«Что-то не складывается у меня с отделением патологии, — подумал Данилов. — Ни с заведующим, ни с докторами. Хорошо хоть, что ни при каком раскладе мне туда ложиться не придется. Залечили бы насмерть».
— Я уже ухожу, Владимир Александрович. Вы, как закончите, историю Маше на пост отдайте.
— Сразу же отдам, — заверил Данилов. — Через три минуты, максимум через пять.
Данилов раскрыл историю родов, вклеил в нее бланк и начал заполнять.
Еще один недостаток работы в стационаре — обилие бумаг. На «скорой» из писанины — карта вызова, внутренние рецепты на списание медикаментов и расходных материалов, да в куче журналов надо расписываться в начале смены и в конце. А тут… Журналов, правда, не в пример меньше, чем на «скорой». И то хлеб.
Глава пятая. Самоубийство
Отделение обсервации предназначено для женщин с какими-либо сопутствующими инфекциями или же для пациенток, которые во время беременности не были тщательно обследованы и могут оказаться заразными.
Отделение обсервации отличается от других отделений, оно похоже на уменьшенную копию роддома. Здесь есть своя предродовая палата, свои родовые залы (в том числе и индивидуальные боксы), палаты для родильниц, палаты для новорожденных, палаты для совместного пребывания матери и ребенка. Кроме того, в обсервации есть палата патологии беременности, ведь женщинам с инфекционными заболеваниями нельзя лежать в других отделениях роддома. Что еще есть в отделении? Операционный блок (предоперационная и операционная), манипуляционная, процедурный кабинет и изолятор для полной индивидуальной изоляции пациенток с особо опасными инфекциями. Вход в изолятор отдельный, с лестницы, и не сразу в палату, а в тамбур, и еще один вход, из общего отделения обсервации, тоже с санитарным шлюзом — через него заходят врачи.
Для многих дежурных сотрудников родильного дома изолятор становится настоящим любовным гнездышком. Вспоминая добрым словом профессора Эрнеста Мельцера, придумавшего изоляторы, сотрудники уединяются там со своими возлюбленными и на некоторое время забывают о работе и связанных с ней проблемах. Особенно ценится отдельный вход: можно встречаться не только с коллегами, но и пригласить на свидание кого-нибудь еще. Тайные гости проходят пост охраны как обычные посетители, поднимаются по лестнице — и вуаля.
Разумеется, все это происходит лишь тогда, когда изолятор пуст — а так бывает чаще всего. Даже в огромной Москве не так много беременных с особо опасными инфекциями.
Ключ от изолятора ценится в роддоме не меньше, чем камергерский ключ при дворе. Ключ можно получить от старшей акушерки обсервационного отделения, от заведующего или от одной из двух постовых акушерок — если, конечно, они благоволят к просителю.
Вообще-то врачи и акушерки не особенно жаждут работать в отделении обсервации. Их можно понять — во-первых, инфекции делают их работу более тяжелой и хлопотной. Больше возни с обследованием и подтверждением диагноза, больше осложнений, больше возможностей получить нагоняй от начальства. Да и контингент не самый приятный — чего только стоят беременные без определенного места жительства, поступающие с улицы… Хорошо, если такие особы, родив, благополучно покидают роддом вместе с чадами. Но бывает и хуже.
Бригада «скорой» привезла в отделение совсем юную роженицу с отошедшими водами. Как часто бывает — без документов, без вещей и без сопровождающих. Женщине в родах ни один роддом не вправе отказать в госпитализации, несмотря на отсутствие паспорта, полиса и тем более сопроводительного листа «скорой помощи» или направления женской консультации.
При поступлении женщина назвалась Галиной Часовенной, девятнадцати лет от роду, гражданкой Украины, постоянно проживающей в городе Мелитополе. В Москву она якобы приехала к тетке, работавшей продавцом на выхинском рынке. Адреса и телефона тетки Галина не помнила. Свой мелитопольский адрес она тоже «забыла». Мобильного телефона у нее не было. О таких вещах, как родовой сертификат или, к примеру, полис обязательного медицинского страхования, Галина и понятия не имела. Так же, как и о обменной карте — главном документе любой беременной.
— Все ясно, — подвел итог ординатор второго года, дежуривший по приемному отделению и с легким упреком сказал врачу «скорой»: — Таких, коллега, обычно принято везти в роддом при сто тридцать шестой больнице.
Сто тридцать шестая городская клиническая больница, расположенная в Измайлове, негласно специализировалась на бомжах и асоциальных элементах. Впрочем, и обычных пациентов там хватало: больница многопрофильная, большая — полторы тысячи коек. Всякий народ лежит и лечится.
