Альфред Дёблин - Берлин-Александерплац

— Никому.

— Если узнает папа или мама — о, боже! Пожилой господин с довольным видом берет ее под руку.

— Никто не узнает — не бойся. Я никому не скажу ни слова. Ну, как прошел сегодня урок?

— Я играла Шопена. Ноктюрны. Вы любите музыку?

— Пожалуй. Иногда.

— «Мне хотелось бы вам что-нибудь сыграть, когда я как следует разучу. Но я вас так боюсь…

— Ну полно!

— Да, я всегда боюсь вас, но не очень, чуточку. Ведь мне нечего бояться вас, не правда ли?

— Нисколько. С какой стати? Мы ведь уже третий месяц знакомы.

— По правде, я боюсь только папы. Что, если он вдруг узнает?

— Послушай, детка, ведь можешь ты в конце концов выйти вечером погулять. Ты же не ребенок!

— Так я маме и говорю. И выхожу.

— Вот мы и идем, Тунтхен, куда нам вздумается.

— Ах, не называйте меня, пожалуйста, Тунтхен. Это я сказала вам только так, между прочим. А куда же мы идем сегодня? В девять я должна быть дома.

— Да мы уже пришли. Здесь наверху живет мой приятель. Его нет. Посидим, отдохнем — никто нам не помешает.

— Ой, я так боюсь! А вдруг увидят? Идите вы вперед. Я пройду одна вслед за вами.

Там, наверху, они, улыбаясь, смотрят друг на друга. Она стоит в уголке. Сняв пальто и шляпу, он берет у нее из рук папку с нотами и шапочку. Затем девушка подбегает к двери и выключает свет.

— Только сегодня недолго, у меня так мало времени, мне надо бежать домой! Я не буду раздеваться… ладно? А сегодня не будет больно?

Франц Биберкопф уселся со своим приятелем Мекком за стол, за которым сидело уже несколько шумливых мужчин, и стал ждать начала собрания. Мекк заявил:

— Отмечаться на биржу труда ты не ходишь, на заводе не работаешь, а землю рыть сейчас холодновато. Самое лучшее — торговать. В Берлине или в провинции — выбирай сам. Будешь иметь кусок хлеба.

— Берегись, зашибу! — крикнул кельнер, пробегая с подносом.

Приятели заказали пива. В ту же минуту наверху, над ними, раздались шаги, это на втором этаже господин Вюншель, управляющий, побежал вызывать „скорую помощь“ — с его женой случился обморок. Мекк продолжал:

— Взгляни только на этих людей. Какой у них вид, а? Не похоже, что они голодают. Это же порядочные люди, не будь я Готлиб Мекк!

— Готлиб, ты меня знаешь, — я сам человек порядочный и с этим шутить не люблю. Скажи, положа руку на сердце: честное это дело или нет?

— Да ты погляди на этих людей! Что там говорить? Первый сорт люди, ты только погляди!

— Главное — чтобы дело надежное было, понял? Надежное!

— Чего уж надежней! Подтяжки, чулки, носки, передники или там — головные платки. Дешево закупишь — хорошо заработаешь!

На трибуне какой-то горбун докладывал о франкфуртской ярмарке. Следует самым решительным образом предостеречь другие города от участия в ней. Да, да! Ярмарка расположена в очень неудачном месте. В особенности — посудные ряды.

— Милостивые государыни и милостивые государи! Дорогие коллеги! Кто побывал в прошлое воскресенье в посудных рядах во Франкфурте, тот согласится со мной, что это издевательство над публикой.

Готлиб подтолкнул Франца.

— Да это он про франкфуртскую ярмарку. Ты ведь туда все равно не поедешь.

— Ничего, он человек стоящий, знает, чего хочет.

— Кто побывал на Магазинной площади во Франкфурте, тот во второй раз туда не пойдет. Грязь, гадость, настоящее болото! Далее, я с полной ответственностью утверждаю, что франкфуртский магистрат тянул дело чуть ли не до самого дня открытия. А затем решил отвести для нас Магазинную площадь, а не Рыночную, как обычно. Почему? Потому что, изволите ли видеть, Дорогие коллеги, на Рыночной площади городской базар, а если и мы туда нагрянем, то получится пробка, и городской транспорт будет якобы парализован. Это неслыханно со стороны франкфуртского магистрата, это просто плевок в лицо. Хороши аргументы, нечего сказать. Четыре раза в неделю базар, и нас поэтому гонят в шею! Позвольте, почему же именно нас? Почему не зеленщика или молочницу? Почему во Франкфурте до сих пор нет простого рынка? Почему, я вас спрашиваю? Кстати, и с торговцами зеленью, фруктами и другими продуктами питания магистрат обращается не лучше, чем с нами. Нам всем приходится страдать от головотяпства магистрата. Но хорошенького понемножку. Торговля на Магазинной площади шла плохо, овчинка выделки не стоит. Еще бы! Кому охота тащиться туда в дождь и слякоть? Наши коллеги, которые поехали туда, не выручили даже на обратную дорогу. Расходы на транспорт, плата за место, плата за простой, подвоз товара — все это деньги! Наконец хочу особо обратить, внимание присутствующих еще на одно обстоятельство: надо сказать прямо: общественные уборные во Франкфурте — это кошмар! Кому пришлось там побывать, тот их на всю жизнь запомнит. Такие гигиенические условия недостойны большого города, и общественность должна заклеймить их позором. Такие порядки во Франкфурте отпугивают покупателей и приносят ущерб торговцам. И, наконец, сами лавки и киоски, которые мы арендуем, узки, тесны и стоят чуть ли не друг на дружке, как сельди в бочке.

