— Чего с Антохой-то? Ранило?
— Да нет, его с машины ветвями сбросило… Блин, а далеко нам еще бежать-то, смотри. — Игорь смерил расстояние до поворота, где за сараем стоял комбатовский бэтэр и кончалась зона видимости из той окраины села, где были чехи. — Пока по лесу этому набегался, устал, как собака. И на черта я броник надел! Ладно, давай первым, я прикрою.
Пока они обменивались новостями, пехота отошла, и Артем с Игорем остались вдвоем.
— Нет, давай сам отходи. Вон до той арматурины, я за тобой.
— Лады. — Игорь поправил броник, пригнулся и побежал к лежащему метрах в пятнадцати от них то ли фрагменту башенного крана то ли какому-то куску с элеватора. Добежав, упал с разбега, перевернулся головой к селу, взяв его на прицел, махнул Артему рукой.
Выходить из-за деревьев на открытое пространство было неприятно. В голове промелькнула картинка — неслышно вылетающий из кустов трассер, летящий прямо в них, и твердая башня, и рикошет внутрь тела. Артем глянул на дома. Совсем рядом, с такого расстояния из СВД в ухо попасть можно. Если шмальнут напоследок, убьют с первой пули, не спрячешься.
Стараясь не думать об этом, он рванул из-за деревьев, помчался к Игорю.
Пехоту они догнали в два приема, влились в очередность перебежек.
Артем перебегал уже с трудом. Каждый раз падать и подниматься было невыносимо, ноги и руки дрожали, и он, проклиная неудобный броник, чертову связь и эту паскудную рацию, едри её в бога душу мать-то, после очередного рывка уже не падал, лишь приседал на одно колено, тяжело дыша, с тоской примеривался к следующему броску, и к следующему, и дальше, до поворота, где за сараем остался комбатовский бэтэр, и до которого было еще метров триста, не меньше.
Невероятно хотелось пить. Вода, которую он набрал еще вчера в батальоне, перед выездом на болото, вчера же и закончилась. Ненужная фляжка теперь только мешала, стучала по бедру. Пустая, она оказалась намного тяжелее полной.
Артем с трудом отгонял желание напиться из лужи. Целый день он, экономя тепло, старался не пить холодную воду, а те запасы жидкости, что оставались в организме, выжал из него броник, выдавил по капле из каждой поры. Пот ручьями заливал глаза, во рту пересохло, спину ломило так, что, казалось, уже не в жизнь не разогнуться. Ставшее насквозь мокрым белье липло к телу, при каждом движении из-под ворота пыхало влажным жаром. Неподъемный автомат оттягивал руки. Хотелось выбросить из карманов все, даже иголку. Сил совсем уже не осталось, и вскоре Артем перестал даже приседать на колено, просто устало шел, пригнув голову.
Рядом также тяжело тащился Игорь.
Пехота тоже уже не перебегала — брела. Все чертовски устали.
Они отходили по усеянному коровьими лепешками полю, не обращая внимания на оставшиеся за спиной дома, где все еще могли быть чехи, мечтая лишь поскорее добраться до брони, лечь и вытянуть гудящие ноги.
Но растянуться на броне комбат не дал. Когда они дошли до поворота, и уже полезли по машинам, комбат, кроя их матюгами, приказал отходить дальше, до позиций «семерки», до которых было еще полкилометра, и где он вчера разговаривал с Василием. Вчера? Как давно это было, как долго тянется день… И никак не закончится, зараза, и снова куда-то идти!
И они, прикрываясь броней, опять шли, лезли через канаву с грязной водой, в которой вчера застревали бэтэры, поскальзывались на жидкой глине, падали и возились в грязи, уже не в состоянии подняться самостоятельно. И поднимать других сил тоже уже не осталось.
До первого окопа, где над бруствером торчали головы семерки, с любопытством разглядывающей их, выходящих из боя, оставалось всего метров пятнадцать, когда Артем почувствовал, что больше не может сделать ни шагу. Разгоняя цветной калейдоскоп перед глазами, он наощупь опустился на небольшую кочку, привалился к ней спиной, выбрав место между двух коровьих лепешек. Рядом упал Игорь. Пехота также осыпалась на землю, чуть-чуть не доползя до окопов, вырытых семеркой слишком далеко, уже за пределом человеческих сил.
Они сидели, тяжело дыша, не в силах сказать ни слова, хватая пересохшими ртами воздух. Десятки глоток хрипло сипели, натруженные легкие впитывали кислород. В холодном воздухе над ними поднимался пар.
Но жажда была сильнее усталости, и, облизав растрескавшиеся губы, Артем выдавил из себя:
— Мужики… Воды… Пить…
Из окопа вытащили алюминиевый бидон — в таких в деревнях хранят молоко — поставили перед ними, протянули черпак. Артем откинул крышку, заглянул внутрь. Вода была мутная, с водорослями, и когда он окунул в неё черпак, из-под ряски выскользнули два малька, заметались в небольшом пространстве, ударяясь в стенки, подняли со дна ил.
