавок, только когда к ней заходили покупатели, которым понадобились марки, или шоколадка, или банка консервированных персиков, или нитки для шитья. Миссис Макларен предпочитала сидеть в задней комнате за занавеской из бус, попивая чай из большой кружки и беседуя со своим котом. Вот и сейчас до меня донеслось ее бормотание: «Ты слышал, Тидлз? Кто же это может быть?» Раздались шаркающие шаги, и сквозь занавеску в зал вышла сама миссис Макларен в цветастом фартуке и коричневом берете, натянутом до самых бровей. Я никогда не видела ее без этого берета. Мой брат Роджер утверждал, что миссис Макларен никогда с ним не расстается, потому что она на самом деле лысая — как полицейский из сериала, который в то время показывали по телевизору.
— Ох, ну и погодка! Что вам предложить?
Я сказала:
— Здравствуйте, миссис Макларен.
Она, нахмурившись, уставилась на меня из-за прилавка. Я стащила с головы вязаную шапочку и встряхнула волосами, и сразу же радостное выражение узнавания озарило ее лицо. Она широко улыбнулась и всплеснула руками.
— Да ведь это же Лавиния Хантер! Какой приятный сюрприз! Бог мой, до чего ж ты выросла! Когда я видела тебя в последний раз?
— Думаю, лет пять назад.
— Мы скучали по всем вам.
— Мы тоже. Но папа умер, а мама переехала в Глостершир поближе к сестре. Братья колесят по всему миру…
— Какая жалость… Это я о твоем отце. Такой славный был человек. Ну а как ты сама? Чем занимаешься?
— Работаю медсестрой.
— Отличная профессия. В госпитале?
— Нет. Я работала в госпитале, а сейчас ухаживаю за пациентами частным образом, на дому. Меня пригласили в Релкирк на месяц помочь с двумя малышами и новорожденным. Я бы и раньше приехала, но тяжело было вырваться.
— О да, ты наверняка ужасно занята.
— Я… я собираюсь навестить миссис Фаркуэр.
— Ах ты боже мой… — Радостное выражение на лице миссис Макларен сменилось тревогой и печалью. — Бедняжка миссис Фаркуэр! У нее случился удар, и с тех пор она чувствует себя все хуже и хуже. Дом уже не тот, каким был в те времена, когда вы носились тут повсюду. Она одна, лежит в комнате наверху, а при ней две сиделки, ночная и дневная. Мэри и Сэнди Рейки все еще там: Мэри готовит, а Сэнди ухаживает за садом, но Мэри говорит, что едят ее стряпню только сиделки, потому что несчастная миссис Фаркуэр съедает разве что пару ложек детского пюре.
— Мне ужасно жаль… Как вы думаете, может, мне не стоит к ней заходить?
— Почему нет? Может, сегодня ей получше, к тому же кто знает, вдруг она приободрится, увидев в доме веселое молодое лицо?
— А к ней больше никто не приезжает погостить? — Грустно было думать о том, что Старый дом стоит пустой и безлюдный.
— Ну, как бы она сейчас стала принимать гостей? Мэри Рейки сказала мне, что единственный человек, которого хочет видеть миссис Фаркуэр, — ее внук Рори. Она сообщила об этом священнику, и он написал Рори, но тот сейчас Америке, и я даже не знаю, ответил ли он на то письмо.
Рори. Внук миссис Фаркуэр. Что заставило миссис Макларен внезапно упомянуть о нем? Я посмотрела на нее через прилавок, пытаясь заметить искорку в ее глазах. Может, все дело в знаменитой шотландской прозорливости? Однако взгляд миссис Макларен был невинен и открыт. Я напомнила себе, что она вряд ли могла услышать, как заколотилось у меня в груди непослушное сердце при первом же упоминании этого имени. Рори Фаркуэр. Я всегда называла его Рори, хотя на самом деле на галльском языке имя его пишется Р-о-а-р-э-й-д-х.
