– А, – сказала она, – сейчас... – Поднялась и ослепила меня разрезом на джинсовой юбке. «А что, – подумал я, – может, и вправду остаться здесь работать?»
Она выглянула из кабинета и так же буднично сказала:
– Заходите.
И я вошел в вольер ко льву. Лев восседал за нескончаемым, как посадочная полоса, столом, положив лапы перед собой, как египетский сфинкс. У него была большая, массивная морда с жесткой всклокоченной гривой, по обе стороны мясистой переносицы самостоятельно и проворно жили глазки – себе на уме.
Я поздоровался и назвался. Он, не поднимаясь, качнулся мне навстречу и сказал:
– Так. Алек-сандр Ни-ки-фо-ро-вич... – он тщательно проговаривал все буквы моего нестандартного отчества, казалось даже, он добавлял где-то в середине два-три лишних слога и любовался, как это славно получается. Наматывал мое имя-отчество, как ленточку серпантина, на палец. – Значит, Александр... Никифорович... Не слишком ли вы молоды для нас?
– А что? Вообще-то у меня диплом с отличием... – почему-то робко возразил я, как будто и в самом деле стремился во что бы то ни стало устроиться под его львиной лапой.
– Да? Ну, добро, добро... Здесь вот какая штука, Александр Никифорович... Вы где работаете?
– Я работаю следователем отделения милиции Кировского района, – ответил я, стараясь глядеть на него пристально, тем самым внушая уважение к своей кандидатуре. Он хмыкнул, запустил тяжелую лапу в жесткую гриву и поскреб там.
– Ну и как? – спросил он. – Всех переловил?
– Кого? – тупо спросил я, продолжая сверлить льва взглядом дрессировщика.
– Да, ну ладно... – спохватился он, – у нас, Александр Никифорович, видите ли, семь надомников в разных концах города, но это меня совершенно не устраивает. Нужен юрист, который бы выполнял работу за этих бездельников. Не скрываю, депо хлопотное. Возможно, где-то, в чем-то придется выполнять и функции снабженца. Предупреждаю: будут частые поездки в Москву. Очень частые. Очень. Скажем, вызываю я вас завтра и говорю: «Александр Никифорович, нужны трубы!», и вы летите за трубами. Потом вызываю послезавтра и говорю: «Александр Никифорович, нужен кабель!», и вы летите выбивать кабель.
– Понятно, – сказал я.
– Квартиры – предупреждаю сразу – не будет. А то вы все думаете, раз метро, так сразу и квартира.
– У меня есть площадь, – сказал я.
– Ну и прекрасно... – почему-то расстроено проговорил он, но вспомнил что-то и радостно встрепенулся: – Кабинета я вам не дам, взять неоткуда. Будете сидеть в комнате с четырьмя столами, каждый со своим норовом. А вскоре надеюсь выбить расширение штатов и тогда найду вам хорошего начальника.
– Спасибо, – сказал я.
Тут в дверь заглянул паренек, щуплый и утомленный, и лев обрадовался:
– Во! Это заместитель главного инженера Леонид Осипович. Знакомьтесь. Леонид Осипович введет вас в курс дела.
Леонид Осипович затравленно сунул мне вялую руку, как будто это была не рука, а некий неловкий конвертик, и попросил сигарету. Мы вышли покурить, и я спросил у него:
– Слушай, честно – работенка скандальная?
– Ужасно, – вздохнув, признался он. – Нервотрепка, предпусковой год. А сейчас кольцевую линию будем строить, каждый год станцию сдавать. Вот и считай, что этих предпусковых годков вперед лет на пятнадцать наберется... А ты загнешься, парень. Они ж воруют, гады! Воруют – только отвернись! – и добавил тоскливо: – У нас же мрамор, понял? На могилы.
– На какие могилы? – спросил я голосом, каким старался говорить на допросах.
– Ну, на памятники... Ужас, сколько тащат! И перепродают. – Он взглянул на часы, ахнул, ткнул окурок в пепельницу на столе секретарши и, не попрощавшись, выбежал.
А я вернулся в вольер ко льву.
Когда я вошел, он сидел, полуотвернувшись, и говорил секретарше:
– Никаких благ ему не обещайте, а то будет драть с нас, – обернулся и, поняв, что я слышал, изобразил участливое выражение лица, вследствие чего мясистые массы задвигались во всех направлениях – параллельных и противоположных.
– А, Александр Никифорович! Ну как, поговорили? – ласково спросил он, и глазки его зашныряли туда-сюда, соображая что-то свое. Но я не дал им ничего сообразить, потому что разозлился.
– Да, – сказал я. – Мне очень нравится у вас, но боюсь, что я вам не подхожу.
– Почему же? – озабоченно спросил лев. – Мы в вас заинтересованы.
– Знаете, специфика работы юрисконсульта...