Артем глянул на солдат.
— Откуда вода?
— Да вон из речки набрали. — Конопатый сержант кивнул на почти стоячую речушку, которая петляла по выпасу. Артем проследил её взглядом. Речушка вытекала из того самого леска, откуда только что вышли и они. "Из болота, сто пудов. Надо было в канаве напиться, не ждать" — подумал он и, забыв обо всем, припал к черпаку.
Никогда в жизни он не пил ничего вкуснее этой тухлой болотной воды. Он пил её, ледяную, огромными глотками, взахлеб, засасывая вместе с водорослями, изредка отрываясь от черпака, чтобы отдышаться и вновь припадая к нему. На зубах хрустнул малек. Артем не остановился, не в силах оторваться, проглотил и его, живого.
Литровый черпак он выпил до дна. Вода моментально выступила потом. Артем рукавом вытер подбородок, отдышался и зачерпнул второй раз.
Напившись, он передал черпак по кругу, сам снова отвалился на бруствер, закурил и наконец-то вытянул горящие ноги, ощущая в мышцах невероятную, но уже приятно проходящую усталость. Туман и гул в ушах прошли, силы стали возвращаться к нему, он оживал.
Оживала и пехота. Сорокалитровый бидон они уговорили за две минуты и теперь рассаживались на земле, закуривали.
К ним стала подтягиваться вылезшая из окопов «семерка», расспрашивать про бой. И пехота разгусарилась, распустила перья, с небрежностью бывалого солдата начала рассказывая им "про войну". Эта перестрелка, бывшая для многих из них первой, прошла удачно, без потерь, и их, отдохнувших, уже переполняло ощущение, что все, оказывается, не так уж и страшно, что война — это раз плюнуть и воевать всегда будет так легко. Они стреляли, в них стреляли, пули по-настоящему свистели над головами и им есть о чем рассказать дома. Они чувствовали себя настоящими рейнджерами, прошедшими огонь и воду. Адреналин, выхлестнутый страхом в гигантских количествах, забурлил в крови, энергия поперла наружу. Шапку на затылок, автомат на плечо, плевки — мужественнее.
Артем смотрел на них с улыбкой, слушал их разговоры — когда-то он и сам был таким же.
— А мы с комбатом бежим, смотрим, чех какой-то из дома на крыльцо вылез, посмотреть, что происходит. Ну, комбат АКС свой вскинул и по нему. Тот — брык на землю и пополз за дом шкериться. А комбат все по нему стреляет… Рожок, наверно, выпустил. Рожа довольная, лыбится: "Хе, — говорит, — глупый хер".
— …разведка это, пробовали пути, где из села уйти можно. Немного их было, видишь, в бой не стали ввязываться — обстреляли и в кусты. Это их тактика. Подползут, вмажут из граника, и уходят. Мы когда к пятнашке под Октябрьское на усиление ездили, они у нас так бэтэр сожгли.
— … с бэтэра упал, а надо мной пули шасть-шасть по веткам. И низко так, сука, прям над головой. Как начали хреначить! За кусты отполз, смотрю, наши на полянке лежат…
На село уже никто не обращал внимания. Бой закончился, напоровшаяся на них чеховская разведка, шуганув, то ли ушла, то ли затаилась, но ничем себя уже не выдавала. И они расслабились, разлеглись на мокрой холодной траве перед окопами, не прячась в землю и не маскируясь, открыто собравшись в кучу, чего на войне делать ни в коем случае нельзя.
И за эту беспечность чехи их незамедлительно наказали.
Свист они услышали одновременно. Он начался в селе, нарастая, вонзился сквозь усталость в мозг и кинул их на землю.
— Мина!
— Ложись!
— Не дадут уйти, суки!
Они попадали, расползлись по-за кочками. Усталость мгновенно ушла, тело вновь пронзило жаром.
Первая мина разорвалась довольно далеко, на выпасе. Но вслед за ней, пристрелочной, из села вылетели еще несколько штук, начали рваться все ближе и ближе, надвигаясь на них.
Артем упал неудачно. Он лежал на возвышении ничем не прикрытый — ловушка для осколков — и его отлично было видно со всех сторон.
Очередная мина тяжелой дождевой каплей ударилась в землю, тряхнула почву. С неба посыпались мелкие комочки мерзлой глины. Один больно стукнул по затылку.
Артему захотелось стать маленьким-маленьким, свернуться в клубок и раствориться в земле, слиться с ней, чтобы никак не выделятся над её спасительной поверхностью. Он даже представил, как это будет — малюсенькая норка, в которую не залетит ни осколок ни пуля, а в норке, укрытый со всех сторон, сидит малюсенький он и осторожно выглядывает наружу одним глазом. С каждым разрывом ему хотелось быть в норке все сильнее и сильнее, и когда рвануло совсем уж рядом, он, вздрогнув телом, уже поверил в эту норку и с крепко зажмуренными глазами, боясь их открыть перед смертью, стал шарить рукой по траве, отыскивая вход.