— По забитым дорогам с отошедшими водами? — удивился коллега со «скорой помощи». — Чтобы она у меня в машине родила? Отвезите сами, если приспичило. Телефон вызова такси подсказать?
Ординатор понял, что сморозил глупость, и даже покраснел от смущения. Он очень добросовестно и досконально осмотрел поступившую, особенно тщательно поискав вшей и чесотку, не нашел ни того, ни другого, вздохнул, расписался в принятии пациентки и отправил истошно вопящую Галину рожать в «обсервационный» родовой зал.
Она родила на удивление быстро и легко. На свет появилась здоровая, хоть и не очень крупная девочка. По шкале Апгар ребенок получил девять баллов, «пятерку» с минусом в переводе на школьный язык, ведь максимальный балл по этой шкале равен десяти.
— Как девчонку назовем, мамаша? — поинтересовалась акушерка, принимавшая роды.
— Мадленой, — не задумываясь, ответила мать.
— Ишь ты! — удивилась акушерка редкому имени, но больше ничего не сказала.
Галина двое суток лежала в послеродовой палате обсервационного отделения, вела себя тихо, держалась особняком, с соседками по палате не сблизилась, много спала, а в промежутках между сном сосредоточенно разглядывала заоконный пейзаж — газон, ограду и крышу серой «Мазды» доцента Виталия Михайловича Сапожкова. Во время врачебного обхода жаловалась только на небольшую слабость. Ничего особенного — никто из женщин не бегает бодрячком сразу же после родов.
— Юрий Павлович, что будем делать с Часовенной? — спросила доктор Рубанова у заведующего отделением обсервации.
Вопрос был резонным — на улицу, «в никуда», да еще слякотной осенью, молодую мать с ребенком на руках выписывать не принято, а куда еще ее определить?
— Не парься, Марина, — ответил заведующий Гвоздев, высоким ростом и худобой очень гармонировавший со своей фамилией. — Скоро сама уйдет.
И ведь как в воду глядел! Одного только не угадал он — того, каким именно образом Галина Часовенная покинет отделение. Если бы он мог предположить, если бы сумел догадаться, то запер бы Часовенную на семь замков и приставил бы к ней персональный круглосуточный индивидуальный пост.
Эх, все мы крепки задним умом, да какой в том прок…
На третий день пребывания в отделении Часовенная позавтракала, затем вернулась в палату, где с полчаса полежала на кровати. Соседки по палате не заметили в ней ничего особенного: как вчера и позавчера, Галина лежала, молчала, смотрела в окно. Соседки, у которых нашлось много общих тем, оживленно беседовали и внимания на Часовенную не обращали.
Когда Галина встала и вышла из палаты, соседки решили, что она пошла в туалет. Куда еще можно пойти между завтраком и обедом? Никаких процедур и обследований у Часовенной в этот день не было, а на прогулки женщин, лежавших в отделении обсервации, не выпускали.
Трудно сказать, почему никто из персонала не заметил, как Галина вышла из отделения. Скорее всего, просто не обратили внимания в утренней суете.
Галина открыла дверь, ведущую на лестничную площадку «черного хода», и прошла на дополнительную, «эвакуационную» лестницу, часто называемую «пожарной». Дверь эта раньше была постоянно заперта на ключ, который хранился на посту, но во время последнего визита пожарной инспекции главный врач была строго-настрого предупреждена о недопустимости подобных нарушений.
— Случись что, Ксения Дмитриевна, и условным сроком вы не отделаетесь, — предупредил хозяйку молодой подполковник, которому очень шла его новая форма.
Сразу же после его ухода все эвакуационные двери были отперты и больше никогда не запирались. Ксения Дмитриевна хотела спокойно доработать отведенный ей срок и уйти на пенсию.
Галина поднялась на площадку между четвертым и пятым этажами, взобралась на батарею отопления, открыла окно, уцепилась за подоконник (во всяком случае, именно так реконструировали впоследствии ее действия), подтянулась на руках — хватило же сил! — и вывалилась в открытый проем.
Она упала на расчищенный от снега асфальт (за состоянием прилегающей территории Ксения Дмитриевна следила не менее строго, чем за порядком в роддоме) в метре от счастливого отца, мирно курящего в ожидании того заветного часа, когда открывается окошко приема передач. Увидев, как рядом с ним шмякнулось на асфальт тело несчастной Галины, молодой мужчина выронил сигарету и тяжелый пакет с передачей и упал, где стоял. Обморок, бывает.