– Разберетесь! – он хлопнул по столу.
– Возможно, но, все-таки, слишком частые поездки...
– Не такие уж и частые!
Мне стало весело. «Ах ты, мой хороший...» – подумал я, любовно оглядывая его гриву, и сказал:
– И потом, знаете, я человек взрослый, у меня обстоятельства могут измениться. В смысле семейных дел...
– Ну, Александр Никифорович... – забормотал он, гоняя глазки из угла в угол. – Что же, квартира – это дело наживное. Обмозгуем, конечно...
– Я подумаю, – пообещал я.
Он проводил меня до дверей и на прощание потрепал по плечу тяжелой своей лапой.
– Лилия Константиновна, проводите, – велел он секретарше. Она деловито кивнула головой мальчика-хорошиста и пошла впереди меня, как будто я не нашел бы двери. Она была удивительно бесстрастна. Ни капли интереса в чистеньких серых глазах. Я попытался представить, что бы сейчас произошло, если б я ущипнул ее. Нет, в самом деле, я совершенно не представлял ее реакции.
– До свидания, – она мазнула по мне безразличным взглядом. «Ущипнуть и поглядеть – что будет» – подумал я и сказал накрахмаленным голосом:
– До свидания.
* * *
Я вернулся как раз в обеденный перерыв. Гришка Шуст со своей Лизой не дождались меня и ушли обедать в столовую трикотажной фабрики. Это рядом, и кормят приличней, чем у нас, комплексными обедами. А я из-за двух совершенно зря перехваченных в пути чебуреков есть не хотел, сидел в кабинете и листал дело Юрия Сорокина, потому что после обеда собирался к нему в тюрьму, на допрос.
Я открыл ящик стола и обнаружил там утренние лимоны. Они выкатились из кулька и свободно раскатывались по пустому ящику. Отрадный глазу желтый плод, подумал я, прохладный и шершавый, полезай в портфель. А из портфеля вытащил наконец целлофановый пакетик с деньгами – вещественное доказательство по делу о спекуляции, которое я зачем-то таскаю с собой вот уже два дня. В сундук его, в сундук! Я пересчитал пачку: трешки, рубли и мятый тряпичный четвертак – итого сто девяносто шесть рублей. Открыл небольшой кованый сундук в углу – он у нас вместо сейфа – для «вещдоков», и положил пачку. Возможно, сундук и сам был когда-то вещественным доказательством в каком-нибудь давно забытом деле, а потом вот, пригодился.
Никогда он не пустует, железный гроб, вечно полон «подарочками»...
В детстве в наш старый двор часто приезжал Шара-Бара на тележке, запряженной унылым, покорным судьбе ишачком. Шара-Бара был старый сухонький узбек в линялом, засаленном на локтях халате, в затертой тюбетейке. Вот из-за угла показывался ишачок: мерно цокая, выходил в середину двора, к большой песочнице. Старик чмокал, дергал вожжи и неожиданным для своей убогой фигурки, мощным воплем раскатывал:
– Ша-ар-ряа-а – Барр-ряа-а! Путылкя та-щи-и!
Этот призывный вопль был для нас, ребятни, радостным кличем, неким гонгом удачи, знаменовавшим открытие сказочного торга, пиршества удовольствий. Это был призыв к веселию и деятельной радости бытия. Бутылки, пустые целые бутылки без малейшего изъяна и ничего кроме! Ни деньги, ни что-либо другое – только пустые бутылки! За бутылку у старика можно было приобрести какую-нибудь уникальную вещь – трещотку или свистульку с одновременно выдувающимся шариком, или красного глиняного козла, или... Бог знает, что можно было обменять на пустую бутылку! Кажется, у козла сзади было отверстие для свистка, кажется, за козла старик брал две бутылки...
Все содержимое сказочной тележки вместе с хозяином называлось «Шара-Бара». Зимой он не приезжал, только летом и в начале осени. Должно быть, зимой он занимался другим бизнесом. Да, зимой не приезжал, потому что помню себя – в трусах, босым, со сбитыми локтями и коленями, и я мчусь по раскаленному асфальту двора к вожделенной тележке, крепко сжимая за горлышки две бутылки из-под постного масла. Летом и осенью, – наверное, поэтому его появление было так сопряжено, так слито воедино с зеленью двора, с обжигающим ступни асфальтом, с иссиня-синим небом моего города.
Только буйная радость, только азарт обмена – пустая, никому не нужная бутылка на одно из волнующих чудес заветной тележки, только буйная радость, только азарт...
Почему же каждый раз, заглядывая в наш сундук с «вешдоками», я вспоминаю тележку «Шара-Бара»? Отчего? Что за мучительная нить связывает их в моем воображении?
– Сашенька-а, приве-ет, – пропел за моей спиной женский голос.
– Привет, красотка, – сказал я, не оборачиваясь.