После прений, в ходе которых досталось и правлению за его бездеятельность, была единогласно принята следующая резолюция:

„Участники ярмарки считают прямым для себя оскорблением перенесение ярмарки на Магазинную площадь. Торговые обороты вследствие этого по сравнению с таковыми на ярмарках прошлых лет значительно снизились. Магазинная площадь совершенно не подходит для устройства на ней ярмарки, ибо не может вместить всю массу посетителей; в санитарном отношении эта площадь является позором для города Франкфурта-на-Одере; кроме того, в случае пожара там купцы вместе со своими товарами обречены на гибель. Собравшиеся требуют от городского магистрата перенесения ярмарки обратно на Рыночную площадь и считают, что в этом единственная гарантия дальнейшего существования ярмарки. Вместе с тем собравшиеся настаивают на снижении арендной платы за торговые помещения, так как при создавшемся положении они не в состоянии выполнить хотя бы основные из принятых на себя обязательств и вынуждены будут обратиться за помощью в городское ведомство социального призрения“.

Биберкопфа неудержимо влекло к оратору: вот зубастый какой, вот человек! С таким не пропадешь на белом свете.

— Ты поди поговори с ним по-свойски — глядишь и тебе что-нибудь перепадет.

— Как знать, Готлиб! Помнишь, как меня евреи-то из беды вытащили? Ведь я уже по дворам ходил и „Стражу на Рейне“ распевал, вот до чего у меня тогда в голове помутилось. А евреи меня как из болота вытянули, рассказали мне разные истории, я и очухался. Нет, не говори, Готлиб, слова тоже помогают, если их к месту сказать.

— Ах, ты все про басню об этом поляке Стефане? Франц, да у тебя и сейчас еще не все дома.

Тот пожал плечами.

— Не все дома? Хорошо тебе говорить, Готлиб. Был бы ты на моем месте, посмотрел бы я на тебя! А горбун-то — человек что надо, поверь мне, первый сорт человек!

— Ладно, первый так первый. Бог с ним. Ты вот о деле не забывай, Франц!

— Не беспокойся, не забуду. Всему свой черед. Я ведь от дела не отказываюсь.

Он встал, пробрался сквозь толпу к горбуну и почтительно обратился к нему.

— Что вам угодно?

— Да вот хочу вас кое-что спросить.

— Увольте! Увольте! Прения окончены! Будет с нас, сыты по горло. — Горбун был, видимо, человек желчный. — А что вам, собственно говоря, нужно?

— Да я… Вот тут много говорили о франкфуртской ярмарке, и вы здорово критику навели. Это я и хотел вам сказать от себя лично. Правильно, все правильно.

— Очень рад, коллега. С кем имею удовольствие?

— Биберкопф моя фамилия, Франц Биберкопф. Загляденье просто, как вы им всыпали, франкфуртцам-то!

— Вы хотите сказать — магистру?

— Да, крепко вы их разделали, под орех. Они теперь и пикнуть не посмеют, второй раз не сунутся! Точно!

Горбун собрал бумаги и спустился с трибуны в прокуренный зал!

— Очень приятно, коллега, очень приятно, — сказал он. Франц, сияя, расшаркался. — Так о чем же вы хотели спросить? Вы член нашего союза?

— Нет еще, хочу вот вступить…

— Ну, это мы сейчас устроим. Пройдемте к нашему столу.

И вот Франц уже за столом среди раскрасневшихся, захмелевших членов правления. Пьет, раскланивается… И получил ведь на руки бумажку. Обещал уплатить взнос первого числа и распрощался со всеми за руку.

Размахивая бумажкой, Франц еще издали закричал Мекку:

— Теперь я — член берлинского отделения союза. Понял? Вот, читай, что тут написано: „Берлинское отделение всегерманского союза мелочных торговцев“. Красота! А?

— Стало быть, ты теперь торгуешь вразнос текстильными товарами? Да, тут сказано: текстильные товары. С каких же это пор, Франц? И что у тебя за текстильные товары?